Блять, ты должен жить. Сука, вдумайтесь только — должен жить. Уже и сдохнуть спокойно не дадут.

Наверное, Макс в первые минуты, когда зомби-апокалипсис докатился до его геолокации испытал подобие экстаза, от осознания, что старый мир раскрошился, как гнилой зуб и был выплюнут в холодную бездну забвения вместе с вязкой кровавой слюной того, что раздражало его прежде.

Но хуй там плавал.

Семнадцать человек заперлись на своем этаже и через панорамные окна разглядывали агонизирующую Москву. Дым пожарищ, спичечные коробки танков и БТР-ов, низко пролетающие звенья вертолетов и фигурки людей — гражданских, военных и мертвых. Стрекот автоматных очередей, дополненный пулеметным рокотом. Тяжелое уханье артиллерии и автоматических пушек.

Единогласно было принято решение сидеть на жопе ровно и не лезть в гущу событий, что тугим узлом сплелись вокруг Первопрестольной. Еды, что сумели наскрести со всего этажа, хватило на несколько дней.

Знаете на что способны более десятка психически неустойчивых и неподготовленных к стрессовым ситуациям людей в замкнутом помещении, которые уже чувствуют вкрадчивый шепот голода и хриплые взрыкивания зомби за перекрытыми дверьми, что скрылись в прохладе зданий от солнечного света? Макс до этого момента не знал и не особо хотел узнавать.

Ему снесло чердак на третий день.

Успокаивающее и медитативное ковыряние в потрохах компьютера прервалось воплем жирной бабищи, сводившемся к тому, что он, как единственный среди них мужчина, должен выйти наружу и позвать на помощь, ибо телефонная связь не работала, а Интернет резко упал после наплыва в него паникеров всех мастей.

Голоса в голове, составляющие личность Максима Стрельникова, внезапно пришли к выводу, что дальше эту хуйню терпеть просто выше их сил.

Толчком швырнуть системник ей под ноги. Хруст одного из пальцев на ступне, когда в него прилетело углом довольно увесистой бандуры. Визг затыкается на полуслове, когда жало крестовой отвертки пробивает ей висок, скрытый за бесформенным хитросплетением полураспущенной "гульки".

Ее тело медленно заваливается на пол, сгребая конечностью всевозможную канцелярию со стола.

— Ну, что, бабоньки, повеселимся?!

Это не заняло много времени.

Они не могли и не хотели нормально и внятно сопротивляться. Больше голосили и прикрывались друг другом, не додумавшись до того, чтобы навалиться толпой, погребая свихнувшегося пацанчика под своими тушами.

Макс бил по наиболее уязвимым точкам, руководствуясь директивой "один удар — один труп".

Разворотить сонную артерию и кровь красочным веером брызжет на стену.

Отвертка проходит через шарообразный студень глазного яблока, пробивает дно глазницы и впивается в мозг.

Или впав в подобие яростного транса берсерка часто строчить кому-то в брюхо, перекручивая ленты кишок в кровавое месиво, вываливающееся на пол.

Оставил в живых только трех — наиболее симпатичных. Они не могли сбежать — за дверью мертвецы, минимум трое, случайно поднявшихся на лифте именно на этот этаж, из тех кого порешили мародеры, наводящие суету далеко внизу. Не могли выпрыгнуть в окно — высоко, тут без вариантов, тупо в кашу размажет. Они прятались в офисе, умоляя оставить их, со слезами и соплями смотря на тела своих подруг и коллег. Навалиться всем телом на одну, перехватывая ей руки скотчем под истеричные визги. Потом ноги. Дальше следующая.

В подкорке мозгового вещества вдруг сама собой сочинилась коротенькая песенка, проигрываемая в слуховых нервах и подсознании раз за разом, пока тела падали на пол.

Шестнадцать трупов, шестнадцать трупов я зверски замочил.

Шестнадцать трупов, шестнадцать трупов я люто расчленил.

Шестнадцать трупов, шестнадцать трупов в сортире утопил.

Шестнадцать трупов, шестнадцать трупов я песику скормил.

Троицу девиц, полностью обездвиженных двумя полными рулонами скотча, кинул одна на другую, заперев в кладовке.

Выбросил мертвых через окна.

Вода еще шла, мокрой тряпкой протер от крови один угол помещения.

Вытащил первую.

У него давно уже не было секса.

