Все было слишком неожиданно. Ведь Фрунзе высказал только то, что ему казалось само собой разумеющимся. Не с неба же они упали, его «предварительные соображения»! Изучая обстановку изо дня в день, прямо-таки невозможно прийти к другому выводу.

Да, Колчак перешел в генеральное наступление, он добился серьезного успеха. И разве может его задержать даже такой могучий водный рубеж, как Волга? Лишь живая сила… И вот из шести армий фронта Каменев готов, если потребуется, отдать в распоряжение Фрунзе четыре, то есть вверить ему судьбу всего фронта, если учесть, что Вторая и Третья армии откатились чуть ли не до Вятки и Камы, чуть ли не до Казани.

То чувство, которое испытал при этом Михаил Васильевич, нельзя было назвать ни страхом, ни растерянностью. То было знакомое чувство: чувство личной ответственности. И оно самое гнетущее. Взять в свои руки фронт, который стал за несколько дней главным, основным. Взять его в самый тяжелый момент. Кто-то не подготовил армии, кто-то не разгадал заранее замыслов противника, кто-то прошляпил, дал застать себя врасплох, а Фрунзе в этот критический момент должен взять все просчеты других на себя. Здесь будет решаться судьба Советского государства: быть ему или не быть? Фрунзе, сам того не желая, выдвинулся на первое место. И он знал: план утвердят, не могут не утвердить. И вся основная тяжесть ляжет на его плечи, многое будет зависеть от его оперативности, от подвижности его мысли, военной мысли.

Та задача, которую он выполнял до сих пор: не допускать белоказаков к Волге на участке Саратов — Сызрань, показалась ему сейчас мизерной. Он их не только не допустил, но и отогнал, раздавил.

…Он стоял на краю обрыва, и ветер раздувал полы его шинели. Да, на заседании реввоенсовета он согласился. Ведь другого выхода все равно нет: он высказал идею плана, он и должен воплотить ее в жизнь. Кто лучше него понимает идею этого плана, его частности, кто, кроме него, сможет во всех деталях разработать план? Фрунзе поставил жесткое условие: никто не должен связывать ему руки. Подготовка контрнаступления проводится в строжайшей тайне. Он требует полного доверия!.. Вторым членом реввоенсовета Южной группы будет Новицкий. Сейчас же нужно назначить начальником 25-й дивизии Чапаева. Комиссаром к нему — Фурманова.

Все его предложения приняли.

После заседания Сергей Сергеевич сказал:

— Троцкий прислал еще одного своего соглядатая: некий Авалов. Рекомендует на должность командующего Четвертой армией. Хочу вас познакомить.

Каменев вызвал адъютанта.

— Авалова ко мне!

Авалов, Авалов… Михаил Васильевич рылся в памяти. Неужели тот самый?.. Губернский комиссар Керенского в Минске?.. Мало ли однофамильцев!..

Но это был тот самый Авалов. Он сразу узнал Фрунзе, но не побледнел, не стал грызть ногти, как с ним случалось в минуты волнения. Это был уверенный в себе человек, посланный сюда председателем Реввоенсовета.

— Знакомьтесь, — сказал Каменев.

— Что нужно здесь этому человеку? — спросил Фрунзе.

— Я прибыл сюда с рекомендациями от руководства Реввоенсовета, от Троцкого. Лично от вас мне ничего не нужно. А прислали меня сюда на должность командующего армией.

Фрунзе переглянулся с Каменевым, развел руками.

— В Южной группе все укомплектовано. На Четвертую армию вызван Авксентьевский. У меня высоких должностей нет!

— Я согласен на дивизию.

— На дивизию утвержден Чапаев.

— Но бригада-то у вас есть, надеюсь?

— Назначение на должность — дело сложное. Будем совещаться.

Когда командующий фронтом отпустил Авалова, Фрунзе сказал:

— Вы правы: Троцкий подсунул нам соглядатая. Я его очень хорошо знаю по Минску. И будь моя воля, дал бы ему здоровенного пинка.

— А как быть? Я не могу отменить распоряжение руководства Реввоенсовета.

— На Четвертую армию нужно немедленно провести Авксентьевского! А этого девайте, куда хотите. Не хотел бы иметь его в Южной группе. Это же явный предатель. Очень уж он рвется заполучить хоть что-нибудь.

— Хорошо. Я еще посовещаюсь с членами Реввоенсовета и в Москве тоже.

