– Что с тобой происходит?

– Не знаю. Не знаю, не знаю, не знаю!

Да и я, если честно, с трудом себя понимал. И то вкалывал ради увольнительной как раб на галерах. То забивал на все и впадал в депресняк. Короче штормило меня и колбасило, я ждал катастрофы. И, вы знаете, дождался. Приезжаю после лагерей домой, а место мое в нашей с Аней беседке занято.

Его, как и меня, звали Вовкой. Гостил у родственницы – она жила в нашем дворе. Москвич, что уже интересно. К тому же красавчик – повыше меня, отлично сложенный, волосы светлые, вьются, голубые как небо глаза и рассказывает про свою английскую школу. Про то, как будет поступать в институт международных отношений и жить, как и родители его, торгпреды, за границей. Гляжу, у Ани глаза загораются, да и он своих с нее не сводит.

Краше Ани в округе девчонок не было. И наверняка нашлось бы много желающих, назвать ее своей, но все знали: Аня – девушка Игнатова и наслаждались красотой издали. А этот не знал. И начал подбивать клинья. Правой – в скулу, и парень в нокауте. Я делал это легко, если случались разборки. А тут не мог. Мне казалось, что оскорблю этим Аню.

– Он просто не знает, -уговаривал себя, – Я должен ему объяснить… – Дождался, когда народ разойдется…

– Слушай, не надо, это моя девушка.

–Да без проблем, старик, – лучезарно улыбнулся голубоглазый и …продолжал вести себя неправильно. И был еще разговор, и еще. Я чувствовал, что теряю контроль. Не только над ситуацией – над собой. Он задал тон. Легкий, ни к чему не обязывающий, и я играл по его правилам. Мы улыбались друг другу, похлопывали друг друга по плечу. Я всячески демонстрировал свою к нему расположенность. Да что там – откровенно заискивал. Я ему свой значок отдал! Нагрудный знак, который суворовцу вручали вместе с аттестатом об окончании училища. Подарок товарища по суворовскому, а я предлагаю ее москвичу. Ну, как бы в знак нашей с ним дружбы.

– Классная штука, – цыкает тот языком, не снимая с губ лучезарной улыбки, – спасибо старик.

Мы сидели в беседке втроем. Я, Аня и он. Меня кликнула мать.

–Я мигом, – пообещал я Ане. И, действительно, вернулся минут через пять. Ну, может, десять. Беседка пустая. Один мой значок на скамейке. На том самом месте, где Аня сидела.

Прочесал все окрестности – безрезультатно.

– Аньку ищешь? – спросила возникшая вдруг рядом Валя.

Мамы рожали их, Валю и Аню, в одном роддоме. И потом вместе выгуливали. Вот с тех пор они и дружили. И это была очень выгодная для Ани дружба. В том смысле, что милая, но неяркая Валя великолепно оттеняла роскошь Аниной красоты.

– Не ищи. Она на Набережной. С этим. Меня звали. Но я не пошла.

Валя посмотрела мне в глаза. Посмотрела так, как смотрит в глаза доброму хозяину собака. Преданно. Посмотрела и села рядом.

– Я замуж только за военного выйду, – всплыло в мозгу.

– Ты, знаешь, Валюха, мне надо домой.

– Никуда тебе не надо! – брызнула вдруг слезами девчонка, обозвала дураком и кинулась прочь.

Случись это сегодня, я бы конечно, понял, что тут к чему. А тогда только плечами пожал. Не понял? Да просто не придал значения. Ни Валькиному взгляду, ни слезам ее. Вот уже семь лет я не придавал значения никому и ничему, кроме Ани. Никому и ничему…

Они вернулись около полуночи. Я не мог сидеть у всего двора на виду и ждать. Я поднялся домой. Поднялся, встал у прикрытого шторой окна, и не покидал этого своего поста часа, наверное, два. В квартире все улеглись. И во дворе не было ни души. Одни только мотыльки трепещущим облаком у фонаря. И вдруг ее каблуки. И смех. Мне хотелось умереть.

«Клин клином вышибают, – сказал Димка Сусляев, толстяк добрейшей души, которого мы все звали Батоном.

«Клин клином вышибают»,– сказал Батон и потащил меня на вечеринку, которую по случаю своего рождения устраивала одна его одноклассница. Отмечала в квартире у бабушки. Бабушка жила далеко в центре города, но, что важно, в отельной квартире. Компания подобралась пестрая – ребята из разных школ, и даже студенты, но на пары разбивалась, и мы как-то сразу разбились. Мы уже выпивали тогда понемногу. Шампанское, красненькое. Выпили и стали девчонок склонять. В том числе я.

