— Это неважно — зато я хочу. — В словах зазвенело раздражение — камень бесполезный повесил, и туда же, не тронь, словно ценность какая. Но подумал и сказал, стараясь, чтобы голос звучал успокаивающе: — Ты ведь сирота. Тебе все равно некуда. А тут хорошо… — и сильней дернул за руку.

— Пусти! — «подарок» смотрел на Кайе — тот был ничуть не выше и не крепче — угрюмо, мальчишка — ровесник не казался ему угрозой. А старших не было здесь.

— Нет! Ты останешься, раз я так хочу! — Кайе начинал злиться.

— Ладно… — обреченно сказал мальчишка и пошел за Кайе. Тот радостно засмеялся и направился по дорожке, болтая обо всем сразу. Руку гостя выпустил — как иначе покажешь все, что вокруг? Мальчишка отвечал невпопад, а потом вдруг замолк.

— Эй! — Кайе оглянулся, и увидел, как тот со всех ног удирает к выходу из сада.

— Стой!

Садовник услышал крик, рванулся за беглецом — но он был далеко.

— Стой же! — закричал Кайе, и мальчишка упал — может быть, подвернув ногу.

Кайе помчался к нему.

— Ты что!? — задыхаясь от бега, выдохнул он. Одновременно с ним подоспел садовник. Склонился над мальчиком. Тот не двигался.

— Он что, сильно ушибся? — в голосе Кайе звучала тревога.

— Али…он мертв.

— Но…почему???

— Не знаю.

— Сделай же что-нибудь!!! — Кайе вцепился в него. — Сделай!!!

…Целитель развел руками.

— Бесполезно. У него остановилось сердце.

— Почему? — почти беззвучно спросил Кайе.

— Ты перестарался, пытаясь его удержать, — голос старшего брата был спокойным и чуть насмешливым.

— Я… — мальчик поднял глаза на Къятту. В них была отчаянная надежда — ну, скажи, что ты пошутил!

— Привыкай, моя радость. Учись. Может быть, в следующий раз будешь поосторожнее…

И добавил, сжалившись:

— Поехали на реку сегодня. Наплаваешься — забудешь.

— Еще бы соображал, когда перекидывается. И когда сменит облик, сам не знает, по-моему. — Къятта отошел от кровати.

— Не перестарайся с запретами и наказаниями. Мальчик отходчив, но может и не простить. По счастью, перекидываясь, он может избавляться от накопленного огня; если не будет — всем нам плохо придется. Но он — наше сокровище. Его надо беречь. А не вынуждатьпричинять вред себе и нам всем. Будь осторожен с ним.

— С ним?! Да это ему стоит быть осторожным…Он, хоть и малыш, способен случайно снести мне голову.

— Вот и превосходно. Не то, что он способен оставить тебя без головы, — Ахатта не скрыл улыбку.

Оборотни, кана. Великая редкость. Родилось двое в одно время — хоть Шиталь старше больше чем на десяток весен, все же их двое. И еще огонь его… пламя подземное, изначальное. А ведь еще так юн…

Еще пару весен спустя

Луна взошла — красная. Охотник задумчиво пожевал губами — красная луна, плохо. Будет ветер. Прислушался к полулаю-полумяуканью ихи в долине. Голодные ихи вопят на всю округу — вряд ли он сумеет найти хорошую добычу.

Низкий лоб охотника рассекал шрам, жесткие волосы уже поседели, хоть охотник был далеко не стар. Втянул носом воздух — пахло колючим кустарником, горными травами — и бегущими животными. Охотник чуял их издалека. Как только луна дойдет до второй вершины, хору будут здесь. Их меньше, чем пальцев на руке, но и стольких стоит бояться. Они заставили подчиняться Тех, что оставляют раздвоенные следы, и передвигаются быстро. Последнюю, младшую сестру Седого убили вчера, чтобы хору не трогали стойбище. Они не видели ее смерти, но они все знают.

