В подавленном состоянии, злясь и нервничая, Сафрон должен был признать, что Данил совершенно прав, и тут же надо менять свои отношения. И на следующий же день стал довольно интенсивно обвешивать крестьян, обсчитывать и вскоре собрал необходимую сумму, ничего не выкроив себе. Все работники втихую посмеивались над ним, вручая свои доли, но Сафрон с этого времени как-то ожесточился и стал давить на сборщиков товара сильнее, чем у Хетчера. Даже Данил как-то заметил хмуро:

— Ты что, Сафрон, так озверел? Со своих сдирать шкуру вздумал? Смотри, а то получишь выговор и увольнение. Тут уже собираются накатать на тебя жалобу начальству в Сурат.

— Пусть катают! — зло ответил Сафрон. — Сами вынудили меня к этому, так нечего бочку на меня катить. Будет хуже, коль я сам на вас всех бочку накачу. Не забывай, что у меня в Сурате мохнатая рука, а сам я не богатею, как все вы. Да иди ты к черту! — разозлился он и ушёл, не став слушать друга.

Отослал хорошую мзду, оставив себе всего три монетки золотом. Вскоре ожидал прибытия кассира с новой партией денег для закупки товаров. Готовил обоз с готовым товаром уже заваленным в складах. С обозом поехал сам, как и положено, взяв с собой Данила. Тот долго уговаривал друга, надеясь повидать остальных казаков, поделиться впечатлениями и надеждами, особенно с Акимом.

В Сурате дела Сафрона оказались вполне сносными и всё благодаря большому вкладу за последний месяц. Он даже встретился с Хетчером, который возглавил отдел по погрузке товаров на суда.

— Я не могу отказать себе в удовольствии угостить тебя знатным обедом, Сафониус, — он блаженно улыбался, заметно порозовел и приоделся. — Благодаря тебе нам удалось то, к чему я так стремился. Пошли, я угощаю, и ты будешь доволен, мой друг. Скоро ты сможешь отправиться в свою Европу. Хотя мне не очень охота туда возвращаться. Намерен ещё несколько лет подождать, — и он довольно смеялся, чем немного разозлил Сафрона. Вида, однако, он показать не посмел, а весело улыбался, прищурив глаза.

Немного успокоенный, Сафрон вернулся на факторию. Данил с радостным лицом благодарил друга за оказанное удовольствие посетить друзей и Сурат.

— Говорят, ты премию получил, Сафрон! — вопросительно глядел он на друга.

— О да! — весело воскликнул Сафрон. — Целых пять монет! Целое состояние!

Данил с удивлением поднял на него глаза.

— Неужели так мало? Вот скряги проклятые! Сами бросают в карманы сотнями, а простым людям оставляют крохи! Или ты такой человек, что все знают, что ты и этим будешь доволен.

— Может, и так, да мне это без разницы, Данилка! — Сафрон довольный улыбался. Он спешил побыстрее оказаться в своём домике, где должна его ждать его черноокая и страстная женщина.

Прошло довольно много времени. Здесь годы для казаков выглядели странно и непонятно, потому им почти не составило труда всё перепутать и даже забыть. Особенно при том, что теперь у них были деньги, и все возможности без особых осложнений отправиться с караваном судов в Европу. Иногда эти мысли всё же возвращались к ним, когда они пересчитывали свои накопления.

Вскоре Сафрону донесли, что крестьяне сильно возмущены его поборами и обманом, что приносило им большие убытки, а англичанам хорошие денежки.

И однажды большая толпа туземцев, вооружённых сельским хозяйственным оружием, подступила к воротам фактории, держа на вилах голову одного из агентов фактории, особенно жестоко поступавшего с ними.

— Быстрее хватайте оружие, болваны! — орал Сафрон, размахивая саблей. — Ворота не открывать! Смотрите за оградой! Вдруг кто перевалит через неё!

— Сафрон, стрелять, коль прорвутся? — спросил Данил, бледный и запыхавшийся после бега.

— Стрелять! — коротко ответил тот и приблизился к воротам, с пистолетом за кушаком широченных шаровар. Ворота уже покачивались под напором толпы и трещали. Шесть агентов с перепуганными лицами приготовились подороже продавать свои жизни, когда издали послышались свист, крики и наблюдатель с вышки закричал, срывающимся голосом:

— Конница раджи скачет к нам! Как это понимать?

