— Постановка задач, истинное творчество — потребность человеческого разума. Однако машины помогают нам в решении этих задач и даже указывают правильный и быстрый путь их решения, и это немало! Это еще раз подтверждает правомерность работ над созданием усилителей умственных способностей…

Усилитель умственных способностей… Эти три слова пугают лишь в сочетании. Первое же притягивало многие умы. Можно сказать, что весь технический прогресс строится на поиске какого-либо усилителя.

Уже очень давно человек применяет искусственные источники энергии, которые намного превосходят мощность его мускулов. Теперь в его распоряжении тысячи лошадиных сил, тогда как его собственные мышцы могут дать лишь около одной десятой лошадиной силы.

XX век сделал следующий логический шаг, поставил тот же вопрос, но на современной основе: а можно ли построить машины, обладающие «умственными» способностями, превосходящими способности мозга, механизмы, решающие задачи, непосильные для человеческого интеллекта?

Ведь способности человеческого мозга столь же ограниченны, как и сила его мышц.

— Почему-то принято считать мозг весьма совершенным, — говорит Берг. — Между тем он, несомненно, несет следы предыстории человека и развивается очень медленно. Но теперь, осознав несовершенство своего мозга, человек разрабатывает устройства, компенсирующие его недостатки. Так появились вычислительные и управляющие системы, способные работать более оперативно, чем мозг, но созданные по его замыслу в помощь человеку. Человеческий мозг создал организованное общество людей, его науку и технику. Он научил человека получать добавочную мощность с помощью машин, которые можно рассматривать как усилители мощности. Что же удивительного в том, что на другой, более высокой стадии развития, человек поставил задачу создания усилителя умственных способностей? Назначение такого усилителя заключается в том, чтобы неизмеримо увеличить производительность человеческого мышления.

— Конечно, на это можно возразить, что в таком случае способности машины должны превосходить способности ее конструктора. Но ведь и механики средних веков считали, что никакая машина, приводимая в действие человеком, не может дать больше работы, чем он в нее вкладывает, что никакая машина не может усилить мощность человека. И они по-своему правы, потому что им были известны лишь простые механизмы: рычаги, блоки, зубчатые колеса и т. п., которые могли преобразовать силу человека, но не были способны дать ему дополнительной энергии.

Покорение пара и особенно использование электрической энергии опровергли убеждения средневековых механиков. Действительно, забрасывая в топку уголь, человек совершает не очень большую работу. Но при сгорании угля высвобождаются скрытые в нем запасы энергии, намного превосходящие ту, которая была затрачена кочегаром.

Шагающие экскаваторы, автопогрузчики и другие механизмы, созданные и управляемые человеком, по мощности превосходят его мускулы в огромное число раз.

Простые счеты и механические арифмометры позволили свести элементарные арифметические действия к чисто механическим операциям. Они заметно усилили вычислительные возможности человека, освободив его мозг от выполнения большого числа утомительных процедур и запоминания промежуточных результатов.

Электронная машина не только вычисляет, она решает сложнейшие логические задачи, непосильные людям.

Так постепенно с усилителей умственных способностей спал ореол «дьявольского наваждения», и они предстали глазам недавно бушевавших скептиков тем, чем и положено им быть — машинами. Машинами, берущими на себя часть человеческих забот.

О ГОЛОМ ПРОВОДНИКЕ

Казалось бы, Совет по кибернетике может объявить отбой – тревога антикибернетического наступления миновала. Но нет! Возник новый повод для тревоги, новая опасность, неожиданная, но не менее угрожающая, чем предыдущие. Многие годы и Совет в целом, и его председатель, и все члены всей своей деятельностью пытались унять скептицизм в отношении возможностей кибернетики. Теперь им пришлось стать грудью против… оптимизма! Чрезмерного оптимизма. Крен в отношении к кибернетике пошел в другую сторону. Если недавно большинство не верило даже в самые элементарные достижения кибернетики, вдруг многие начали верить чуть ли не в чудеса. В то, что машины могут все. В повестках обсуждений Совета по кибернетике запестрели темы, приведшие к острым и затяжным дискуссиям.

Некоторые ученые обвинили Совет в том, что он не стимулирует работ по переводу с одного языка на другой.

— Отныне машине надо поручить все переводы! — призывали они. — Ведь если ее обучили играть в шахматы, то можно научить и переводить Шекспира. Вот в Америке машина уже начинает переводить газету «Правда». А мы?!

Нетерпение можно было понять. Поручить перевод машине очень соблазнительная идея, и она стояла перед учеными чуть ли не с первых дней рождения кибернетических машин. Но вскоре оказалось, что для этой цели нужна не напористость, а терпение, не штурм, а длительная осада. Тут ученых ждали многие трудности и разочарования. В области перевода машины, можно сказать, себя скомпрометировали. Они оплошали как раз в том, в чем никто не сомневался, что казалось само собой разумеющимся. Перевод сам шел в руки. Ведь язык подчиняется вполне определенным правилам лексики и грамматики. И машине, думалось, ничего не стоит осуществить перевод с одного языка на другой в соответствии с известными всем правилами, которые могут быть положены в основу программы. Степень совершенства программы, количество и характер закономерностей, использованных при ее составлении, объем словаря, введенного в память машины, — это казалось второстепенным. И тут началась скачка с препятствиями.

На многих конференциях и в литературе появились оптимистичные и даже хвастливые обещания. А потом волны энтузиазма начали спадать. Все было ясно, но дело не очень-то двигалось.

Переводили, конечно, переводили даже целые фразы и целые абзацы, но не всякие. Технические тексты демонстрировали успех машин. Но художественный перевод в руки не давался. В чем же камень преткновения? В чем загвоздка?

Если бы каждому слову переводимого текста, скажем, английского, соответствовало на другом языке, например русском, одно-единственное значение, а порядок слов в предложении был на обоих языках одинаковым, то автоматический перевод осуществлялся бы просто. Прочитав очередное слово на английском языке (при вводе в машину каждое слово заменяется соответствующей комбинацией цифр), машина сравнила бы это слово со всеми английскими словами (с их числовыми значениями), хранящимися в ее памяти, в ее английском словаре, отыскала (вычтя из одного числа другое и получив нуль) нужное слово и запомнила номер нужной ячейки памяти, в которой находится русский эквивалент этого слова. В результате машина автоматически напечатала бы на выводном устройстве найденные таким образом русские слова, образующие переведенную фразу. Но на самом деле все обстоит гораздо сложнее! Порядок слов в предложениях в большинстве языков оказывается существенно различным. Более того, смысл одного и того же слова может изменяться в зависимости от его места в предложении и от сочетания с соседними словами. В живом человеческом языке часто для описания одного и того же понятия используются различные слова, так же как одному слову приписывается иногда несколько значений.

При переводе с одного языка на другой почти никогда нельзя переводить дословно. Некоторые слова иногда не имеют самостоятельного значения и не подлежат переводу. Построение фразы подчиняется определенным, специфическим для каждого языка правилам. Поэтому машина обязана не просто сравнивать одно слово с другим, а выполнять ряд более сложных операций. Например, если переводимому слову на другом языке соответствует несколько эквивалентов, она должна сделать верный выбор с учетом смысла фразы. Иначе получится, как в анекдотичной фразе: «Голый проводник бежал через вагон». Так переводчик, не знающий специфики технического выражения, перевел фразу: «Обнаженный провод тянулся через вагон».