Рууна боялись непонятных соседей. Только мудрые передавали память о тех временах, когда их еще не было. Хору жили то в одном, то в другом месте, вырубая и выжигая леса; к их стоянкам из камня рууна не приближались. Но те наведывались сами…

Седой шел не торопясь — пока еще рано. Звери придут к водопою под утро, тогда можно будет брать добычу. Если он будет охотиться хорошо, Рыжебровый отдаст одну из своих дочерей Седому. У него хорошие дочери — сильные, рослые, могут долго нести тяжести на плечах. Если земля снова станет неспокойной и придется уходить, такая женщина будет полезной. Не то что дочери Зуба — они все тощие, скоро всех их убьют, чтобы племя не трогали хору. А сестру Седого жаль. Она, хоть и хромала, была крепкой.

Шорох в кустах раздался позже, чем Седой уловил еще один запах. Маленькая йука потеряла мать и забилась в самую гущу зарослей. Не кричала, не звала родичей — чуяла, только хищников призовет.

Седой прикончил ее ударом кулака по голове, взвалил на плечо. Потом передумал, закинул на дерево. Запах приманит зверей, и Седой останется без настоящей добычи — или, хуже, придется драться с большими хищниками. А на дереве, если повезет, тушка сохранится до утра. Если ихи не стащит.

Колючие заросли пропустили Седого, не оцарапав, и сомкнулись за спиной охотника.

Скоро неподалеку от места, где он прошел, застучали копыта, зазвенела наборная узда. Одну грис вели в поводу; а всадников было трое, и они ничуть не старались таиться от леса или дикарей. А ехавший первым юноша и вовсе ушел в свои мысли — спутники не решились бы сейчас окликнуть его. Наконец он вскинул глаза на сопровождающих:

— Оставайтесь тут. Я скоро.

Всадники-синта придержали грис, но один все же сказал:

— Али, одному в стойбище лучше бы не соваться.

— Перестань. Если нас появится трое, они отупеют от страха. Ждите, я скоро, — послушная легкому толчку в бок, грис потрусила по неровной тропинке, и за ней последовала вторая, с пустым седлом.

…Рууна были безобразны. Ростом по плечо человеку, они обладали кряжистостью, длинными руками и темной, во многих местах волосом поросшей кожей. Головы их, почти круглые, казались слегка сплюснутыми сверху, широкие носы и низкие лбы создавали впечатление угрозы.

Некоторые из дикарей были трусливы, некоторые безрассудно смелы. Но смелых почти не осталось в землях южан. Некоторые племена не дрожали от страха, чуя их запах — это были те, кто не испытал разрушительной силы пришельцев, а напротив, пользовался их милостью. Сами рууна считали, что ведут начало от медведя, волка и прочих зверей.

Это племя южанам было известно давно, и не кочевало, как другие. Оно жило на самом краю большой долины, где добывали золото. Довольно сообразительные, рууна соорудили алтарь и каждый вечер клали на него плоды и убитых птиц. Они поклонялись и Солнцу, и Грому, однако соседи казались им и более могущественными, и более опасными — не говоря о том, что их можно было увидеть, чуть ли не коснуться. Они пытались задобрить страшных существ — на свой дикарский лад. Порой убивали таких же рууна, чтобы снискать милость могущественных соседей. Неважно, где в это время находились южане. Считалось, что хору все равно видят всё.

Къятта немного понимал язык дикарей — если это можно было назвать языком, скупую череду отрывистых, щелкающих и лающих звуков. Понимал, но вряд ли мог бы воспроизвести.

Всадник в легкой золотистой одежде остановился на поляне неподалеку от стойбища. Один — юноша не боялся рууна. Вечерний свет скользил по шелковистым бокам молодой грис, по его длинным, заплетенным в косу волосам, по татуировке.

Боком, пригнув головы, несколько дикарей приблизились к нему. Къятта швырнул им две глиняные фигурки, изображающие детей — одинаковые. На лицах рууна, невыразительных, отразилось облегчение — столь сильное, что было заметно южанину. Быстро, звериным движением кинулись они на стоянку и скоро приволокли два замотанных в шкуры свертка. Свертки попискивали и шевелились.

Къятта свистнул, пронзительно — из леса выбежала вторая грис, покрупнее, с черной вьющейся шерстью. Бросив свертки на спину ей, примотал ремнями и, вскочив в седло, умчался с поляны. Вторая грис следовала за ним.