Но и эта широта охвата, сочетающаяся с глубиной исследования, еще не полностью удовлетворяет этого человека.

— Нам надо задуматься о создании теории фантазии, — говорит Берг, — нет, не для того, чтобы щекотать себе нервы, а чтобы серьезно предсказывать будущие формы жизни. Применение кибернетических методов повлияет на нашу жизнь больше, чем атомная техника, больше, чем космические полеты. Конкретные формы будущей жизни нам пока трудно представить, так как мы пользуемся прежними привычными категориями, наше воображение пока не может вырваться из заколдованного круга старых представлений. Тут нужна научная фантазия, наука предвидения.

— И еще: сейчас мы стремимся к познанию, не слишком задумываясь о его результатах. А результаты могут оказаться очень любопытными и весьма важными. Сознание того, что некоторые аспекты высшей формы умственной деятельности свойственны не только царям природы, что многие, пусть только формальные мыслительные процессы, являются не только нашей привилегией, но явно доступны машинам, может для самопознания человека оказаться столь же революционизирующим, как открытие «неприятного» факта о незначительности Земли в масштабах мироздания. Когда-то это казалось таким обезоруживающим, как же, Земля, колыбель человека, не центр вселенной! Но зато каким половодьем открытий, идей обернулся этот факт. На какой широкий простор вышел человеческий интеллект! Какую свободу мышления обрел!

Бергу часто приходится нелегко оттого, что он движется против течения. Против инерции, вызванной тем, что после периода Возрождения быстро шло дробление наук, разветвление их, углубление. Все они отпочковались от когда-то единой науки — философии — и стремительно разбегаются в разные стороны. Кибернетика — путь к новому единению наук. Она должна связать различные науки между собой, внедрить одну в другую, переплести, столкнуть парадоксами, вопросами, нерешенными проблемами. Она хочет устроить им очную ставку, и они должны отчитаться друг перед другом в том, чего достигла каждая из них за века разлуки. Кибернетика, по-видимому, является единственно возможным средством объединения распавшегося на части храма науки. Но в нашу эпоху специализации такой подход многим кажется неестественным, попыткой вернуться вспять. Поэтому Берг с самого начала своей деятельности в Совете по кибернетике усиленно ищет контакты с людьми, обладающими воображением. Среди них и ученые и литераторы. В них он видит действенную поддержку. Пусть журналисты иногда преувеличивают, говорит он, но, пожалуй, больше вреда приносят умалчивание и преуменьшение возможностей кибернетики. Люди должны ясно представлять себе, что они живут в канун нового периода цивилизации, в канун эры автоматов, которая сейчас находится приблизительно на уровне изобретения колеса.

— Многие даже передовые люди, — говорит Берг, — не слишком интересуются теми последствиями, к которым приведет расцвет кибернетики. Они часто даже похваляются тем, что ничего не понимают в технике, этой «низкой» науке, она прямо-таки ниже их достоинства. И если оптимистам удается воспламенить их вялое воображение, можно простить те слишком яркие перья, которыми они зачастую украшают предмет своей страсти.

Мы, кибернетики, не скрываем свои сомнения, ошибки, свои «перегибы» и «недогибы». Идти спокойно, без риска, можно только по фарватеру, проложенному другими. И мы ищем новые пути. И это связано с экспериментами, поисками, удачными и неудачными попытками. В науке это называется методом проб и ошибок. Только так создается наука. Чем больше мы спорим сейчас, проверяем друг друга, конкретизируем свои идеи, тем легче будет нам впоследствии. Напомню, что в этом машины не способны заменить людей. Они смогут принять эстафету из рук человека уже после, когда новая наука или открытие выйдет из начальной фазы, станет упорядоченной системой знаний, выработает свой язык, алгоритм закономерностей, доступных пониманию машины. На этой стадии развития идея уже перестанет волновать ученого — тут на сцену должны прийти автоматы, которые быстрее и лучше «жонглируют» алгоритмами и смогут продолжить разработку открытой человеком «жилы». А человек-пионер снова взвалит на себя самое трудное — бремя новых открытий, поисков, он снова отправится по нехоженой тропе. Природа вместила в один кубический дециметр человеческого черепа такие возможности, которые до сих пор не имеют технического эквивалента.

