Мать Анны сказала:

— Вот видишь, какой хороший человек Михаил Васильевич, знает Евангелие, а ты, безбожница, сама не веришь и нас смущаешь.

Потом, когда старушки ушли, Анна и Фрунзе долго смеялись.

— Да вам хоть сейчас на амвон! Вот уж не подозревала. Думала, вы только Маркса, а вы и Матфея, и Луку.

— А я и псалмы петь умею. В «Николаевском университете» всему научишься от скуки. Приходится, помимо главного, знать массу всякой чепухи: например, Уголовное уложение, то есть право, которое должно быть уничтожено и будет уничтожено, как мне кажется, очень скоро. В революционной буре погибнет многое из того, что сейчас кажется несокрушимым, вечным. Ограниченность в людях воспитывали веками. Предположим, просыпаетесь вы утром — и ни одного жандарма, ни одного полицейского, ни одного капиталиста и помещика. А вы, Анна Додонова, ведаете просвещением масс в республиканском масштабе.

— Такое в самом деле невозможно представить.

— А ведь будет.

— А какое место отводите вы себе?

— У меня есть один крупный недостаток: я не умею мечтать о будущем расплывчато, так сказать, в дымке романтики. Для меня оно всегда выступает в конкретных, материальных формах. Символиста из меня никогда не получилось бы. Когда в стихах современные модные поэты снобируют своим «не» и «ни», меня охватывает злость. Откуда подобное бессилие в молодых людях? Или это просто-напросто поэтический форс?.. О себе? Закончу образование в Политехническом, а там видно будет. Я ведь еще в Манзурке задумал писать «Историю сибирской ссылки». Такая работа потребует много лет. Потомкам для сведения. После революции я непременно создал бы общество политкаторжан и ссыльно-переселенцев. И чтобы каждый написал свои воспоминания. Еще я создал бы Иваново-Вознесенскую губернию, как она мне представляется. Очень грустно, что умер Максим Максимович Ковалевский. Совсем недавно. Когда что-нибудь делаешь вроде бы для себя, то в конечном итоге выходит, что делаешь все-таки для других. К примеру, все мои экономико-статистические задумки или «История сибирской ссылки». Всегда почему-то представлял Ковалевского: как он посмотрит, как отнесется? Выходит, что для себя-то ничего и не нужно. Даже любознательность, желание прочитать как можно больше книг — в конечном итоге опять же не только для себя. Знание — оружие. А если оно не оружие, то зачем оно? Если бы существовал поповский рай, то я там занимался бы столярным делом.

— И подбивали бы ангелов к восстанию.

— Это само собой.

— Вот такой вы и есть: сгусток воли и энергии.

— Стоп. Я ведь тоже умею говорить комплименты дамам.

— Да какая ж я дама? Тоже скажете…

— Большевистская дама.

— Дразните?

— Просто думаю, что появился новый тип женщины. Причем это массовое явление. Раньше ведь как: требовали эмансипации. Но эмансипация нужна буржуазной даме. А вы требуете равенства. И не только требуете, а боретесь за него, не отъединяя себя от мужчин. Следовательно, равенство, в отличие от эмансипации, — категория классовая. Короче говоря, я восхищаюсь вами, революционерками. Вот манзурские бабы по-своему понимают независимость: там в семье женщины и мужчины имеют свои отдельные кассы. Баба продает холст, масло, а деньги складывает в кубышку. Ну а мужик — все, что выручил за извоз, пропивает. Одеваются тоже каждый на свои капиталы. Ну а что касается воли, энергии, то ведь жизнь — движение; застой — смерть. Вот Гегель, например, утверждает, что процесс жизни состоит в отношении индивида, как субъекта, к окружающим его объектам. А мне этого мало. Ведь какая-нибудь каракатица или амеба тоже по-своему опознает мир. Куда заманчивее считать себя инструментом преобразования мира на разумных началах. У меня иногда появляются странные мысли о переходе эволюционного времени в историческое. У таракана, стрекозы и скорпиона нет истории: за миллионы лет они ничуть не изменились — их находят в геологических пластах самых отдаленных эпох. Время сделалось историческим лишь для человека, для человеческого общества. Вот мы говорим: история человечества — это история борьбы классов. С железной необходимостью отомрет самодержавие, отомрет капитализм. Начнется эра социализма. Теперь скажите: когда отомрут классы и во всем мире утвердится бесклассовое общество, какое содержание обретет история человечества? Мы ведь тогда уже не сможем сказать, что история есть история борьбы классов?..

