Она едва притронулась к тому, что он назвал мороженым, поскольку от непонятного лакомства заныли зубы. К тому же нарастающее беспокойство наполняло её как едкими клубами дыма и мешало не только насладиться едой, а просто и вкуса лишало.

— Скисшие сливки? Почему они сладкие? И жутко холодные…

Кристалл на его безымянном пальце казался почти чёрным, и только редкие искры играли в его гранях. То лиловые, то красные.

— Сними его. Я не люблю, когда мужчина украшает себя драгоценностью…

— А это и не драгоценность. Как же ты забыла старого и шипастого приятеля? Это, если ты в состоянии понять, мой соглядатай, а также незваный соучастник во всяком моём пиршестве. Иногда я не против его присутствия, чтобы тот, кто через его посредство соучаствует в недоступных ему удовольствиях, корчился от их неполноценности для него лично. Поняла хоть что из того, что я сказал?

— Я тебя поняла. Хо-хо! Отлично!

— Не говори так! Где ты увидела это хо-хо? Чего отлично? Я тебе ещё покажу, как бывает хо-хо отлично! А ещё аристократизмом своим важничаешь. Обороты речевые как у… шлюхи!

Нэя оторопела от его гневной вспышки, — Что же делать, если я поневоле впитала в себя все изыски квартала «Крутой Берег», где и выросла. А там у нас все так говорили…

— Ты уже давно не там, а здесь.

— Так и ты не особенно склонен к изыскам. Не уважаешь меня настолько, что унижаешь через слово… — Вкус к лакомству пропал окончательно.

— Достаточно того, что я тебя хочу, для чего уважение не обязательно.

Поняв, что обольщаться уже нечем, она набралась решимости, соскользнула с его коленей и направилась к выходу. — Открой! Я не хочу твоих ледяных угощений и тебя тоже не хочу! Играй со своим Кристаллом наедине! Без меня.

— Выходи, если сумеешь, — ответил он. Но панель выхода была монолитна со стеной, и как её отворить, она и понятия не имела.

— Выпусти меня!

— Не торопись, а то уже на выходе из «Зеркального Лабиринта» будешь жалеть об этом. Только я в отличие от тебя о твоём уходе не пожалею никогда! Другого шанса я тебе уже не предоставлю.

Между чем и чем был выбор? С одной стороны — «Мечта» и тот, к кому она стремилась столько лет. С другой стороны — такая масштабная утрата лишает смысла саму её жизнь. Куда уходить? К Реги-Мону? Не к Чапосу же в самом деле…

Он открыл третью стену, и за ней она увидела помещение, в котором находилась обширная и странная по виду постель, а также зеленовато-зеркальная душевая кабина. Больше в помещении не было ничего.

— Прогулку и купание в озере отложим на потом. Я и так слишком долго терпел твои игры…

Внезапно открывшийся отсек озарял яркий свет, от которого стало резко глазам, привыкшим к мягкому освещению того места, где они сидели только что. Она хотела попросить его сменить освещение, но он сказал, — Иди же, прими душ…

— Я утром искупалась, — ответила она.

— Я хочу, чтобы ты была чиста, как та девочка — надводный цветок, которую я и увидел впервые в реке. Раз уж ты не захотела искупаться в горном озере, куда я тебя приглашал, соверши это символическое очищение от всего прошлого и неисправимого.

— Я чиста, — сказала она, — и пусть все твои подозрения при тебе и останутся, если уж ты настолько неисправимый. Но я с охотой искупаюсь лишь ради своего удовольствия…

Нэя уединилась в небольшой душевой кабине. Внутри стены оказались матовыми, непрозрачными и бледно-синими. Глядя на них, она вдруг вспомнила о бабушкином флакончике. Смыв остатки краски с ресниц, тщательно ополоснув рот, она поспешно достала из сумочки то, о чём так и не вспомнила в течение всего их затяжного общения, Стоило ли так терзаться, когда снадобье от любых переживаний покоилось возле её бедра? Открыв пробочку, опрокинула содержимое флакончика в рот, тут же поперхнувшись и вспомнив, что бабушка говорила лишь о паре глотков. Но ощущение было как от простой воды. Никакого ощущения. Она потрясла флакончик и поняла, что он опустел. Сколько же глотков она опрокинула в себя, если пила залпом?

