Увлечению морем невольно способствовал и сам дед, познакомив внука со своим давним другом адмиралом, бароном Мирбахом. Старый адмирал привязался к мальчику, много рассказывал ему о походах и морских сражениях, в которых участвовал. Он так увлек Акселя этими историями, что мальчик окончательно решил стать моряком.

НЕВЫРАЗИТЕЛЬНАЯ ПРЕЛЮДИЯ

ПОСЛЕДНИЕ ШАЛОСТИ

Прошли два года, дети подросли, и Елизавета Камилловна решила устраиваться самостоятельно. Она сняла на Конюшенной улице (ныне ул. Желябова) квартиру из пяти комнат – в двух жила семья, остальные она сдавала.

Пенсия была невелика, и то, что платили Елизавете Камилловне ее жильцы, три учительницы — англичанка, француженка и итальянка, оказалось серьезным подспорьем.

Аксель начал ходить в школу. В пользовавшуюся хорошей репутацией, основанную еще при Петре немецкую приходскую школу при лютеранской церкви Петра и Павла. Дед Бертольди в свое время отдал в женское отделение этой школы свою дочь. В ее мужское отделение определили теперь Акселя. Кстати, эту же школу окончит и его будущая жена.

И вот, когда жизнь начала налаживаться, когда Аксель пошел в школу и все ждали от него успехов, так как он был подготовлен лучше, чем требовалось в первом классе, в Ревеле случилось несчастье, самым неприятным образом отозвавшееся в Петербурге. Умер муж сестры Елизаветы Камилловны — Анны, и вдова отослала одного из сыновей, Рейнгольда, в Петербург к сестре.

Елизавета Камилловна, сама недавно пережившая такое же горе и понимавшая бедственное положение сестры, охотно приняла племянника. Он был старше Акселя года на два, прекрасно говорил по-немецки, много читал, и Елизавета Камилловна решила, что неплохо, если у подрастающего сына будет товарищ. Она понимала, что сын, лишенный отца и мужского общества, получает неполноценное воспитание.

Но, увы, мужское общество не оправдало надежд. Мальчики сообща догадались, что можно вовсе не заниматься.

Арифметика Акселю и раньше не нравилась, латинский язык был хуже касторки. А тут еще преподаватель попался нудный и чрезвычайно педантичный. Осложняло дело и то, что все преподаватели в школе были немцами и вели уроки только по-немецки, а этот язык Аксель знал не очень-то хорошо.

Школа превратилась для братьев в тяжкую повинность. Детская энергия и жизнерадостность, скованные гимназической формой и регламентом, искали выход. Мальчики очень много читали, но и много шалили, так что учеба шла все хуже и хуже. В итоге Аксель остался на второй год, а Рейнгольда передали на воспитание другой тете.

Все лето в семье шли споры о том, что делать с Акселем осенью.

Мать была слишком занята уроками, домашним хозяйством, заботами о подрастающих дочерях. Для закрытого учебного заведения, на котором настаивал дед, не хватало средств.

Оставалось одно. Кадетский корпус.

Буря русско-японской войны потрепала мишуру империи и сорвала ореол с армейской карьеры. Елизавета Камилловна, мечтавшая увидеть своего сына великим художником, знавшая будни семьи армейского офицера, склонилась перед решающим аргументом — в Кадетском корпусе сын покойного генерала будет обучаться за казенный счет. Единственное, что она могла выбрать, это наиболее либеральный и славившийся хорошей общеобразовательной подготовкой Александровский кадетский корпус.

ПОБЕГ

Осенью 1904 года Елизавета Камилловна надела на Ксюшу новую форму с блестящими пуговицами и пряжкой — настоящий крохотный мужчина и воин — и повела на Итальянскую улицу, в Александровский кадетский корпус, где мальчику предстояло жить вдали от семьи. По дороге мама завела сына к фотографу и по примеру многих мам, отправляющих детей в школу, увековечила Ксюшу во всем кадетском блеске. На нем мундир с погонами, как бы старающимися поскорее раздвинуть вширь детские плечики. А на лице такое выражение, словно Аксель Берг не кадет, а уже генерал. Одна рука — по команде «смирно», другая легла на столик рядом с преогромнейшей книжищей.

На другой фотографии Ксюша в той же позе, только вместо столика ему подсунули кресло с сестрой Дагмарой — очаровательная девушка в белой кофточке, одновременно веселая и печальная: рот улыбается, глаза грустят. Видно, ей жаль расставаться с братишкой. Но у Акселя по-прежнему решительный вид, он готов стать мужчиной.

