А ведь это почти случилось…
Шах-Ран и его воины вошли в Дариорш, как и ранее, под громкие приветственные крики и полные ликования и радости песни. Прибывшие мужчины расслабленно улыбались, радуясь своему возвращению, и потрясали своим оружием и трофеями. Покрытые грязью и засохшей кровью, толком не отмытой в походных условиях, они тем не менее были полны достоинства и мрачного торжества.
Видимо, поход удался на славу.
Когда мужчины спешились, к ним тут же бросились женщины и дети — кто-то искренне порадоваться возвращению мужа, сына или брата, кто-то — поприветствовать и подарить ласку особенно отличившемуся воину. Лекарь и знахарки тут же приступили к своим прямым обязанностям — обступили две повозки, которые прибыли следом и занялись ранеными и больными.
Анифа не торопилась разделить всеобщее веселье, хотя непроизвольно улыбалась, невольно заражаясь настроением степняков. Она стояла позади толпы, в тени одной из колонн разрушенного храма и с неожиданно для себя жадностью пыталась разглядеть в прибывших одного конкретного человека.
Благодаря росту и светлым, почти белым волосам, увидеть северянина не должно было оказаться делом трудным. Но…
Анифа не видела ни мощного, заметно отличающего его от прочих степняков, разворота плеч, ни массивной фигуры, ни светловолосой головы.
Где же побратим вождя?
… Ближе к вечеру в степной столице тише не стало. Наоборот, как и в день, когда Анифа оказалась здесь, вместе с сумерками Дариорш наполнился высокими кострами, звуками песен и музыки, пьяным хохотом и гуляниями. И снова маленькая танцовщица, как, казалось, целую вечность назад, оказалась в женском углу вместе с благородными женами командиров и предводителей отрядов. Но теперь Анифа не была среди них чужачкой — месяцы совместного проживания сблизило женщин, и если они не прикипели к ней душой, как к одной из своих, но, в отличие от наложниц Шах-Рана, испытывали почтительное уважение, по заслугам оценивания и ее скромность, и ее таланты, которые она в полной мере смогла проявить.
Особенно это чувствовалось со стороны Нимали, сына которого спасла Анифа полтора месяца назад. Именно она сидела рядом с танцовщицей, тем самым показывая свое расположение, и делила с ней одно блюдо на двоих. Немолодая, много раз рожавшая женщина была уже давно не так красива, как в годы юности, но отличалась спокойным и уравновешенным нравом и мудростью прошедших лет. Помимо нее у ее супруга было еще две жены, но она не печалилась по этому поводу, отдавая всю себя воспитанию своих детей и детей других жен. Наверное, и к Анифе она испытывала что-то наподобии материнских чувств. А сейчас женщины тихонько, не притрагиваясь к пиву и вину, щедро лившиеся рекой, обсуждали незамысловатые женские дела — сладости, которыми можно побаловать детей, стирку, которой надо будет заняться поутру, да пополнением запасов продуктов.
Изредка Анифа бросала быстрые взгляды на Шах-Рана — немного похудевший и осунувшийся, но по-прежнему крепкий и уверенный в себе, сейчас он отдыхал. Расслабившись, мужчина возлежал на низком топчане, а его наложницы — Дарина и Малья — прислуживали ему, подавая то или иное блюдо или наполняя чарку вином. Еще одна молодая женщина — беременная Зарна — сидела в его ногах на подушках и с гордым видом оглаживала свой заметно округлившийся живот. На всех наложницах были дорогие и яркие, как у роунских модниц, наряды и украшения, а их головы покрывали изысканные и тонкие вуали, вышитые золотыми нитями и блестящими камешками. Но уже не в первый раз Анифа подумала о том, что это выглядит странно на фоне совершенно простой и незамысловатой одежды кочевников, сшитой из грубо выделанной кожи и обычного полотна.
Но в этой дикой несовместимости, надо признать, была своеобразная прелесть и чарующая своей первозданной дикостью красота. Как, впрочем, и всё в Дариорше.
И Анифа как-то привыкла к этому, свыклась и с атмосферой этой местности, и с людьми, что населяли эту землю. И даже смирилась с тем, что иной жизни, похоже, ей не видать…
Когда Анифа посчитала, что уже достаточно отсидела на празднике, устроенном в честь Шах-Ран и его воинов, и собралась потихоньку улизнуть, в женском углу появилась Лиша. Несмотря на холод, та была одета довольно легко и фривольно, но, судя по пьяным глазах и немного нетвердой походке, ее согревал выпитый раньше алкоголь.
