Павла Петровича Бенькова я видел всего один-два раза.

В подвале беньковского дома в большой корзине было свалено много ученических работ Павла Петровича и некоторых его товарищей, в том числе Фешина. Беньков и Фешин были соучениками. Уехав учиться в Академию художеств, они оставили свои юношеские работы в подвале. Я взял оттуда несколько работ Бенькова. И теперь еще произведения два-три хранится в моем собрании, столько же я оставил в Шадринском музее.

Сестры Беньковы отзывались о Фешине, как об очень талантливом художнике. Я нашел один из его этюдов и повесил в своей комнате. Вот с тех-то пор, как мне приходилось слышать или видеть фамилии Бенькова и Фешина, я всегда интересовался их судьбой.

В начале 1950-х годов, сколько помнится, в издательстве «Искусство» вышла книжечка о жизни и творчестве Павла Петровича Бенькова.

В начале сентября 1959 года художник М. В. Каменский писал с меня портрет. Мы разговорились, и я узнал, что Каменский — воспитанник той школы, где преподавал П. П. Беньков. И художник не находил слов в похвалу своему учителю.

— У Павла Петровича был товарищ по казанской школе, Фешин. Не слыхали вы о нем чего-либо? — спросил я у Каменского.

— Фешин, так ведь он, если жив еще, в Америке — президентом американской академии художеств…

Скажу теперь о другом товарище Бенькова — В. В. Крайневе. Он был сыном крестьянина-бедняка из села Ключищи Свияжского уезда, совсем недалеко от Казани. Когда В. В. Крайневу было два-три года, отец работал на судоходстве и взял сына к себе. Потом и он, когда подрос, стал рабочим-грузчиком, и в то время у него проявилось стремление к искусству. Это привело его в Казанскую художественную школу — уже на 21 году жизни.

В 1908 году, когда я встретился с ним в Казани в беньковском доме, Василий Васильевич служил преподавателем графики в одной из женских гимназий. В. В. Крайневу в то время было 30 лет.

Помню, сестры Беньковы отзывались о Крайневе очень хорошо, говорили, что учиться он пришел из рабочей среды, был старателен и добился-таки своего.

Уже году в 1959—1960 я как-то, зайдя в центральный книжный магазин в Кургане, увидел на полке книгу Ф. С. Мальцевой «Василий Васильевич Крайнев», изданную «Советским художником» в 1958 году.

Из книжки Мальцевой я узнал, что В. В. Крайнев учился еще в Московском училище живописи, ваяния и зодчества, много писал и для этого побывал на Дону, в Крыму, на Волге, на Урале (1932 г.) и особенно много работал на Севере.

Картины Крайнева есть в Русском музее в Ленинграде, в Третьяковской галерее, в Саратовском музее имени Радищева, в Севастополе, в Челябинской художественной галерее и др. местах. В Челябинской галерее — полотно «Зима в лесу», писанное в 1921—24 гг.

Вот на какие воспоминания навела меня «Одноэтажная Америка».

В августе 1951 года, по заданию Челябинского областного краеведческого музея, я проводил археологическую разведку в долине реки Миасс от города Миасс до Челябинска. Попутно делал записи устно-поэтического творчества и народных рассказов. Известно, что недалеко от г. Миасса на берегу чудесного озера Тургояк находится рабочий поселок такого же названия. В этом поселке я сделал двухдневную остановку. Здесь случайно познакомился с местным жителем Василием Андреевичем Лепешковым, 50-ти лет.

Он сначала огорошил меня рассказом о том, что в поселке Тургояк в 1912—13 годах жил знаменитый художник Репин. В поселке еще живет бывшая домохозяйка, у которой квартировал художник Репин. Настасья Алексеевна Звездина, бывшая Туманова, сказала, что Репина звали Юрием Ильичем. Значит, это был сын великого русского художника. Сын походил на своего отца и тоже был художником, хотя, быть может, и третьего ранга. Но и это было интересно для краеведа.

Вот что я записал со слов Василия Андреевича.

«До революции в Тургояк наезжало много людей из Петербурга и Москвы полюбоваться нашими местами и даже жить здесь на даче. Тут были дачи Пшеничникова, Тележникова… В одно время жил художник Репин с женой и двумя сыновьями.

