– И даже если только птицы будут видеть вашу позднюю красоту, всё равно это не зря! – сказала она, касаясь рукой тонких лепестков. – Красота нужна не зачем-то, не для чего-то – она нужна просто так, сама по себе, как воздух и как любовь – всегда и везде.
На станции
Пассажирский поезд медленно набирал скорость, готовясь к долгому монотонному путешествию. Катя и Марина находились в купе вдвоём – других попутчиков пока не было. Мысли Кати были в основном устремлены к предстоящей конференции, а Марина, хоть и ехала на ту же конференцию, вся была во власти только что пережитого: к поезду она приехала прямо из гостей – можно сказать, «с бала – на корабль» – с дня рождения Оли, их общей знакомой, и ей не терпелось поделиться с Катей своими восторженными впечатлениями. Катя слушала её невнимательно, но с нарастающей досадой: она была удивлена и огорчена тем, что Оля пригласила Марину на свой день рождения, а её, Катю, нет. Она почувствовала себя вдруг ужасно одинокой и никому не нужной. К тому моменту, когда Марина, закончив наконец свой рассказ, вышла из купе, настроение у Кати вконец испортилось.
За окном в догорающих красках дня мелькали однообразные картины – поля, перелески, иногда – маленькие деревушки, и опять – бесконечные полосы зелёного леса с фиолетовыми зарослями иван-чая вдоль дороги. Открывающийся взору пейзаж был Кате хорошо знаком: по этой дороге, в двух часах от Москвы, находилась её дача. Когда-то, когда были ещё живы родители, Катя с братом проводили там почти всё лето. Теперь же она ездила туда гораздо реже, и на даче в основном жил её брат с женой и маленькими детьми.
Марина всё не возвращалась, и Катя подумала, что та, должно быть, пошла в вагон-ресторан. «Наверное, уже познакомилась там с кем-нибудь. А я никому неинтересна. Даже Оля не пригласила меня».
В вагоне зажёгся свет, и Катя смотрела теперь на потемневший пейзаж за окном сквозь своё отражение. Вскоре пошёл мелкий дождь, превратив всю картину в одну размытую тусклую полосу. Читать не хотелось, спать ещё рано. Через какое-то время Катя вышла в коридор, чтобы размять ноги и потом пойти умыться.
Марина стояла чуть поодаль, глядя с безмятежной улыбкой в приоткрытое окно, и ветер трепал её русые волосы. Она показалась Кате красивой и счастливой, и Катя ещё острее почувствовала свою ущербность. Она молча встала рядом и вгляделась в проплывающий за окном полустанок. «“Глинское”, – успела прочесть она. – Да ведь скоро наша дача!»
Она вдруг вспомнила, что пару недель назад она в разговоре с братом обмолвилась о предстоящей командировке и о том, что будет здесь проезжать. Брат весело ответил, что вот здорово – они придут помахать ей и пожелать счастливого пути. Но теперь она поняла всю тщетность этого разговора: они не учли, что к этому времени уже стемнеет, что скорый поезд идёт слишком быстро и что к тому же зарядит дождь. Однако по мере приближения к своей станции сердце её учащенно забилось, радостно отзываясь на знакомые вехи. Вот развилка, вот колодец, сторожка… Вдруг на дороге, ведущей к станции, взгляд её выхватил на мгновенье из темноты четыре фигуры в дождевиках – две высокие и две маленькие. Катя высунулась, насколько могла, из окна и стала неистово размахивать полотенцем – до тех пор, пока не осталось надежды, что её могут видеть.
– Это был мой брат с семьёй, – пояснила она потом Марине с растерянностью, к которой примешивалась гордость. – Они пришли пожелать мне хорошего пути!
– Вот это да! – изумилась Марина.
Потом Катя ещё долго лежала ночью с раскрытыми глазами, покачиваясь в такт идущему поезду, и перед ней снова и снова проплывала увиденная на станции картина. Она представляла, как её брат, его жена, дочка и сын одеваются, чтобы ради неё выйти из тёплого дома в сырую темноту, как они идут с фонариками по размокшей дороге, как стоят под дождём на обочине в ожидании поезда, а дождавшись, машут – не различая пассажиров, не видя её… Как хорошо, что у неё есть родные! Как милостив Господь, пославший ей такое утешение! Из глаз её тёплыми ручьями лились слёзы, сердце томилось от непомерной радости. И теперь она точно, совершенно точно знала, что на всём белом свете она не одна.