Непонятная сила вдруг пихнула её в сторону, так что она едва не стукнулась лицом о стену, и сердитый бабушкин голос произнёс у самого уха, — Замарашка! Ты лицо-то отмой, как следует! И сколько раз я говорила тебе, не разрисовывай себя как бездарная дешёвая кукла! Вот и инструкцию мою забыла! Два глотка! А ты хлебанула залпом как усталый рудокоп после работы! Но и тот пьёт воду, а ты… — Нэю опять кто-то шлёпнул, будто строгая старшая мамушка стояла рядом. Но Ласкира не могла прийти из Надмирных селений. В душевой кабинке Нэя находилась одна. У неё едва не отключилось сознание от нереальности происходящего. Она покорно умыла лицо. Было чувство, что все мысли вытряхнуты из неё. Мысли отсутствовали.

— Вся мойся, вся липкая и сладкая. Чего ты так потеешь как от предсмертного ужаса!

Почему она была липкая и сладкая вся? Нэя торопливо подчинилась невидимке, стаскивая платье и боясь, что Ласкира дёрнет за рукав и порвёт его. Даже в такую минуту ей было жаль своего лучшего платья. Она стащила с руки браслет, отданный Элей, и для чего-то выкинула его прочь за пределы душевой комнаты. Выйдя оттуда, она скользила по полу, как если бы повсюду была разлита вода. Однако, сознание работало чётко и ясно. Она увидела, как Рудольф поднял браслет с пола и сдавил его, расплющив в кулаке.

Она стояла перед ним в своем любовно подобранном белье. Он оглядел её, чувственно оскалив рот и сузив глаза, как происходило лишь в машине во время «сеанса насыщенного секса». Что касается тех же самых сеансов, происходящих в её «Мечте», там царил ночной полумрак, — Снимай!

Нэя подчинилась, и он отбросил кружева на пол, как тряпку.

Её сковал ледяной холод, но при этом его поведение не вызвало в ней ни малейшей оценочной эмоции. Она безразлично наблюдала, как он стащил через голову майку со скорпионом, и скорпион вдруг опять зашевелился как живой, изгибая свой хвост. Наблюдая её дрожь, Рудольф вытер с неё остатки воды этой майкой, после чего молниеносным движением освободился от всего остального. Нэя увидела его атлетическую совершенную красоту при свете и полностью. Прижав её к себе, он сказал, — Покажи, как ты скучала, моя девочка, мой надводный цветок…

Но, даже видя всю неприкрытую яростную похоть и великолепную стать своего возлюбленного, — или же только партнёра для предстоящего «сеанса насыщенного секса»? — она безучастно смотрела в его глаза.

То, что вызывало прилив радостного возбуждения в тесной машине, в его ласкающих объятиях, то, что было счастьем и наполнением в её пригашенном кристалле, сейчас не вызывало ровным счётом ничего. Ни ответного влечения, ни неприятия. Было ли это от яркого и в то же время мертвенного света отсека, но она отстранённо подумала обо всём происходящем как о непристойности и животной неприкрытой сути всего того, что и есть любовь полов.

Как же прежде могла она видеть в устремлении к себе того, пугающе огромного, чему умела давать только ласкающие обозначения, неуместные сейчас, нечто красивое и желанное? Не было никакой любви к тому, что и было к ней прижато и пульсировало где-то у самой её груди, сливаясь с пульсацией, словно падающего вниз, сердца.

— Что с тобой? — прозвучал его тревожный голос у самого её уха. Он прижал губы к её губам и резко отпрянул, — Что это… что за дрянь ты пила? Мать Воду?! Но откуда …

— Ласкира дала, — пролепетала она, отворачиваясь. Это существо и тот человек из машины и последующих снов — не снов, они были разными.

— Пусти, я уйду, я лучше забуду тебя! — Нэя упиралась руками в его грудь, не допуская опасного приближения. — Мне уже не нужна твоя пирамида из хрусталя! — но сзади была странная постель, и она села.

— Что случилось, лягушонок? — спросил он, вглядываясь в её расширяющиеся зрачки. Синие глаза стали почти чёрными, — Ты благоухаешь, как надводный цветок… у меня даже голова туманится…

— Сам же хотел, чтобы я и стала надводным цветком…