Мне и в голову не приходило, что он настолько серьёзно ревнует меня, и его постоянные упоминания Антона я считала за род его же игры. Так ласкаются иные коты, выпуская когти, как бы понарошку, но ощутимо вонзая их и доставляя боль. В его мнении это я царапала его, а он в отместку, оказывается, меня!

— Антон всего лишь мой собеседник… Все так и считают. Он ведь никогда не переходит правил приличия. После пробежки он приходит к нам с Элей выпить чашечку питательного напитка, и всё…

— Ты смогла бы ради Антона стать, как это тут считается, падшей?

Ему не давал покоя Антон. Он хотел, чтобы раз за разом я опровергала свою влюблённость в Антона, заговаривала его ревнивые подозрения.

— Да, — в каком-то смысле я проявила искренность, а в каком-то очень уж хотелось его задеть.

— А ради меня?

— Чего же отвечать, если у нас всё и состоялось…

— Что у нас и состоялось? Для меня это ничего не значит.

— Неправда! — я не верила его словам, веря себе. Хотелось подойти к нему, обнять сзади его крепкую и прекрасную шею. У меня пылали щеки, накрашенные ресницы, казалось, вот-вот потекут от жара, который я генерировала, не имея возможности себя отрегулировать до необходимого, пусть и внешнего только лицедейского уровня спокойствия, не умея себе приказать — остынь! И он это прекрасно видел, но не желал идти навстречу, продолжая непонятную игру.

— Решила, что я буду удовлетворять твою потребность в изысканных играх? Ты забавная девочка. Ты не чувствуешь разницу между своим игрушечным и тряпичным мирком и той страшной реальностью, в которой живут другие, в том числе и я. Играть сюда пришла? Но здесь я придумываю свои игры, а ты можешь их изобретать только в своём душистом кристалле, и мне они надоели. Это примитив. Я тебя в другие игры научу играть.

— Я не понимаю тебя…

— Всё ты понимаешь. Остроты ощущений захотела? Решила взять меня в свой кружевной плен?

— Я лучше уйду…

— Сиди, раз пришла! Уйду — приду. Ты думаешь, у меня есть изнанка, на которой ты хочешь играть, а у тебя её нет? Ты вся фарфоровая и создана лишь для любования? До чего же ты на Гелию хочешь быть похожей. А не надо тебе быть похожей ни на кого! Ты думаешь, она страдала, живя в мире наизнанку? Да она тащилась от своих игр в фальшивое двуликое божество! Она же обожала всё низменное и только делала вид, что она вся такая воздушная и святая. Она же только и чувствовала, что эту изнанку, а нормальная любовь была ей чужда. Я не сразу понял, и когда я ей всё дал, она уже никуда не сбегала, ни к каким Нэилям. И ты того же хочешь? Надоело розовый бульон хлебать на своей цветочной террасе?

— Я не сама к тебе пришла, ты сам…

— Да рассказывай! Ты устала от преснятины. Тебя муж этим перекормил. Не переживай. Я тот, кто тебе и нужен.

Я ничего не поняла из его пространного монолога. Чего он хотел? — Все предупреждали меня, что ты не тот, кем я тебя вообразила с самого начала… да так и не исцелилась от своих иллюзий о тебе… Азира, Чапос считали тебя оборотнем… выходит, они понимали, каков ты, но только не я… Тон-Ат тоже говорил, я не верила…

— Азира? Чапос? Разве они были твоими друзьями, что ты вела с ними столь задушевные беседы?

— Нет, не друзья, но так уж пути наши иногда пересекались… Если я ошиблась в тебе, будь честен и отпусти меня насовсем. Так и скажи, что никогда не любил и не будешь…

— Разве тебе недостаточно того, что ты сама любишь меня? Разве я этому препятствую?

— Теперь уж я ни в чём не уверена. Мне необходима взаимность… Мой муж был тонкий и рафинированный человек, но он не был… как ты. Да, мне этого не хватало, — мужских ласк. Мне уже достаточно лет, и я не забавная девочка… Но я не хочу никакой изнанки и не понимаю, что это. Я хочу только любви… — боясь потечь ресницами, я стала промокать глаза подолом.

