— Да и вообще, без страданий человек и на свет не может появиться, — сказала она, перебирая дольки странного прозрачного и разноцветного десерта, желая только одного, уйти отсюда. Спрятаться у себя и всё обдумать, всё решить. Обдумать горькую открывшуюся правду о его настоящем отношении к ней и решиться на то, чтобы покинуть этот «Лучший город континента», не ставший для неё таковым, навсегда. Она опять вспомнила Реги-Мона как того, к кому можно прислониться после такого вот унизительного и внезапного финала её новых и кратковременных, как выяснилось, жизненных глав. Да ведь жизнь не закончена, и глав впереди столько!

— Ну, вот, журавль пригласил цаплю на обед. Но, похоже, она не оценила его гостеприимство, — фраза прозвучала как бессмыслица, ибо она не знала, кто такие «журавль» и «цапля». — Не тот фасон посуды или же не устраивает сам сервис?

Она промолчала, злясь на собственную же игру, желая сбросить с себя напяленную маску изысканной аристократической особы и утолить, наконец, голод. Но так вышло, что она никогда не сидела с ним за одним столом, не ела вместе с ним, а заданные условия встречи лишали её уверенности в себе. Рудольф заговорил первым, — Ты хочешь любви? Но не тех жалких утех, что были у нас с тобой недавно и по вполне понятной причине не устраивали ни тебя, ни меня. Теперь я могу признаться, что умышленно хотел занизить сам уровень наших отношений, чтобы иметь свободу от тебя. И ты права, говоря, что я не заслужил твоего тайного, сокровенного искусства. Потому-то я и тёрся носом о тебя как об атласный тайничок, запертый от несанкционированного взлома. Все ощущения казались неполными, ты всегда нечто обещала, а не давала прикоснуться к чему-то очень важному. Ты ни разу так и не проснулась по-настоящему, приняла навязанную игру в непристойные сновидения. Но не думай, что я этого не понимаю.

— Зачем ты так поступал со мной? Из мести? Это же… качество низких людей.

— Не особенно исследовал качества тех, кого ты называешь низкими, ибо не люблю зоологию в принципе. Для меня животный мир слишком примитивен, чтобы верить неким умникам, наделяющим его неким разумом, едва ли не превосходящим носителей уже реального разума. И месть мне противна, если начистоту. Но вот что я тебе скажу. Всякое слюнявое благодушие и всепрощение приводят лишь к неизбежной деградации отношений. Отношения надо либо рвать без сожаления, либо наказывать того, кто дорог и кого не хочется утратить. Только через боль человек способен понять, что за всё приходится платить, за свои ошибки, вольные или невольные подлости, и даже незначительные проступки. Осознание, разворот сознания всегда сопровождается болью. Я не только не хочу потерять тебя, как в своё время терял тех, кого великодушно прощал без воздаяния за их проступки, но хочу, чтобы уже никогда ты не смогла разлюбить меня.

— Ну, а если я уже разлюбила тебя? Тебя и Гелия разлюбила за то, что ты её постоянно учил, учил…

— Ничему я её не учил. Была нужда учить эту порченую раскрашенную болванку — лицедейку. И тебя я, кажется, ничему не учил и не собираюсь. Я всего лишь ценю тебя, твою уникальность, которую ты излучаешь настолько ярко, что мне твоих слов и не требуется. И я не хочу развращать тебя своим всепрощением. Если так будет, ты обязательно повторишь свои прежние, пусть и импульсивные, необдуманные зигзаги в сторону от меня. Это просто закрепится в тебе, вроде условно-приобретённого рефлекса, что можно всё. А необходимо, чтобы негодный опыт был отсечён и выброшен. Даже не в подсознание, откуда он всегда может всплыть. А вовне, прочь! Если ты любишь, простишь всё. А нет, как уверяешь, так уйдёшь, куда тебя и увлечёт очередной мираж. Давно уже доказано, что самки животных, которым обезболивали процесс рождения детёнышей, не питали к ним никакой привязанности. И у людей это так. Не претерпев сильную боль при рождении ребёнка, женщина его недостаточно ценит. Как и мужчину, впрочем, если он у неё не первый, не тот, кто сделал её женщиной через боль.

