Но с другой — после неуемной страсти степняка у нее очень саднила промежность, что особенно ощущалось в седле. Как и всякий выросший в степи человек, Анифа прекрасно держалась верхом, но в какой-то момент поняла — сидеть, обхватив ногами бока выделенного ей по небывалой щедрости вождя коня, она просто не в состоянии. И села боком. Так хотя бы было чуть-чуть, но было комфортней.
Смена позы не обошла взглядов ни воинов, ни бывших уже соплеменников — они понимающе усмехались и громко шутили. Но Анифе было не до того. Она торжествовала, что выжила после этой непростой ночи и получила еще один шанс на свершение задуманного.
Она не печалилась, покидая стан Горха. Она жила здесь с раннего детства — с того самого момента, как ее с матерью захватили в плен. К детям, даже пленным, кочевой народ всегда относился хорошо, принимал за своих, родных, и считал частью своей семьи. Ее никогда и никто понапрасну не обижал, и очень скоро Анифа стала считать племя своей семьей.
Но в какой-то момент ее заставили вспомнить о своей истинной роли — ведь на деле она была рабыней. И никогда не переставала ею быть.
Горевала ли она о своей судьбе? Жалела себя? Совершенно точно нет. Да и чего жалеть? У Анифы была цель — вполне конкретная и понятная, вынашиваемая ее с давних времен.
Шах-Ран почти не изменился за эти 14 лет. Разве что стал выглядеть немного старше, да исчез прежний безумный огонь в глазах, когда-то испугавший ее почти до смерти. Прибавилось шрамов. Уверенность уже не была вызывающей и демонстративной, а спокойной и какой-то… царской.
Но тем не менее, это был именно он. Когда-то молодой юноша, но уже известный своим крутым норовом и безудержной яростью, чьим именем пугали непослушных детей, которые не хотели есть противную кашу или вовремя ложиться спать.
Их деревенька оказалась просто одной из многих, в которой степняки решили поживиться. Но, как обычно, не ограничились лишь кражей скота и золота.
Деревянные домики с соломенной крышей вспыхивали как спичка и также быстро прогорали. Дом, где жила семья Анифы, был на окраине, поэтому до него огонь добрался не сразу. Зато большая отара овец, пригнанная для продажи, привлекла внимание нескольких воинов и Шах-Рана в том числе.
У Анифы была большая семья. Сильный и мудрый отец, красавица мать, четыре брата и три сестры. Всего восемь детей разного возраста, но все красивые и ладные, будто благословленные самим создателем.
И степняки лишили ее этой жизни. Этого дара. Отца и старших братьев, оказавших сопротивление, убили. Детей разобрали по племенам, а ее, как самую младшую, оставили с матерью. В стане Горха они оказались случайно, а как именно, Анифа уже и не помнила, озабоченная лишь трагедией своей маленькой на тот момент жизни.
Четыре дня и три ночи шел конным шагом по степи отряд Шах-Рана. Днем рабыня плелась почти в самом конце, зная свое место, а по ночам спала под одним с ним плащом. Это было странно — вождь всего лишь обнимал ее своей рукой и прижимал спиной к своему большому, горячему и твердому телу. Иногда гладил по коже, вызывая невольную дрожь и волну возбуждения, или вдыхал ее запах, не совсем чистый, так как водой здесь воспользоваться было неоткуда.
Но однажды он все-таки взял ее — в отблесках костра, в присутствие прочих мужчин. Просто задрал подол ее простого обиходного платья с кожаным корсетом, поставил на колени и трахнул сзади, как животное. Тогда Анифа испугалась, что пойдет по кругу — воины противно ухмылялись, кричали что-то, подбадривая своего вождя и даже оглаживали собственные возбужденные от зрелища органы сквозь натянутую кожу штанов.
Но страхи девушки, к счастью, не подтвердились. Кончив, Шах-Ран уже привычным движением притянул ее к себе, укрыл их обоих и спокойно задышал, погружаясь в сон.
На четвертый день, около полудня, отряд прибыл в очередной стан — побольше и побогаче племени Горха. За версту до этого их встретил лазутчик оттуда и, признав Шах-Рана, указал точное направление и бросился к стану, чтобы предупредить главу.
