— Мой отец держал в Ростове винный погреб, — начал Бекве. — Мы с мамой каждую зиму проводили в этом городе. Летом возвращались домой, к дедушке, и помогали старику по хозяйству. Мать с весны до осени работала на винограднике или в поле, ухаживала за скотом, запасала на зиму продукты.

Наша деревня лежала в двадцати километрах от города. Очень красивое место — горы, река. Земля плодородная и живительный воздух.

Пока дедушка был жив, мы были тесно связаны с родней. Зиму проводили в Ростове, а с начала весны возвращались на родину.

Но старик умер. Отец продал дедушкин дом, и мы переселились в Ростов. Я начал там учиться, и учился хорошо: до пятого класса был первым учеником.

Бедная моя мама следила за каждым моим шагом. Провожала из дома в школу. После уроков ждала меня у школьных ворот. Боялась, чтобы я не связался с уличными озорниками. — Сынок, главное в жизни — это быть честным и уважать людей, — повторяла она мне часто. По утрам совала мне в один карман денег для завтрака, в другой — для нищего. Увидишь нищего, отдай, — говорила она мне. Я любил свой дом, родных, школу. Будущее представлялось мне безоблачным, счастливым.

— Хорошее у тебя было детство.

— А ты думал, что я таким уродился? — сказал Бекве с горечью и продолжал рассказ:

— Однажды вечером, когда мы ужинали, в комнату вбежал отцовский приказчик с окровавленным лбом и упал вниз головой посреди комнаты.

Оказывается, какие-то люди ограбили лавку и убили отца. Приказчик чудом остался жив.

После этого и мать жила не долго. Я остался совсем один среди чужих людей. Хозяйство повел приказчик отца, и он же стал моим опекуном.

В первое время все шло так, будто бедные родители всё еще были рядом со мной. Но когда опекун растратил все отцовские сбережения и вынес из дома даже последний комод, а после этого скрылся, я ушел на улицу и забыл дом. Скоро у меня появились новые приятели.

Я продал булочнику за полцены наш маленький четырехкомнатный домик, а деньги прокутил с новыми друзьями.

— Дурак! — в сердцах сказал Дата.

— Что я тогда понимал! Оставшись без денег, я стал не нужен своим товарищам, только двое из них не покинули меня. Первое время они кормили меня, поили, выделили маленький угол у хозяйки. Потом сказали: хватит жить нахлебником, пора и самому «становиться на ноги», — и решили испытать меня в одном маленьком деле.

Один из моих друзей выследил какого-то нотариуса. Старый чиновник носил карманные золотые часы, украшенные бриллиантами. Решено было украсть у него эти часы. Мы ходили за ним по пятам, он в трамвай — и мы в трамвай, он на базар — и мы туда же. Но ничего не выходило: осторожный старик прятал дорогую вещь во внутреннем кармане пиджака.

Стояли жаркие летние дни. Единственная дочь старика уехала на дачу. Дома оставались нотариус и его пожилая жена.

Однажды утром нотариус вошел в трамвай, и мы, как обычно, поднялись за ним. Один из нас спросил его, который час. Старик взялся за карман и с досадой произнес: «Ах, черт, часы и очки забыл дома».

Огорченный, он хотел было вернуться домой, но потом передумал и продолжил свой путь. Мы незаметно для него проводили его до конторы.

Наш главарь, очень ловкий и смелый, заявил: часы сегодня же будут в наших руках, и помчался на рынок. Чего только он не накупил: цыплят, говядины, картофеля, фруктов. Сложил все в большую корзину и сказал мне: «Отнесешь это к нотариусу домой, передашь хозяйке и скажешь, что прислал муж. Скажи, что у него ревизоры и он приведет их домой обедать. Сделай вид, что спешишь, — учил меня главарь, — говори, что многое еще нужно принести, забежать за поваром. Потом соберись уходить, но сразу вернись и между прочим, будто только что вспомнил, скажи: «Очки и часы оставил он дома и просил меня занести их ему». Если поведешь себя естественно, она их обязательно тебе отдаст». Две или три репетиции, и я отправился в путь. От страха сердце в груди у меня отчаянно билось, но я сделал все, как меня учили, и хозяйка-разиня положила мне в карман аккуратно завернутые часы вместе с очками.

