— Вот почему… — с неожиданной злой обидой выговорил Дин, — почему считается, что если «черный», то обязательно трахает все, что движется… все равно, кого, лишь бы дала… Да еще, может, и заставит кого-нибудь, — он отвернулся, тяжело дыша и понимая, что наговорил что-то не то…

— Кто сейчас говорил о «черных» и «белых», а? — спросила Лара, понимая, что все равно не может разозлиться на Дина за его слова. Видимо, тут обида какая-то давняя всплыла, а, может, наслушался в свое время гадостей. — Ну, и?

— Прости, — Дин попытался взять себя в руки, — еще и вести себя не умею. Не тебе я должен был все это говорить. Просто мне не нужно «нагуляться». Я если люблю — так уж люблю. И я люблю тебя. Понимаю только, что ничего не могу сейчас тебе дать…

— А себя? Вначале я планировала гнусно воспользоваться твоим безвыходным положением и твоим телом, — с облегчением улыбнулась Лара, понимая, что Дина наконец отпускает нервное напряжение. — Я ведь тоже тебя люблю. Думаешь, я всех наших работников пожить приглашаю? Тогда у меня не квартира, а общежитие было бы. И я просто очень боюсь, что злые и глупые люди тебя заденут, когда начнут комментировать нашу общую жизнь.

— А наплевать! Муж и муж! На первый-второй рассчитайсь! — решительно ответил Дин. — Свечку все равно никто держать не будет.

— Ну, наплевать — так наплевать, не говори потом, что не предупреждала, — от этого разговора Ларе захотелось чего-то эдакого. Дин был такой разгоряченный, возмущенный, глаза сверкают, на смуглой коже яркий, почти девический румянец — кто в здравом уме откажется смутить и раззадорить его еще больше? Только не она.

Лара

Он смотрит на меня с отчаянной решимостью и, одновременно, мольбой:

— Можно, в этот раз я тебя раздену?

— Можно, — тихо и провокационно шепчу. В ответ в его глазах столько радостного предвкушения…

Осторожно, контролируя себя и, мне кажется, нетвердыми руками он расстегивает молнию на платье, прижимается к обнаженной спине, лаская дыханием кожу. Я сегодня решила побыть роковой соблазнительницей и надела чулки, правда, их упрощенный вариант — без всяких подвязок. Но ему и этого хватило — Дин ошеломленно замирает, и я понимаю, что он такого не видел. По крайней мере, точно не снимал.

Дойдя до белья, он останавливается. Если бы кто увидел эту сцену со стороны, то явно понял бы все с точностью до наоборот — практически раздетая женщина и полностью одетый мужчина. Эти мысли добавляют мне хорошего настроения, и я мстительно пресекаю попытку Дина расстегнуть свою рубашку:

— А вот об этом ты не просил!

— А как… — растерянно спрашивает он, а потом смеется, все равно краснея: — Ну, я понял, понял, что тебя все равно не переиграю!

Он у меня еще долго будет расплачиваться за свои и мои фантазии! Правда, что-то мне подсказывает, что расплата понравится обоим.

Пришлось подождать, пока он практически самовоспламенился, больше из гордости не прося разрешения раздеться и приступить к решительным действиям… но за это время он успел подарить мне столько внимания и удовольствия… больше мучить его не хочу.

— Снимай уже все, — смеюсь я и помогаю ему избавляться от одежды. Это происходит очень быстро, даже удивительно, как будто он долго тренировался. Молодой горячий организм… и это он себя еще сдерживает, чтобы не напугать или причинить боль. Ясно, что у него никакой другой не было.

— Ну, все, попал невинный молодой человек в сети к хищнице, — говорю я, когда возвращается способность мыслить и говорить. — А я, как честная женщина, даже предложения тебе сделать не могу, разве что снова вернуться на планету гаремов, — тихо продолжаю, легко ероша его волосы.

Дин улыбается и, почему-то, выглядит очень довольным.