Он умел ставить вопросы, которые будили мысль. Он думал как-то по-своему, не по-книжному. И казалось бы, давно знакомые вещи вдруг оборачивались своей неожиданной стороной. Думал он с каким-то наслаждением. Когда думал вслух, то как бы спорил сам с собой.

Однажды он сказал:

— Личное будущее может не состояться. Тюрьмы, ссылки, смерть. Так случилось с моим другом рабочим Павлом Гусевым. А общее будущее обязательно состоится. Эта убежденность и придает мне силы. Ведь у жизни несколько измерений, и длина, как мне кажется, — не главное из них.

Фрунзе отдыхал. Время проходило в спорах, в дружеских беседах. Анна Андреевна оказалась начитанной девушкой. Философия, биология, история искусства. Часов в одиннадцать садились за книги по философии, вечерами читали художественную литературу.

Анна Андреевна написала сестре в Москву:

И все-таки она не знала о Фрунзе все. Он часто в одиночестве бродил по замершей, пустынной березовой аллее. В его ушах снова гремели боевые колесницы всех времен. Он читал работы Клаузевица, «Военную энциклопедию», военные статьи Энгельса, изучал жизнь и деятельность Тюреня, которого высоко ценил, считая великим полководцем. Генрих де-ла-Тур-д’Овернь Тюрень начал военную карьеру простым солдатом с двенадцати лет. В тридцать три года он уже самостоятельно командовал всей французской армией. Он был предшественником Наполеона в области стратегической и в области организации тыла и снабжения. Тюрень был мастером деятельного и искусного маневрирования на театре военных действий. В то время как современные ему полководцы видели единственную цель своих действий в осадах крепостей, Тюрень всегда искал активного боя на театре военных действий. Наполеон говорил о военном искусстве Тюреня: «Оно полно смелости, мудрости и гениальности».

Но больше всего занимало то, что происходит на фронте сейчас. За месяцы службы в Земском союзе Фрунзе прошел подлинную военную академию. Он во всех деталях изучил страшный механизм войны, соприкоснулся с плотью и кровью современного боя. Его острый глаз подметил многое, что проходило мимо внимания штабных офицеров и командования в целом.

Накапливая факты, он беспрестанно анализировал. Он пришел к выводу, что сущность современной войны заключена в том, что война сейчас втягивает в свой круговорот и подчиняет себе решительно все стороны общественного быта, затрагивает все без исключения государственные и общественные интересы. Театром военных действий, в отличие от прошлой эпохи, являются теперь громадные территории с десятками и сотнями миллионов жителей; технические средства борьбы бесконечно развиваются и усложняются, создавая все новые и новые категории специальностей, родов оружия. В то время как в прежних войнах момент непосредственного руководства вождей отдельными частями боевого организма составлял обычное явление, теперь об этом не может быть и речи.

У него в голове постепенно выкристаллизовывалась некая очень важная, очень большая, грандиозная мысль о военной идеологии воюющих армий Германии, Франции, Англии, России. Это было лишь аналитическое ощупывание того, что пока не имело определенного названия — военная идеология или военная доктрина. Он отметил ярко выраженный наступательный дух германской армии, идею активности, искание решения боевых задач путем энергичного, смелого и неуклонно проводимого наступления.

Вот эта наступательная идея и определила собой структуру всего германского военного аппарата, а воспитание и обучение всех войск в духе наступательной тактики подготовило военную силу, обладающую высокими боевыми качествами.