— Странная у тебя теория, — она раздумывала, не опасный ли он псих, как и уверяла её когда-то Гелия. — Наверное, мне всё же лучше уйти от тебя…

— Так и уходи, наконец! — и он нажал пульт, открыв панель выхода. Пугающий холод запутанных тоннелей замерцал вдруг вспыхнувшим светом светло-серых и металлизированных стен. Свет включался лишь тогда, когда в том возникала необходимость. Без присутствия живых существ в тоннелях воцарялась тьма. Приборы слежения в стенах фиксировали всё и без наличия освещения.

Она молчала, замерев и не двигаясь с места. Какое-то время он возился со своим браслетом на запястье, а потом сказал кому-то, — Глеб…

Имя она сумела отделить от остального, что он и произнёс следом на языке, который не был ей доступен. Глеб — такое имя называл и Антон. Это был тот парень, кто дружил с ним и с Олегом.

Рудольф встал и достал из стенной ниши какую-то блестящую штучку.

— К сожалению, моя нимфея, мне придётся лишить тебя памяти о тех событиях, которые и связаны с твоим походом сюда. Глубину стирания я позволяю тебе избрать самой. Это ничуть не больно. Ты не почувствуешь ничего. С какого именно момента времени тебе желательно вычеркнуть меня из своей наличной памяти? Думаю, пусть это будет тот самый день, когда ты не согласилась поехать со мной в столицу, а уехала с Вильтом, чтобы мне досадить. Ты будешь думать, что мы наглухо поссорились, а в остальном для тебя ничего не изменится. Будешь шить свои стрекозиные платьица и прочую экипировку для рафинированных троллей, а Инар Цульф так и будет отслеживать и изничтожать на подступе все грозящие тебе опасности. Врагов и завистников, да и просто воров всех уровней, к сожалению, отменить не властны ни я, ни он. И даже твой Тон-Ат. Когда ты накопишь себе необходимое благосостояние, когда заскучаешь тут, покинешь это место навсегда. Найдешь себе того, кто и пойдёт с тобой в Храм Света. При уходе отсюда Инар Цульф передаст тебе документы на домик в милом около столичном посёлке, где ты и будешь жить. Этот дом твой и теперь. Уйти можешь хоть завтра.

В проёме возник высоченный и слишком светловолосый парень с такими же обесцвеченными бровями и ресницами. Мелкие, рыжеватые, но заметные крапинки портили кожу его лица. Он поразил Нэю своей некрасивостью при наличии отменной фигуры. Он молчал и ждал, уставившись на Нэю глазами весёлыми и любопытными, что говорило о том, что он непосредственный в проявлении своих чувств парень. Рот он сжимал намеренно и сурово, но искрящийся смех, казалось, так и брызжет из его глаз.

— Выправка где?! — гаркнул Рудольф так, что Нэя невольно ухватилась за него, чтобы не утратить равновесия. — Вечно приходите ко мне со спущенными штанами! Форму в чём заляпал?

Глеб оглядел свою одежду. Пятна, похожие на сок, украшали его серо-стальную, как стены, верхнюю одежду. — Так это… Ягоды доктора дегустировали с ребятами! — звонко и опять же весело гаркнул он в ответ своему подземному владыке.

— В таком случае, не мешало бы обзавестись слюнявчиком, — уже насмешливо сказал Рудольф. — Иди и жди мою гостью возле подземки, чтобы проводить её на поверхность. Всё ясно?

— Так точно.

Тот, кто был Глебом, молниеносно исчез. Панель бесшумно и быстро закрылась. Она представила, что очутится в холодном тоннеле с давящим на психику освещением, подойдёт к этому дылде, чтобы с ним сесть в подземную машину, а потом окажется с ним в лифте, довольно тесном. И она ощутила вдруг его оставленный здесь запах. Это был то ли запах ягод, которыми он объедался, то ли просто чужеродный и не поддающийся расшифровке. Какая-то смесь разнородных запахов, вовсе не являющихся противными, но её вдруг затошнило. Она помчалась в санузел. Где её и стошнило соком, поскольку она ничего так и не съела. Рудольф то ли услышал, то ли догадался. Он встал и достал какую-то штучку из ниши в стене. Приложил её к предплечью Нэи, и она ощутила лёгкий укол, — Не пугайся. Всасывание в кровь произойдёт за мгновения, и тебе станет легче.