Человеку понадобилось 400 лет, чтобы, отказавшись от мысли о том, что его Земля есть центр вселенной, прийти к признанию и ясному пониманию того неожиданного факта, что некоторые мыслительные процессы могут протекать не только в его мозгу. Сейчас процесс познания идет куда более стремительным темпом, чем когда-либо за этот период. Если лет сто назад одно поколение могло довольно точно предсказать, что ждет следующее, каковы будут условия жизни другого поколения, то сейчас мы только разводим руками, не в состоянии точно предугадать предстоящие формы жизни. Поэтому мы должны быть особенно бдительны и не терять время на расслабляющий скептицизм, мы не имеем права допустить, чтобы другие страны обогнали нас в техническом прогрессе. Мы должны быть впереди.

САМЫЙ СЧАСТЛИВЫЙ ДЕНЬ

ПРАВЫ ЛИ ЙОГИ!

Мальчишка, чтобы сделать снежную бабу, скатал в ладонях маленький комок снега, бросил его на землю, покатил, и комочек стал расти, наслаиваясь новыми снежными пластами. Катить его труднее и труднее… Мальчишка вытирает варежкой разгоряченное лицо, сдвигает на затылок шапку, ему жарко, тяжело, но в его воображении уже готово прекрасное творение, и он не остановится, пока не осуществит затею…

Почему-то именно этот образ возникает у меня, когда я представляю научный путь Берга от радиотехники — маленького «комочка» – к кибернетике, наслоившей на нее пласты новых проблем.

Откуда у Берга берется столько сил, чтобы катить этот ком, в чем секрет успеха разнообразной деятельности? Как ему удается зажечь общим интересом сотни людей разных специальностей, помочь понять друг друга, как удается самому зажечься столькими желаниями.

Дело ли в глубокой эрудиции, в том, что, много читая по интересующим его вопросам, он в курсе самых современных научных веяний, в удивительном ли таланте увлекать людей, в особом ли личном обаянии? А может быть, в особенностях биографии, сложившейся так, что он точно знает нужды различных отраслей науки, техники и народного хозяйства?

А возможно, в том, что он не отгораживает себя от людей, от хлопот, от волнений?

К нему стекаются тысячи писем, в них идеи. От старого вечного двигателя до «исправленной» теории относительности.

К нему устремляются сотни изобретателей, он всегда нагружен чьей-то заботой, очередным непонятым открытием. Берг не иронизирует над одержимыми; и если те предлагают чушь — так и скажет: чушь; если найдет ошибку — поможет исправить; если обнаружит перспективу — скажет: это важно, будем драться вместе.

Сотрудники Берга знают десятки случаев, когда он дал путевку в жизнь замечательным работам.

Радиоинженер с рижского завода ВЭФ изобрел аппарат для дробления камней в мочеточниках. Этот прибор мог избавить тысячи людей от жестокой операции — он безболезненно дробит камни ударными волнами, порождаемыми серией электрических разрядов. За создание подобного аппарата американцы объявили большую премию. Но никто в мире не мог его сделать.

А Лео Розе, заболев и корчась от боли, которую причиняли ему эти самые камни, изобрел. Но несколько лет плутал в ведомственных джунглях и никак не мог добиться выпуска своего аппарата. Розе был в отчаянии. Однажды кто-то из друзей посоветовал: поезжай в Москву к Бергу…

Все вышло как в сказке: сегодня этот аппарат — гордость медицинской промышленности.

Так приехал к Бергу из Томска Евгений Фиалко с новой идеей. В начале сороковых годов он, студент МАИ, рассчитал одну из новых радиолокационных станций и защищал эту тему как свой дипломный проект. Берг, узнав об этом, приехал на защиту — такое значение придавал он тогда каждой новой работе по радиолокации. А потом Фиалко, уже доцент Томского университета, разработал особый метод радиолокационного обнаружения метеоров и приехал за поддержкой к Бергу. Их деловая дружба продолжалась всю жизнь. Таких примеров уйма.