— Когда-нибудь, — сказал он, — я покажу тебе станцию «Ирис», как ты и просила, покажу звёзды. Если ты, конечно, с честью выдержишь мои тесты. Я не способен любить, кого попало. А Гелия видела звёзды… Но ты почему любила её? У вас же злой мир, её все ненавидели, завидовали. Моя малышка была так одинока здесь, но меня, единственного, кто её любил, отталкивала. Почему? Как думаешь? Твой брат. Ты не знаешь этого, но он был её игрушкой, и она умышленно реализовала сценарий того фильма, сделав его своей действительной жертвой. Она забавлялась, не имея подлинной человеческой души в себе, над твоим братом, надо мной…

— Я любила её, потому что её любил Нэиль. Я тоже любила всё прекрасное. Люблю. Я, как и Гелия, всем верю, даже понимая, что обманут. Но она была добрая, я не знаю, зачем она тебя мучила, не объяснила всего. И Нэилю не давала ничего изменить, а он хотел всегда. Но она говорила, что ты убьёшь, и Нэиля убили. Гелия внушала, что это совершил ты. А я… Я ничего не знаю, чтобы обвинять тебя. Никто не видел, как всё произошло. Гелия не была такой жестокой, как ты говоришь, она боялась всего. Нищеты, подлости людей, интриг, которыми её оплетали те, кто притворялись её друзьями, откровенных врагов, а больше всех тебя… И я не люблю причинять людям не только страданий, но и тени обиды. Я всегда умею их прощать за глупость и зло. Ведь зло не бывает от большого ума, а только от какой-то существенной недостачи в человеке.

— Жаль, что ты убежала тогда, — сказал он.

— Может, тебя иногда и задевают мои слова, но они всегда лишь ответ на твои же колкости. Тебе всегда кто-то мешает. Или Тон-Ат, или Антон, который всего лишь мой дружелюбный собеседник. Я не думаю о тебе плохо, и не могу, потому что… — я не смогла произнести «люблю тебя».

— Ты хочешь, чтобы я приблизил тебя?

— Приблизил? — я отметила, что он не сказал «полюбил», и порадовалась тому, что не сказала ему того же. — В каком же смысле так? Как в машине приближал? Или как в моей «Мечте»…

Он не ответил, и я ощутила себя смешной, ничтожной со своими мечтами о любви, со своими крашеными волосами и скрытой под краской ранней сединой, — Приближайте кого-нибудь ещё. У вас же очередь из желающих подобной близости. Можно я уйду?

— Уходи, — он спокойно нажал браслет. Стена отъехала, но там было пусто.

— Иди! — приказал он, — у конца тоннеля, где стоят машины, жди. Туда должен подойти Антон. Он возвращается на поверхность и тебя захватит. — И повторил уже грубо, — Спеши, пока не передумал, бабочка-летунья! И не забывай при убеге, что у почтенного главы Хоз. Управления в наличии документы на твой собственный дом.

— Зачем… мне… твой дом? — мне не хватало воздуха через слово.

— Всё равно потратился. Так что забирай! Чтобы не попользовались всяческие пройдохи…

— Можешь подарить этот дом хоть… хоть Лате! Мне он без надобности!

— Не исключено, что последую твоему совету.

Я поспешно встала, убегая в пустоту тоннеля. Возможно, я и опишу как-нибудь потом, что последовало за этим. Но думаю, что не смогу никогда. Я не знаю для этого слов, поскольку не обладаю способностью к языку зазеркалья. Когда то, что можно обозначить как граница привычного мира, вдруг истончилось, и тёмное зазеркалье растворило меня в себе. А выплюнув, так и не дало мне способности отразить пережитое в словесной форме даже наедине с собою, на чистом экране планшета, когда уже много лет спустя я пыталась сделать это. И думаю, что такие вот главы жизни, коли уж кому посчастливилось в подобное не окунуться ни разу, лучше и не читать. Лучше пропустить, чтобы потом не обвинять меня в том, что я тайно порочная, а все несчастья мы получаем заслуженно. Может, и заслуженно. Может, и не всегда женщина не понимает, с каким огнём она играет порой, внушая себе, что приняла его за праздничный салют в честь своей неотразимости. Но коли уж что написано, то пусть и будет. На этом закрываю свой дневник.

«Пусть и будет именно таким нелепое завершение того, что и сразу началось с аномалии», — так думала Нэя, нисколько не считая себя безупречной ни теперь, ни в том прошлом, когда она бросилась в объятия не просто чужого мужа, а мужа собственной подруги. Конечно, конечно, подруга-то и сама без тормозов была, безнравственна, беспринципна и бестолкова, если не полубезумна, подведя под погибель Нэиля.