Не успели англичане сообразить или принять меры отпора, как кони врезались в толпу крестьян. Раздавая удары во все стороны дубинками и саблями, воины носились среди людей. Вопли, проклятья и смертные крики слились с грохотом копыт, храпом и стонами раненых.

— Открывай ворота! — приказал Сафрон. Он вспрыгнул на коня и вместе со всеми принял участие в избиении крестьян. Те разбегались в разные стороны, не заботясь о раненых и убитых. Последних было человек пять. Собаки в азарте рвали убегавшим ноги, лаяли и бесновались при виде крови.

Начальник отряда приблизился к Сафрону, отсалютовал саблей и проговорил на отвратительном английском:

— Раджа получать весть бунт, сахиб! Нас посылать помощь! Ваш спасать!

Сафрон сердечно поблагодарил начальника, пригласил зайти освежиться и вручить награду. Для этого он шепнул Данилу собрать с агентов по золотому.

— Вы очень кстати подоспели, — улыбался Сафрон, радушно приглашая за стол. — Передайте радже мои самые искренние благодарности с пожеланием долголетия и счастливого царствования во славу Аллаха!

Сафрон приложил руку к сердцу, получил ответ, и небольшой пир продолжался до заката, когда воины ускакали восвояси, ведомые начальником, весьма навеселе от выпитого виски.

Этот бунт крестьян, промелькнувший так быстро, что даже осознать не было времени, сильно подействовал на Сафрона. Он полночи не спал, ворочался на жаркой постели, да и потом несколько дней почти ничего не делал, переживая и раздумывая.

Когда собрался обоз в Сурат, он отправился с ним и испросил позволение у Хетчера посетить его по личному делу.

— Что случилось, Сафониус! Слышал, что у вас случился бунт крестьян. Раджа уже отписал мне похвальное письмо о тебе. Молодец. Но у тебя вид не тот. Что случилось?

— Хочу получить расчёт, сэр, — коротко проговорил Сафрон. — Плохо себя я чувствую. Болеть тут начинаю.

— Гм! — удивился Хетчер, посмотрел пытливо на Сафрона. — А на самом деле?

— Мне тут плохо, сэр. Чувствую, что скоро окончательно слягу, сэр.

— Знакомо, — проговорил с грустью англичанин. — Многие тут не выдерживают, я понимаю тебя. Хорошо, приходи через два-три дня. Я посмотрю, что смогу для тебя сделать. А расчёт ты получишь потом.

— Я могу пожить здесь, сэр? — спросил Сафрон очень скромно и даже робко.

— Сколько угодно, Сафониус! Твой домик будет свободен, если занят сейчас.

Сафрон поблагодарил и вышел, чувствуя облегчение и покой.

Потом он часами бродил по городу. Долго наблюдал фокусы факиров и гуру — святых людей. Дивился им и никак не мог понять, как это простые люди так много умеют?

Особенно его забавляли игры с кобрами, когда мастер под звуки флейты заставлял змей подчиняться себе и при этом нисколько не боялся. Или делал вид, что не боится. И вообще, он был зачарован необычностью индийских улиц, где столько можно увидеть страшного и непонятного.

Долго смотрел в порту на суда компании, что грузились пряностями, лесом и тюками, где должны находиться ценности, о которых он имел смутное представление. Но представлял, как эти суда легко могут подвергнуться нападениям пиратов всяких народов. И европейские пираты наверняка нисколько не уступают индийским и арабским в своей жажде добычи и крови.

И множество мыслей теснилось в его возбуждённой голове, готовые вылиться в необдуманный поступок, чего он больше всего боялся. Даже некоторая зависть к своим друзьям однажды настигла его, и он на некоторое время перестал думать о всякой чепухе, как сказал бы Хетчер.

Прошёл год, как казалось Сафрону, а он всё никак не мог определиться со своей жизнью. Деньги медленно, но таяли, и он решил, что куда лучше купить хижину с кусочком земли и копаться на ней, обеспечивая себя минимумом еды.

Так он и сделал. Присмотрел хижину на окраине Сурата. В хижине жила немолодая женщина лет сорока из касты неприкасаемых, влача жалкое существование, презираемая. Её звали Панарада, и она согласилась продать хижину и уйти в далёкую деревню к родственникам. Она была молчалива, замкнута, её большие черные глаза всегда смотрели печально. Муж её скончался уже давно, и она по обычаю не могла снова выйти замуж. Сафрон уже намного знал местный говор и предложил ей остаться в качестве служанки и стряпухи.