— Наш господин приказывает тебе танцевать, Анифа! — громко и развязно проговорила девушка, широко разведя руки в стороны, — Иди же! Порадуй Повелителя племен!
Горестно вздохнув, танцовщица поглядела в сторону Шах-Рана. Тот же на нее не смотрел, а, смежив веки, рассеянно слушал нежное воркование окружавших его наложниц, ласкающих и поглаживающих его плечи и затянутые в штаны бедра.
Впрочем, уже давно наступила та стадия праздника, когда разомлевшие и удовлетворенные едой и выпивкой мужчины уже вовсю наслаждались вниманием и лаской беззаботно улыбающихся и раскованных женщин, готовые наградить воинов за их подвиги и смелость.
Не смея ослушаться приказа вождя, Анифа поднялась с подушек и, не обувшись, медленно ступила с ковров, на котором устроились жены воинов, на выщербленный временем мрамор пола. Неторопливо и грациозно ступая вперед, она в своем зачинающемся танце стянула с себя сначала накидку, с тяжелым шорохом упавшую на пол, а следом — шаль и куртку. Конечно, звуки падающей одежды были не настолько громки, чтобы привлечь к себе внимание, но Шах-Ран, раскрыв глаза, все-таки повернул к ней голову, пронзительно уставившись на девушку. И даже издалека Анифа заметила вспыхнувших в них знакомый огонек желания и похоти. И это даже несмотря на то, что на ней сейчас было так много одежды, которая и рядом не стояла с изысканными нарядами его наложниц.
По крайней мере, ее верхняя часть.
“Не забыл”, - с горечью подумала маленькая танцовщица, медленно расстегивая застежки на платье из плотного полотна, которое она вручную вышила в традиционных восточных узорах.
Одновременно она под ритм играющей музыки грациозно вела бедрами, плечами, руками. Откидывала назад голову, выставляя напоказ шею и обнажившиеся ключицы. И шла вперед, привлекая, не прилагая больших усилий, к своей фигуре внимание.
Когда верхнее платье наконец-то сползло к изящным девичьим ступням, обнажив не только тонкую и полупрозрачную ткань откровенного наряда для танцев, но и изящное тело, и Анифа, переступив через смятое полотно, скользнула взглядом по сидящим за столами кочевниками, ее выступление началось по-настоящему.
За прошедшие недели девушка практически не репетировала, занятая другими делами. Конечно, она ничего не забыла, но чувствовала неуверенность и сомнения. Потому-то она и затеяла это представление с раздеванием, чтобы не только вспомнить те особые движения и переходы, которые столь восхищали зрителей, но и наполнить свои чресла той силой, что позволяла ей так красиво, так самозабвенно и при этом настолько чувственно танцевать. И хотя холодный воздух неприятно обжег ее кожу, заставив покрыться мурашками, а кружки сосков — сжаться и явственно проступить через материал, Анифа всем своим сознанием потянулась к музыке, чтобы, погрузившись в ее мелодику и ритм, вспыхнуть огнем и стать самим воплощением чувственного и нежного искусства.
Девушка двигалась мягко и при этом дерзко и откровенно. На этот раз она не казалась невесомым и воздушным явлением, а была обжигающе горяча и буквально пылала от пышущей внутри нее энергии. Призывно изгибаясь, она смело ступала вперед, высоко поднимая одну ногу за другой и каждую задерживая в воздухе, будто стремясь шагнуть на невидимую ступеньку. Но, без замешательства опустив ступню на пол, словно вторила этой странной поступи соблазнительными движениями плечей и рук, упругим тростником колыхающихся под четкий перестук барабанов. Даже тонкие и изящные пальчики, и те мягко перебирали в воздухе невидимые струны, невольно привлекая к себе внимание. Наклоняясь из стороны в сторону под невообразимым углом, Анифа выставляла на обозрение то соблазнительные округлости груди, то обнажившееся бедро, то тонкий и изящный затылок, когда волосы от резкого поворота головы резко взметались вверх и падали вперед в очередном танцевальном движении. Девушка безошибочно замедлялась под музыкальный ритм и тут же приходила в движение, когда незамысловатые инструменты степняков увеличивали темп. При этом с каждой минутой ее тело изгибалось и колыхалось все сильнее и сильнее, а глаза, отражая блеск огоньков факелов и пламени в жаровнях, смотрели пьяно, но бесстрашно. И не было в них ни щемящей печали, ни тоскливой покорности, как раньше. Словно что-то проснулось внутри девушки и сейчас, вырвавшись на свободу, давало волю не просто чувствам — а открытая и неистовая страсть.