Репин снимал квартиру в доме Настасьи Тумановой. Сюда приехал осенью 1912 года и поздней осенью 1913 года уехал обратно — больше года жил.

Работал Репин много, а спал мало: в пять утра хозяйки коров доят, а Репин уже работает где-нибудь; домой приходил поздно. Много ходил по горам и лесам. Или, бывало, сидит долго-долго и смотрит на озеро. Даже ночами сиживал. Все наблюдал.

…Вообще все считали его человеком доброй души — он никому не отказывал в помощи. Был он простым таким…

Летом носил сандалии — только подошвы да ремни. Брюки парусиновые, широкие, на голове широкая же панама. Ходил, интересовался всем. Сидят люди на завалинке, подойдет к ним, подсядет, начнет расспрашивать. Особенно любил разные сходбища.

Я не замечал, чтобы он когда-нибудь крестился, а в церковь ходил, чтобы наблюдать людей.

Однажды он увидал в церкви человека. Такое у него было лицо, ну, прямо-таки не найти другого!

Когда служба кончилась, Репин пошел из церкви и потерял человека того из виду. Искал, искал потом по селу, во дворы заходил — нет нигде!

Стал спрашивать, и никто не знает, кого же ему все-таки надо, и Репин уж подумал, может, не здешний какой…

И потом нарисовал этого человека по памяти и обратился к одному нашему человеку:

— Иван Лаврентьевич, помогите мне найти человека.

— А какой он?

Репин показал сделанный по памяти портрет.

— Да это Андрей Решетников! Вон он где живет…

Репин обрадовался, пошел к Решетникову, уговорил его посидеть для портрета.

А лицо у Решетникова было удивительное: какое-то квадратное, все искарябанное оспой, борода большая, и глаза открытые. Как посмотреть на него, такой страшный человек покажется… А на самом-то деле был очень хороший, такой добрый человек.

И вот Репин написал его в красной рубахе, ворот расстегнут, рукава засучены, — ну, прямо не то богатырь, не то разбойник…

И про Решетникова Репин сказал: «Это у меня ценная находка!»

Когда написал Решетникова, тот спрашивает:

— Сколько будет стоить портрет, если купить?

Думал, поди, как фотография, — не дорого.

Репин ему:

— Ну, у вас капиталу не хватит, чтобы купить…

Подал Решетникову пять рублей золотых.

Тот спрашивает:

— За что, — я ведь не работал?

— Вы сидели для меня, время тратили, — ответил Репин.

Мой дядя для Репина мольберт делал, рамки и там еще кое-что. А кто-то говорит:

— Смотрите, барин что-то записывает.

А дядя говорит:

— Это не барин, а художник.

Когда Репина называли барином, он сердился:

— Видите, я ведь работаю!

Когда я приходил к Репину с выполненными заказами, он брал указку, вел меня в комнаты и говорил про нарисованных:

— Вот это у вас на даче живут, — их можно звать «господа», «барин»…

Вы видели, поди, что из озера вытекает небольшая речка. Тут прежде пруд был, плотина стояла и у ней мельница. Когда смелют, воду спустят, останутся заводины, а в них щурята. Мы, ребята, прибежим туда, давай ловить. Замутим воду, щурята высунут головы — дышать им в мути тяжело…

Однажды Репин шел с озера, увидал нас, заинтересовался и давай рисовать. А он любил рисовать, не предупреждая.

Мы наловили щурят, стали играть, а потом разодрались.

Репин подошел к нам, спрашивает:

— Ну, что, ребята, делаете?

— Вот щурят наловили…

Репин дал нам тут всем по конфетке.

Это он нас всех срисовал: меня, Ваську, Ефимка и Саньку. Васька был белый, Ефимко — черный, а Санька — рыжий. За это его так и дразнили — Паленый. А Ефимка в тот день мать остригла как овечку — ступеньками. Репин спрашивает:

— Что это у тебя как волосы-то острижены?

— А это мать его сегодня так остригла, — объяснили мы.

Ефимко — Ефим Николаевич Новиков, а Санька — Александр Семенович Новиков же».

Прежде чем рассказать все это, Василий Андреевич пожаловался, что вот послал директору областного издательства свой рассказ «Художник» — об этом Репине, а издательство ответило, что переслало рассказ на консультацию в Союз писателей. Дело это было больше с полгода тому назад, и до сих пор никакого ответа.