– А вам говорили, что вы похожи на Алена Делона? – шепнула худенькая блондинка с черными в стиле Монро стрелками вдоль века. Я пригласил ее на танец.

В 60-м этот обворожительный ветеран Индокитайской войны получил свою первую кинонаграду: специальный приз Венецианского кинофестиваля за роль в фильме «Рокко и его братья». Картину купил советский кинопрокат, и у советских девчонок появился новый секс – символ.

А «Искатели приключений», – видели? А «Зорро»? А «Черный тюльпан» ? – щекотала мне щеку взбитыми волосами девчонка.

Я решил, что она и будет тем самым клином.

Сексуального опыта у меня не было. А что касается теории… Жил у нас во дворе Валерик такой. Работал он на Шарике токарем, был, лет на пять старше нас, но авторитетом не пользовался, а хотелось, видимо.

– Эх, пестики – тычинки, – вздыхал покровительственно, обнаружив нашу кампанию в беседке. Подсаживался и масляно зыркая на девчонок, которые, чувствуя гниловатую Валерину суть, не медля срывались прочь, начинал живописно рассказывать об очередной, одержанной у себя в цеху победе. Про то рассказывал, про что мы, как ему казалось, хотели знать, но боялись спросить.

– Лучше всего, когда бабенка одного с тобой роста: и губы близко и там недалеко, – лыбясь кривенько, просвещал сильную половину нашей кампании.

Мы с Аней были как раз одного роста. И целовались до одури, но дальше дело не шло, хотя желание меня распирало. Иногда мне казалось, что и она готова, но что-то удерживало. Возраст? И возраст, и, как ни странно, нежность. Нежность, которая накрывала меня при одной мысли об Ане. А еще я боялся. Я боялся обмануть ожидания. И ее и свои. Ну а тут мне было пофигу. Точнее я был, несмотря на отсутствие опыта, абсолютно в себе уверен. То ли вино сказалось, то индифферентное отношение к девочке, то ли обстановка: кроме друзей и подруг именинницы в квартире не было никого, а комнат было не меньше трех, а еще большой такой коридор и кухня. А скорее и то, и другое, и третье.

Не обломилось, как потом выяснилось, ни одному. Насмерть стояли девчоки. Хотя я, например, был в полной уверенности что все срастется: во время танца девчонка буквально таяла под моей рукой. Ну и когда мы уединились, я запустил эту свою руку под юбку. И стал поднимать ее по утянутой капроном ноге, до подвязки добрался и так мне вдруг стало тошно. Нет, девчонка была симпатичная. Даже очень. Но я целовал ее, шарил под юбкой, а сам в это время думал об Ане.

– Слушай, я на минутку. Курну, – соврал я девчонке. Соврал – я не курил и выскочил на улицу. Ни автобусов, ни трамваев, ни людей. Только я и белокрылые бабочки, клубящиеся возле редких фонарей. В тот год было просто какое-то нашествие капустниц. Они летели на свет, обжигались и падали в маленькие сугробы из трупов мотыльков, упавших до этого.

Я прибавил ходу, потом побежал. Бежал и уже ничего не видел – ни фонарей, ни мотыльков, только – наш двор, скамейку в беседке, Аню и его руку на ее коленке.

Очнулся, когда меня кто-то окликнул. Смотрю: я уже у нашей арки. Рядом – Валя. Лицо зареванное и губы дрожат.

Что?! Что случилось?!

– Наркоши, из девятнадцатого. Рогов, Осташкин, еле вырвалась…

19-й стоял по соседству, и был точной копией нашего дома. Но в нашем жил по преимуществу истеблишмент шарико-подшипникового завода, и жил в отдельных квартирах. В 19-м эти отдельные квартиры преобразованы в коммуналки, где по преимуществу жили работяги. Ну и дворовая кампания там была своя. Верховодил вертлявый наркоман по прозвищу Гнус. Он только что освободился из мест заключения. Откинулся, как говорят блатные, и скоро едва ли не все мальчишки 19-го курили коноплю, которую называли план, и подворовывали. Правда, не в нашем районе. И с нами у них была своего рода конвенция. Они не трогают нас, мы их…