Самый лучший день
В начале мая в банке «Прогресс» прошла реорганизация, и Евгении было предложено уйти. Такое решение нового управляющего стало для неё полной неожиданностью. Почему сокращение штатов должно затронуть именно её? Это же несправедливо: она проработала в банке дольше многих сотрудников и была всегда на хорошем счету. Её уважали, с ней советовались, и вдруг – на тебе! Женя была расстроена и обескуражена объявленным решением, однако искать правды, выяснять отношения с начальством было не в её характере, и вот, подписав необходимые бумаги, она оказалась, что называется, не у дел. Поначалу даже обрадовалась своей свободе, но потом, довольно скоро, загрустила и даже испугалась, осознав в полной мере свой новый статус – «безработная». Финансовая сторона вопроса её не слишком волновала: в последние годы удалось сделать некоторые сбережения, но сама ситуация была ей крайне неприятна, и Евгения, решив не расслабляться, занялась поиском новой работы.
Каким же это оказалось тягостным делом – поиск работы! Как унизительно перекраивать в очередной раз своё резюме под нового работодателя, звонить, узнавать – и всё безрезультатно! После каждого отказа она испытывала лёгкий шок, будто ей наносили преднамеренное оскорбление, и энтузиазм её оскудевал раз от раза. Оставшись без привычного социума, Евгения почувствовала себя в тисках одиночества. Дома, к счастью, её всегда ждала преданная такса Сьюзи, но такого общества было явно недостаточно, чтобы поддерживать душевный комфорт.
Наступило лето, и Евгения решила на время оставить поиски работы. Прихватив с собой Сьюзи, она отправилась на дачу. Маленький ветхий домик встретил их со всем радушием, словно заждавшийся друг после долгой разлуки. Распахнулись двери, окна; солнечный свет с лёгким ветерком ворвались в комнаты, выгоняя прочь сырой сумрак. Всё надо было мыть, мести, перетряхивать, проветривать после долгих месяцев зимней спячки. Сьюзи радостно носилась по участку, наполняя округу приветственным лаем.
Соседи по даче давно уже открыли сезон, о чём свидетельствовали их аккуратно подстриженные лужайки. Пришлось и Евгении срочно браться за газонокосилку: трава была ей по пояс. Весь месяц она бегала как заводная: дел невпроворот, так что по вечерам она просто падала от усталости. Но это так весело, так здорово! От недавней хандры не осталось и следа. Она жадно всматривалась в окружающий мир. Синее небо над головой! Птицы заливаются на все лады, и, оказывается, они все – разные! Вот нахальная сойка, вот звонкая иволга, а там – пятнистый дрозд. А деревья! А цветы! Сколько красок у пробудившейся природы!
Женя засеяла грядки – и вскоре там появилась первая зелень: петрушка, укроп, базилик. А в лесу пошли ягоды и грибы… Вспоминая порой прежнее место работы, она думала: «Что ни делается, всё к лучшему! И уволили меня не потому, что я плохо работала, и не потому, что мне скоро сорок, а потому, что меня ждёт нечто лучшее».
Июнь, июль, август прокатились, как спелые яблоки по траве, душистые, наливные. Вот и сентябрь подоспел, и выдался он на редкость солнечным и тёплым. Женя всё не спешила возвращаться в город, цедила с наслаждением, как коктейль через соломинку, каждый день, всё длила и длила свой дачный сезон. Но как-то вечером, сидя на крылечке, задумалась: «Вроде бы и замечательное выдалось лето, а вспомнить особо нечего. Ну выросло что-то в саду-огороде, ну в лес ходили, в речке купались, несколько раз приезжали приятели… И что ж, это всё?»
Нет, вроде бы много было хорошего, радостного… но куда-то всё улетучилось. Как же так? Неужели всё бесследно проходит? Нет, так не годится! Ведь каждый день – это дар Божий, уникальное сокровище! Надо прочувствовать его до самой глубины, бережно сохранить в памяти его приметы. Вот взять, к примеру, сегодняшний день – что в нём было хорошего?