Кэйл

Я умом понимаю, что госпожа сделала меня мужем не для того, чтобы вскоре избавиться. Но, если со временем я стану своей жене уже неинтересен, стоит ли тогда цепляться за свою жалкую жизнь? Она и так подарила мне такое… наверное, парни в гаремах о чем-то подобном могут только мечтать, если хватит фантазии. А защитить свою госпожу — это был подарок для меня от Матери Всего Сущего, я потом понял. Было страшно, было очень страшно, но я смог быть ей нужным, смог отплатить хотя бы немного за ее заботу и доброту.

А сейчас они оба за меня переживают… Госпожа заботится и переживает обо мне! Это настолько непривычно и удивительно для мужчины, как и то, что Матерь за какие-то заслуги подарила мне шанс, и не один: и тогда, когда меня не казнили за измену, и тогда, когда меня не усыпили или не отправили в больницу, а вместо этого госпожа Лара потратила немалые деньги на мое лечение, а потом помогала мне поправляться.

Дин как-то засмеялся и сказал, что я дурак и ничего вокруг не вижу. Дожил: мальки жизни учат! Впрочем, я не «не вижу», я просто боюсь поверить, что и для меня может быть так…

— Кэйли! Что ты тут делаешь один в полутьме?

Лара

Похоже, сегодняшний день у меня полностью посвящен моим мужьям. Забавно, как я легко называю их обоих «мужьями» — видимо, свыклась с этой мыслью еще на Венге. Но, удивительно, никто из них двоих не против. Я, честно говоря, не могла поверить, что Дин так легко и просто это примет — но, похоже, я многого о нем не знаю. Оказывается, больше всего его оскорбило мое предложение проверить свои чувства и «нагуляться» — чуть не прожег меня глазами в ответ! Что же, сам напросился, не говори потом, если будет трудно!

А Кэйл… ну, в нем-то я не сомневалась! А вот он сомневается и в себе, и во мне — не верит, что он со мной вовсе не потому, что я чувствую себя ответственной за того, кого приручила и привезла на другую планету. Непонятно ему, что других таких, как он, нет. Ни на той планете, ни на этой. Хочется пошутить, встряхнуть его и сказать, что накажу за глупые мысли. Но нельзя так шутить, слишком серьезно он относится к мысли меня огорчить.

Вот и сейчас он явно о чем-то невеселом задумался, глядя в окно.

— Кэйли! Что ты тут делаешь один в полутьме?

— Госпожа! — лицо Кэйла освещается тихой радостью, когда он поворачивается ко мне. Я подхожу ближе, а он опускается на колени и так меня ждет. Я перестала бороться с этой привычкой, когда поняла, что мне очень удобно его так обнимать.

Вот и сейчас, не включая света, прижимаю его напряженное тело к себе и, больше не говоря ни слова, перебираю уже почти отросшие до его привычной длины волосы, перехожу к плечам и с удовольствием ощущаю его мускулы — какими бы рафинированными и утонченно-аристократичными не казались некоторые уроженцы Венги, мелких, хиленьких и слабых я среди них не видела. Кэйл не двухметровый гигант, но фигура у него мне очень нравится… и не только мне, я замечаю, какими взглядами его часто провожают женщины. И это они еще не знают, что он предан мне абсолютно и, действительно, живет ради свой женщины — вот как такое может быть?

— Ну, как ты, мой хороший? — и не знаю, как спросить — не болит ли ничего, забыл ли, хоть немного, все ужасы, которые ему достались?

Он понимает меня без слов и я, даже не видя, слышу в его голосе улыбку:

— У меня все хорошо, госпожа. Я никак не привыкну, что вам не все равно. Но у меня, правда, все хорошо.

— Да? А мне тут птичка на хвосте принесла, что ты какие-то глупости насчет возраста придумывал, насчет того, что мне не интересен будешь… На птичку не обижайся, он за тебя переживает. А мне-то поверишь наконец?

— Да, — он уже безбоязненно подставляется под мои руки, изучающие и ласкающие его тело.

— А ты умеешь доставлять удовольствие женщине?

Кэйл аж задыхается и теряет дар речи от удивления и, похоже, возмущения: как же он может этого не уметь?

— Да я смеюсь над тобой, — сквозь улыбку выговариваю я. — Просто ты такой серьезный, люблю тебя дразнить! Я нисколько в тебе не сомневаюсь, на самом деле! А сейчас встань и обними меня.