– Будешь заполнять, – говорил отец, – обязательно в конце припиши: « ни я, ни моя семья, ни родственники моих родителей на аккупированной территории не находились и не проживали». Я совету бати внял, но, помню, возмущался, когда приписку эту в присутственном месте делал. « А кто, черт возьми, – возмущался я, – позволил аккупировать эти территории?! Те, кто бедствовали на них?!»

Возмущался, конечно, внутренне. Но сильно. Повозмущавшись, рванул в столицу. За год поизносился, и не хотелось ударить в грязь лицом перед болгарскими товарищами. Перед прекрасной половиной болгарских товарищей, главным образом. Наши опять колымили на жд в крашенных анилином рубашках, и, подбросили, естественно до Москвы. Остановился я у Геши, но, сколько я не сулил продавцам сверху, купить мне не удалось решительным образом ничего.

– В Ригу тебе надо, – сделал вывод друган и проводил на Рижский вокзал.

– Ночь – туда, ночь обратно. Там уж точно оденешься, – кричал вслед уходящему поезду.

Ночь я провел наедине с женщиной. Соседка по купе оказалась учительницей из Риги. То есть вообще – то русская. Из Костромы, что ли. Но вышла замуж за латыша, и к которому и возвращалась. Провела отпуск у матери , и – назад. Слово за слово, на политику вырулили. Про сожженный напалмом Вьетнам, про студенческие бунты в Париже коротко поговорили и перекинулись на Хрущева. Точнее накинулись. Хрущева тогда не ругал только ленивый, хотя уже четыре года как его сместили. Мы с попутчицей ругали за кукурузу. Я рассказал про то, что видел у деда Павла в деревне. Про чахоточные ростки «царицы полей» на полях, где до того белел лен, колосились рожь и овес. И, и про то, как в 64-м мать будила нас ночью, и мы шли к булочной занимать очередь за хлебом.

– А у нас, – подхватила «рижанка» с воодушевлением, – в маразме этом дошли до того, что корабельные сосны начали выкорчевывать и чуть ли не среди дюн сажать эту самую кукурузу.

Партии в целом тоже досталось – лезет, де, во все щели общественной и, что самое мерзкое, личной жизни. Короче, вполне себе антисоветские разговорчики, но даже мысли не возникало, что именно Хрущеву обязаны этой своей раскрепощенностью.

В Москве стояла жара страшная. Рига встретила ледяной ветрюгой. С Балтики дуло. А я по московской погоде одет – сорочка с короткими рукавами, и ни куртки, ни пиджака, ни свитера. Вижу навстречу идет грузин и так жалостливо на меня смотрит, как я «дуба даю». И, вдруг произосит как заговорщик:

– Слюшай, свитер хочешь?

– Очень хочу. Но импортный.

– Импортный, импортный, – и – в сторону жилых домов. Я – за ним. Смотрю, знак кому-то подает. А у меня в кармане 400 рэ. Сумасшедшая по тем временам сумма, большая часть которой не мне принадлежит, а товарищам, что, как и я, поизносились за год упорной учебы. Да, и еще билет на обратный путь. Но смотрю, женщина на знак среагировала. Ну, думаю, раскидаю. И дальше за этим, в кепке. Я – за ним, а за мною женщина. Входим во двор. Входим в подьезд. Никого. Я спиной к лестнице встал, ну чтобы было, в случае чего, куда отходить и ногой отбиваться. А он даме своей: «Покажи». Та – под юбку, и свитер вытаскивает. Может, и бывают страшнее, но я не видал. Сигнального цвета полосы на груди, сам черный и такой грубой шерсти, что как репей колет.

– Но я хотел импортный.

– Импортный, импортный. Наш, грузинский.

– Сколько? – спрашиваю для приличия

– Тебе – тридцать пять.

– Нет, спасибо.

– Тридцать!

– Нет.

– Слюшай, двадцать пять, да?! – кричит спекулянт, но я уже практически во дворе, и только выхожу обратно на вокзальную площадь – еще один. И тоже – усы, аэродром.

– Слюшай, свитер надо?

– Импортный?

– Импортный, импортный!

– Ваш грузинский?

– Наш, грузинский.

– Нэт, нэ надо, – и к универмагу бегом.

Сморю – свитерки. Полушерстяные, но вполне пригожие.

– Девушка, – обращаюсь к блондинке в форменном халатике. Молчит. Повернулась поджарым задом ко мне и чего – то на стенке пустой изучает.

– Девушка, будьте любезны – ноль внимания.

– Так подойдете вы ко мне или нет?

– Не понимай, – не поворачивая головы, снисходит героиня "Лачплесиса"

– Ну, тогда я иду к директору

Только подошел к кабинету с табличкой «Администрация», оттуда – дама и на чистом русском языке интересуется: « Вам что, молодой человек». – «Да, вот, – говорю, – свитер хотел приобрести, а ваша сотрудница никак на меня не реагирует».