Приставив отвертку к шее, где уже невооруженным взглядом просматривался бешеный пульс, вкрадчиво объяснил ей, что с ней произойдет если она попытается откусить его дрочило или не качественно отсосет.

Блондинистая мадмуазель лет двадцати пяти не стала заигрывать с судьбой, а послушно и с некоторой неловкостью припала губами к вставшему члену. Ласкала его языком, изредка цепляясь зубами за головку. Заглатывала по самые яйца с чавкающе-хлюпающими звуками. Жирная струя спермы брызнула ей в горло. Поперхнулась и закашлялась, выталкивая из себя дрочило. Семя потекло по ее лицу — пухлым губкам, щекам, аккуратному чуть вздернутому носику и подбородку.

Максу понравилось. Ему еще никто раньше не делал минет.

Вытащил вторую, третью.

Прошипел им в уши, что послушные сучки должны стараться, а не отлынивать от своей работы.

А потом выкинул первую в окно. Потому, что мог.

Оставшиеся, с растекающейся тушью и помадой, в два ротика заставили Стрельникова второй раз кончить.

Он бы не отказался поиграть с другими их входными отверстиями, но, к удивлению и сожалению, так и не смог найти презервативов, а соскребать с члена их говно или маяться от венерической боли в самом начале своего блистательного пути безжалостного отморозка, не особо хотелось.

Вторая улетела вслед за первой.

Третья, жалобно хнычущая и давящаяся его спермой, осталась в живых. Не надолго.

Разворотить отверткой ей ахиллесово сухожилие и почти насквозь пробить голень. Кровь, горячая кровь на полу и ее бархатной коже. От нее тяжелеет ткань юбки и колгот.

Макс хрустнул шейными позвонками. Прямо, как в боевиках. Потому, что хотел и мог.

Разгреб баррикаду из мебели.

За куском белого пластика слышно рычание живых мертвецов.

Как же долго он этого ждал.

Подложить еще живой шмат мяса, что отвлечет нежить от его скромной персоны, под самый порог.

По-удобнее перехватить свое неказистое оружие, ребристая рукоять отвертки ласкает ладонь, и пинком распахнуть дверь.

Если ему сегодня суждено умереть, то он умрет счастливым, улыбаясь в лицо Смерти, так как еще никогда не улыбался. Пора сдохнуть в одиночестве, стоя на горе из трупов.

Гуляй, рванина!

Примечание автора:

Ага, вот такой я мудила нехороший. Пару месяцев назад сочинил позитивный и оптимистичный стишочичек про шестнадцать трупов, после чего жестко написал про это целую главу.

Какой же я молодчинка.

Просто красавчик.

Олег часто замечал за собой суицидальные мысли.

Еще задолго до залета в пределы интерната.

И в определении "самоубийства" имелось ввиду полностью взвешенное и осознанное лишение самого себя бессмысленности существования в пределах земного шара, а не какая-то особо безумная идеечка, вроде кинуть в костер где-то найденный снаряд времен Второй Мировой.

Веревка, окно, нож, бритва, пистолет, газ — способов много. Человеческий организм слишком хрупкая вещь, даже особо фантазировать на тему его разрушения не требуется. Немного другое начинается в графе безболезненности. Многим не нравится боль, ибо это как-то… больно. Не всякий сможет самостоятельно кромсать себе глотку или вены с каменным ебалом.

С каждым днем, проведенным в стенах специального учреждения, это желание только крепло.

Если вдуматься, то каковы его шансы на нормальное существование в человеческом социуме?

Если его не убьют и не опустят, доломав и без того издыхающую психику, и если он сам кого-то не завалит, отправившись по этапу в колонию малолеток, то вряд ли выйдет отсюда прежним человеком. Ну вот, ему стукнуло восемнадцать лет — и что дальше? Родителей, считай, что и нет. Друзей тоже, если таковые и остались за то время пока он тут торчит они либо разъедутся, либо сторчатся. Никто же не знает куда исчез Олег Яковлев, а его мать, аккуратная и ухоженная женщина, вместо внятного и понятного ответа начнет затирать что-то про Библию. Дома его не ждут, а если у него и хватит яиц туда заявиться, то дорог не так уж и много — вступить в ряды сектантов, либо перебить их всех, нахуй. В том, что получиться вытащить родительницу из их цепких пальцев как-то слабо верилось. Придется отчалить в свободное плаванье. Но на это нужны средства, способ их пополнения и место где можно переждать ночь, телепортировавшись из одного серого и унылого дня во второй, ничем не отличающийся от предыдущего.