Михаил Васильевич понимал, что все его доводы против Авалова не убедительны. Как скажешь Каменеву: Авалов бывший офицер царской армии, служил Временному правительству, эсер? Но ведь и Новицкий, и Каменев, и сам главком Вацетис служили в старой армии. Но им доверяют! Авалов может заявить: да, служил, но изменил убеждения, перешел на сторону народа и так далее. И эта гадина вползает в армию, претендует на высокую должность, и ничего с ним нельзя поделать… Можно скрипеть зубами от бессильной ярости. А тронь негодяя, сразу завопит: Фрунзе сводит счеты за прошлое! С таким же успехом Троцкий мог прислать со своей рекомендацией генерала юстиции Милкова: перевоспитался, мол, раскаялся, осознал свои ошибки, рабочих и большевиков вешать отныне не будет, прошу любить и жаловать! И Милков стал бы искать повода, чтобы снова осудить Фрунзе и того же Чапаева.

И хотя на заседании Реввоенсовета твердо решили Самару не эвакуировать, нашлись люди, которые еще до заседания передали в Самару: эвакуируйте! Узнав об этом, Михаил Васильевич вызвал к прямому проводу Куйбышева. Валериан Владимирович успокоил:

— Эвакуация? И не подумаем! Презрение паникерам! Вот с военным инженером Карбышевым продолжаем возводить Самарский укрепленный район.

Фрунзе занялся разработкой плана контрнаступления.

В Москве в это время за план дрались Каменев и член Реввоенсовета фронта Сергей Иванович Гусев. Старый большевик Гусев много слышал об Арсении еще в 1906 году, они встречались на IV съезде РСДРП в Стокгольме. Наклонность к военному делу у Сергея Ивановича появилась давно, еще тогда, когда он работал в издательстве Сытина, где вычитывал «Военную энциклопедию». Оригинальность оперативного замысла Фрунзе поразила Сергея Ивановича. Все это было прямо-таки непостижимо: Арсений, тот самый Арсений… Сергей Иванович, закованный в глухую кожанку, методично доказывал, что план Фрунзе — творение очень зрелой, может быть, даже гениальной военной мысли. В истории военного искусства аналогов нет. Фрунзе как стратег и мастер оперативного мышления еще только разворачивается. Его нужно поддержать.

Круглое, без бороды и усов лицо Гусева было строго. Он то и дело демонстративно снимал и надевал пенсне, стараясь привлечь к себе внимание. Ему казалось, что его слушают недостаточно внимательно, и он нервничал. Он боялся, что из-за этой вот невнимательности могут не уловить всего своеобразия и глубины мысли Фрунзе и, чего доброго, примут какое-нибудь срединное решение. Но его слушали. И гораздо заинтересованнее, чем он предполагал.

Всем был хорошо известен несколько тяжеловатый и суховатый характер Гусева, человека очень больного уже много лет; но под этим внешним льдом всегда кипели, бурлили страсти, одной из которых была ненависть к Троцкому, подчас плохо скрываемая. Еще будучи студентом технологического института, Гусев в 1896 году вступил в Петербургский «Союз борьбы за освобождение рабочего класса», вместе с Лениным создавал партию, и люди, наподобие Троцкого, лживое нутро которых он угадывал безошибочно с первого соприкосновения, вызывали у него гнев, чувство гадливости. Он не стеснялся в глаза называть Троцкого «квазиреволюционером», отчего последний приходил в бешенство.

Основными оппонентами были Троцкий и работники штаба главкома. В зале заседаний висела карта во всю стену. Перед этой картой прыгал Троцкий, потрясая указкой. Он был весь — темперамент, перья бороды задорно топорщились, плечи судорожно вздергивались.

— Авантюризм чистейшей воды! Появился еще один доморощенный стратег. Сейчас, когда установилась весенняя распутица, а резервы не подброшены и еще не скоро могут быть подброшены, этот самоуверенный Фрунзе предлагает перейти в контрнаступление! Я взываю к здравому смыслу. Наши армии откатываются, они разбиты, деморализованы. Единственная возможность удержаться — закрепиться за Волгой, да, да, оставить Самару, Казань. Планомерный отход. Мы не позволим малограмотному в военном отношении человеку бросать Красную Армию на растерзание Колчаку! Как говорят немцы: бог всегда сопутствует большим батальонам. А у нас нет этих батальонов…