– Минуточку, – и чего – то на латышском продавщице моей неразговорчивой. Та огрызаться, но свитер, в конце – концов я заполучил. И вообще приоделся. Даже белые штаны типа джинсов у меня появились. Местного, рижского производства, но для Болгарии, полагал я, сойдет. Полагал, не опозорю могучую нашу Родину, а уж в родном городе я в штанах этих и вовсе первым парнем буду.

В августе. В Болгарию я должен был ехать в августе. А шел, 68-й. 1968 год – год не только «Красного Парижа», но и «Пражской весны» . 19 августа мы были в Москве.

Мы это группа из 30 человек, в том числе девушки. Девушки были прекрасны, и их было много. Что меня, скажу честно, порадовало. Зигзаги моей первой любви и семейной жизни привели, наконец, меня к мысли, вот в том рижском поезде и привели, что жить надо с Любовью, Надеждой и Верой…Короче, кто свободен в данное время. И еще на перроне родного города начал присматриваться к попутчицам на предмет вероятного адюльтера. Нет, я конечно же знал ( отдельное спасибо товарищу Аверьянову), что есть среди нас особой зоркости человек, на которого возложена священная обязанность довести по возвращению до соответствующих органов, кто и как себя в поездочке вел. Но пригляделся: почти все вели себя приблизительно так же как я. Хотя были среди нас и комсорги групп и даже курсов. Но и комсорги оглядывали контингент на предмет установления теплых и дружественных отношений с лицами противоположного пола. Да и своих же кадрить собирались – не иностранцев каких – нибудь. Ну я на стукача и забил. И продолжил инспекцию кадров. И тут же зацепился глазом за студентку политеха по имени Эльвира. Ну и как-то сразу у нас сложилась компания. Я, Эльвира, и двое ее однокурсников – Танечка и Сергей. Компания теплая, но непростой, как выяснилось ближе к Москве, конфигурации. Серега хотел Таню, Таня – меня, я – Эльвиру. А Эльвира… На тот момент мне казалось, что проблем не будет и мы чудненько проведем болгарский месяц. Целоваться начали в первый же вечер, и страсти в поцелуях этих было столько, что если бы не очень комфортные в этом смысле дорожные условия, срослось бы в первую ночь. Ну, я так думал. Ограничились поцелуями. А утром всей четверкой пошли по Москве гулять. И гуляли до вечера, состав на Запад отходил ближе к полуночи. Ну, естественно – Красная площадь, и как – то вдруг попадаем на Кузнецкий мост, а там – народу… Народ за оцеплением пареньков в штатском и поголовно с флажками – нашими и чехословацкими. И все орут: ура! И: да здравствует советско-чехословацкая дружба! А по Кузнецкому в это время к Кремлю – кортеж. А на календаре, напоминаю, 19 августа 1968 года.

Уж не знаю, кого они выманили. Дубчека, как сейчас думаю. Но тогда мы почти ничего не знали об этой истории. И потом долго еще пребывали в полной уверенности, что в данном случае правительство и партия поступают резонно. «Варшавский договор» не ввел бы войска Чехословакию – ввело бы НАТО. Короче, в этом вопросе народ и партия были едины. Ну, вот такой вот темный народ как мы – студенты из закрытого наглухо города. «Голоса»? А мы их чистосердечно считали вражескими. Да и мало чего можно было понять в «голосах» этих из-за наших глушилок.

Позже, много позже, приятели, что после Суворовского окончили Рязанское десантное училище, и в Белоруссии службу несли, рассказывали, что за месяц до ввода войск каждый божий день при полной амуниции сидели в самолетах. Отсидят восемь часов, следующая группа садится. То есть обстановочка еще та была. Но мы пребывали в счастливом неведении и, накричавшись, набродились, сели на Киевском в купе поезда теперь уже международного класса. И опять у нас, конечно, веселье. И не только у нас. Весь вагон, а мы почти весь занимали, шумит. Там же ресторан, в поезде. А мы еще с собою затарились. И пыль, конечно, столбом. А были среди нас две обкомовки. Из обкома ВЛКСМ. Вера и Люба . Вера – чином повыше, Люба – в помощницах. Красоты, кстати, божественной. И при этом баскетбольного роста. Метр восемьдесят, не меньше. Так вот, они все к порядку нас призывали. Особенно Вера – не женщина, а кодекс строителя коммунизма. Но и у нее получалось не очень. Она – за дверь, мы бутылку – на стол. В конце – концов утомились надзиралки обкомовские по купе бегать – отстали, и веселье шло вплоть до Болгарских границ. На границе встретил нас переводчик Иосиф, и автобусом препроводил в Софию. Ну, естественно, экскурсии по городу, но мы еще в поезде решили компашкой нашей всей оторваться – ну вот уже где сидели нотации, что должен комсомолец, а чего он не должен. Она, эта Вера, даже болгарским мальчишкам умудрялась замечания делать.