Как и четыре дня назад, для Шах-Рана приготовили отдельный шатер, а под вечер зажгли костры и факелы, достали пиво для воинов и бочонок вина для вождя, привели девушек для услады и устроили пиршество из заколотых ягнят.
А Анифа наконец-то смогла вымыться. Сначала ее приняли за обыкновенную рабыню, которая не заслуживает и капли внимания и заботы, но Шах-Ран снова удивил ее — он сам приказал притащить в его шатер лохань и натаскать женщинам воды в нее, чтобы танцовщица смогла привести себя в порядок.
— Ты снова будешь будешь танцевать, — жестко приказал вождь застывшей на некотором от него расстоянии девушке.
Та только смиренно поклонилась, сложив перед собой ладони в восточной манере — так, как учила ее мать. И пошла в шатер, чтобы приготовить свой оставшийся единственным наряд для танцев — из кипельно белого шелка с изысканной вышивкой по лифу и широким легкими рукавами. Другой превратился усилиями Шахрана в не на что негодные тряпочки, которые даже чинить было бессмысленно.
Когда лохань была готова, и Анифа разложила необходимые для омовения вещички и забралась в едва-едва теплую воду (все-таки женщины не шибко добросовестно выполнили порученную им работу), в шатре как по волшебству появился Шах-Ран.
— Господин? — удивленно вскинулась рабыня, уверенная, что до вечера она будет в полном одиночестве и тишине и совершенно не ожидавшая, что вождь вдруг захочет ее компании, наверняка приевшейся за эти дни.
Нахмурившись, мужчина встал. Недоуменно уставился на девушку, будто совсем позабыв, что она должна быть сейчас в его шатре. А та, зябко поежившись, обхватила ладонями свои худенькие плечи.
— Не обращай внимания, — отмахнулся вождь, отмерев. Прошел к постели и растянулся на топчане, довольно потягиваясь. — Делай, что делала.
Анифа недоуменно моргнула, но и не подумала спорить. Нельзя.
Боясь того, что вода остынет окончательно, девушка стала быстро мыться, безжалостно натирая свою нежную, быстро покрасневшую от усилий кожу и терпеливо вымывая грязь из распущенных волос. Мылом ей служила зола, смешанная с особой пастой, которая она готовила по науке своих наставниц. В итоге встав в лохани на ноги и подобрав кувшин с чистой водой, она опрокинула его на себя, тем самым ополаскиваясь и заканчивая свои процедуры.
По своей природе Анифа была мерзлячкой и даже годы тяжелой степной жизни не приучили ее к холоду колодезной воды. Поэтому ее кожа тут же покрылась мурашками, а сама девушка мелко задрожала, стуча зубами.
Анифа вышла из лохани и подхватила большой кусок льняной ткани, служивший ей полотенцем. Стала быстро растираться им, вытирая влагу и одновременно согреваясь. Но струйки и капли воды с длинных волос то и дело срывались и обжигали ее голое и нежное тело, заставляя каждый раз морщиться и дергаться, как от хлесткого шлепка.
Потом Анифа занялась и волосами. Полностью обнаженная и увлеченная делом, она стояла посреди шатра, наклонившись и занавесившись своими волосами, как вуалью. Она старательно гладила их между половинками ткани, растирая и распутывая ладонями и пальцами. И совершенно не обращала внимания на вождя, у которого от вожделения потемнели и лихорадочно заблестели глаза.
Так как волосы у Анифы были длинные и густые, сушить их приходилось обычно очень долго. Ей не нравились прикосновения влажных прядей к коже. На воздухе, на ветру и солнце, она высыхали довольно быстро, но сейчас она не хотела выходить наружу, ведь для этого надо было снова надевать пропитавшуюся потом и пылью одежду. И она терпеливо и умиротворенно растирала прядь за прядью куском ткани, пока не услышала негромкий и вкрадчивый голос вождя:
— Подойди сюда.
Совсем позабыв о присутствии мужчины, рабыня испуганно вскинулась. Но, узнав Шах-Рана, она обреченно опустила руки и выпрямилась. Положив ткань на бортик деревянной лохани, Анифа медленно и аккуратно подступила к позвавшему ее воину и вытянулась рядом с его ногами.