Однако когда мама и сестра, оставив его в корпусе, ушли, его надолго охватила тоска. К тоске прибавилось еще одно странное ощущение — чувство неловкости оттого, что вокруг были одни мальчики и мужчины. Ведь он последние годы рос без отца — с мамой, тетей и тремя сестрами, и у него даже не было настоящих друзей-мальчиков.

Он помнит, как его поставили в шеренгу таких же мальчишек, в такой же форме, с такими же блестящими пуговицами и пряжками, которые во все века отличали военных от штатских, и какой-то дядя в такой же форме, с такими же пуговицами и пряжкой — только дядя и форма были большими – повел их через огромные залы и комнаты. Аксель никогда до того не был в таком невероятно большом и роскошном доме. Привели их в светлый зал, где стояли колонны и между ними кровати, кровати, кровати, кровати, а рядом с каждой кроватью тумбочка. И все кровати и все тумбочки были так же похожи друг на друга, как пуговицы и пряжки на мальчиках и сами мальчики в своих одинаковых формах. Аксель пришел в полное уныние. А когда воспитатель, назвавший себя Петром Петровичем Братке, обратился к ним с речью и рассказал о жизни в интернате, о правилах поведения, о том, что мальчикам можно и чего нельзя, Акселю стало так страшно, что он воспользовался первым же удобным случаем и выпрыгнул из окна. Но побег не удался, он был снова водворен в это мужское общежитие, и неловкость и грусть оттого, что рядом нет ни одной женщины, еще больше овладели им. Это состояние Берг описал такими словами: «как бы не к кому обратиться». Мальчик очень скучал. А впереди были годы вдали от семьи, многие годы жизни на людях, по команде, в строю.

Кадеты вставали в семь утра, строем шли на утреннюю зарядку. Строем шли на молитву, хором читали «Отче наш», одновременно брались за ложки в столовой — огромном зале на семьсот-восемьсот человек, где, однако, царили идеальный порядок и тишина. За каждым столом человек на двадцать назначался старший, и ему грозил карцер, если порядок нарушался. Ребята, естественно, своих не подводили, и все было чинно-мирно.

Жизнь на глазах посторонних очень тяготила Акселя. Мальчиков, правда, отпускали домой по субботам и воскресеньям, и первое время он, запыхавшись, вбегал в дом, так велико было его нетерпение увидеть своих. Но скоро эта радость для него прекратилась — мать получила место директрисы женской гимназии в эстонском городе Тарту и увезла сестер с собой. Она писала ему теплые, остроумные письма, но это были только письма. Воскресенья Аксель проводил теперь в доме деда, а дед становился старее и сварливее и по-прежнему не одобрял будущей профессии внука. Бывало, что кто-нибудь из товарищей приглашал его к себе, но это еще больше усиливало тоску по родному дому.

ПЕРВЫЕ РАЗОЧАРОВАНИЯ

Тяжелый след в душе оставила и его первая кадетская дружба. Соседом по парте оказался черненький подвижной мальчик с тонким лицом и умными недетскими глазами. Фамилия его была Гассельблатт. Он был неровного характера: то беспричинно оживлен, то вдруг так задумается, что не слышит обращенного к нему вопроса.

Но был мягок, добр и, видно, тоже тяготился жизнью в корпусе. Берг и Гассельблатт подружились, и дружба их с каждым днем становилась все глубже и искреннее. У них было много общих интересов. Как и другие мальчики, они проглатывали один за другим многочисленные в ту пору детективы. Книжный рынок был наводнен историями разного рода сыщиков и искателей приключений. Не было мальчика, который не прошел бы через полосу такого увлечения. Но Гассельблатт, как и Берг, тянулся к серьезной литературе. Он хорошо знал французский и много читал в оригинале. И мальчиков прежде всего объединило совместное чтение. Особенно увлек их Жюль Верн, и для обоих тяжелым ударом было известие о смерти любимого писателя. Ребят восхищало в Гассельблатте удивительное умение мгновенно решать в уме самые трудные задачи. Учился он превосходно. Был первым учеником. Два года подряд кончал с отличием. А после второго исчез. Разнесся слух, что он в сумасшедшем доме. Для мальчиков это было неожиданным известием. Он ничем не проявлял своей ненормальности, а может быть, она проявлялась самым коварным образом: в повышенных способностях, в умении быстро все схватывать. Для Акселя это было трагедией, он не мог забыть своего друга, и место рядом с ним долго оставалось свободным.