Это было первое поручение, которое я выполнил блестяще и заслужил похвалу и поощрение товарищей. Я почувствовал гордость. Чтобы еще лучше показать себя, начал искать себе новое дело. Решил стать карманником. С грабителями и убийцами я не хотел связываться, а изловчиться и незаметно засунуть руку в чужой карман — это было даже интересно. Свое нелегкое дело я освоил так, что меня стали называть Хелмарди — ловкая рука. В самом деле, это прозвище я заслужил.

Однажды, на свою беду, я приметил человека с пухлым портфелем. С утра и до полудня я преследовал его безуспешно. Наконец случайно мы оказались одни на пристани. Я, не долго думая, хватил его кирпичом по голове, оглушил, вырвал портфель и устремился к многолюдному рынку. Спрятался за углом и открыл портфель. В нем лежали какие-то связанные в пачки листы. Я развернул пачку, взял один листок. «Товарищи, рабочие и крестьяне! — было написано на нем. — Трудящиеся Абхазии! Не отдавайте во время выборов ни одного голоса за учредительное собрание. Помните, кто голосует за это собрание, утверждает произвол и насилие». Я не дочитал до конца, понял, что опростоволосился. Кровь ударила мне в голову. Обозленный, я плюнул и швырнул эти пачки в сторону. Они разорвались, и листки посыпались на землю. Любопытные бросились подбирать их. К несчастью, здесь же оказались несколько гвардейцев. Они схватили меня, связали по рукам и ногам. С оставшимися пачками и с портфелем приволокли меня в особый отряд.

Дата от души смеялся;

— Политик поневоле!

Бекве продолжал:

— Ты должен был видеть, что творилось в тот день. Главного большевика поймали, — сообщили везде и всюду. Я говорил: портфель нашел на дороге, думал, что там деньги, а увидев простые бумаги, разозлился и выкинул их.

Но мне не верили. Допытывались, кто поручил мне это дело, обещали золотые горы, лишь бы я сказал. И мне пришлось рассказать, как все было на самом деле. Но внешность человека, у которого вырвал портфель, я описал совсем по-другому. Меня мучили еще некоторое время и, видя, что толку от меня мало, оставили в покое. И вот сейчас я валяюсь здесь, как высохший лошадиный череп, и никто обо мне не вспоминает.

— Ничего, скоро надоешь им, освободят! Что еще могут сделать?

— И я так думал, а сейчас мне уже безразлично, скоро отсюда выйду или не скоро.

— Почему? — удивился Дата.

— Из-за моих друзей-приятелей.

— Друзей?

— Да, друзей. Я дал себе клятву, что буду давить их, как клопов.

— Кого?

— Людей моей профессии — воров, грабителей.

— Но почему? Что случилось?

— В больнице я свиделся с одним из них... и он мне рассказал о приговоре.

— Каком приговоре?

— На пятый или на шестой день после моего ареста люди собрались на берегу моря, недалеко от маяка...

— Какие люди, не понимаю?

— Воры называют себя людьми, а всех остальных считают овечками, наивными дураками.

Дата рассмеялся.

— На собрании было сказано, что я ушел от них и начал политическую деятельность. Ты же знаешь, для нас политик и ищейка — одно и то же.

— Ну и что ж решили?

— Меня, как изменника, «сбыть». И поручили это моему побратиму Доштуа. Доштуа, конечно, отказался, и тогда они убили его, — у Бекве в глазах засверкали слезы, голос сорвался. — Таков воровской закон. Моего побратима нашли на третий день мертвым на берегу Беслетки.

— Кто убил?

— Кто — это для меня не имеет значения. Его убили воры, и отныне все они мои заклятые враги. Посмотрим, сколько их я отправлю по следам Доштуа. А потом, наверно, они и меня прикокошат где-нибудь.

Бекве отвел от Дата глаза, сел к нему спиной. Шкипер хлопнул его по плечу и обнадеживающим голосом сказал:

— Не унывай, парень, все будет хорошо, лишь бы нам вырваться отсюда на волю, а там, если ты меня не обманываешь, если у тебя нет ничего дурного на душе, я тебя не оставлю, и ты еще увидишь настоящую жизнь! — Он взял его за подбородок, повернул лицом к себе, посмотрел в глаза и ободряюще улыбнулся.