— Хоть бы спасибо сказал, а не трясся! Разве я что сделал тебе?! — со вздохом оттолкнул его ладонь и повернулся к Буре.
— Я… боюсь… огня, — выдавил полукровка.
Кайе смерил Огонька взглядом. Внезапно криво усмехнулся, снова сжал его пальцы, вскинул другую руку и сжег стрекозу на лету.
Огонек только охнул. Хотелось бежать, но он заставил себя стоять смирно — на расстоянии вытянутой ладони, рядом совсем, сгорела… Нельзя бежать. Вспомнил погибшего на переправе человека — ему не помогло расстояние. Но у того, брата Кайе, что-то было в руке… у этого пусты ладони.
— Что же ты замолчал?
Но сил не было отвечать. "Зверь почует страх и ударит", — вспомнилось некстати.
А Кайе тронул пальцами его щеку, хмыкнул и продолжал уже задумчиво и как-то нехорошо:
— Значит, огонь тебе не по нраву. Вода нравилась больше… ты так упоенно бултыхался в реке!
— Мне…
— Значит, и твое прозвище тоже не нравится?
Я чем-то очень сильно обидел его, подумал полукровка. Иначе с чего бы так… Да, наверное — он ведь всегда меня защищал, а я…
— Зато ты никогда не замерзнешь, — сказал он первое, что пришло в голову, неважно, что глупость.
Кайе встряхнул короткими волосами, замер — и расхохотался. Огонек вздохнул еле слышно, глядел, как над головой Кайе шмель — рыже-полосатый шарик — ползет к сияющей блестке воды на листе.
А тот уже не смеялся, напротив, сам выглядел чуть не напуганно. Сказал тихо, почти нерешительно:
— Попробуй мне просто поверить. Просто жить здесь…
Глава 5
Натиу спала, раскинувшись на синем шерстяном покрывале. Из шерсти белых грис оно было, крашенное лепестками синих цветов. Дорогое — принимать дорогого гостя.
Находясь не здесь, Натиу шла по дороге, по серым камешкам, к своему сыну. Младшему.
Кайе сидел прямо на дорожке, зачерпывая камешки и высыпая их сквозь пальцы. Был он подростком уже, не малышом. Значит, доживет, подумала Натиу; потом поняла, что не помнит, а сколько ему сейчас, снится ей прошлое или будущее. Кайе поднял голову — чья-то фигура показалась рядом. Темная. Не увидеть лица. Склонилась к мальчишке, руку протянула к плечу… Натиу испуганно вздрогнула — на плече сына не было знака Рода.
А тот, темный, стал перед ней, заслонил сидящего.
Женщина досадливо топнула ногой — не пускает сон, не дает рассмотреть.
Топнула — и дорожка распалась, под ней была пропасть.
— Спит. Как… личинка в коконе, — раздался глуховатый негромкий голос.
— Разбудишь ее?
— Нет. Пусть… спит.
Къятта скользнул в дверной проем, прочь из покоев матери, еще один человек — следом. На ходу спросил нерешительно:
— Может, попробовать разбудить? А если слишком много выпила она айка и сонной травы?
— Значит, одним человеком в роде Тайау будет меньше. Не самым ценным.
Голоса разносились свободно, отражаясь от стен — говорящим нечего было скрывать. Натиу их видела.
В ее сне оба были сильно моложе. Нъенна, подросток тремя веснами младше, смуглый почти до черноты, угловатый и острый, устроился на полу. Троюродный брат Къятты, Нъенна пытался быть его точной копией, но смахивал больше на тень, повторяющую очертания искаженно.
— Тебе не жаль мать?
— Многие даже из лучших умирают, не в состоянии одолеть свой огонь. Подумаешь… Хуже другое. Каждого из Сильнейших сила ловит в капкан.
— Новость сказал! — кончик носа Нъенны дрогнул; так всегда бывало, когда подростку делалось смешно. — Все знают, что наша сила несет в себе нашу смерть.
— Разве я говорил о смерти? Умереть… не страшно. Страшно стать пленником собственной Силы. Моя мать сны предпочитает действительности. Сестра живет в своем мирке, и вряд ли это изменится. Да и в других домах…
— А ты?
— Я не позволю Силе взять верх надо мной. Человек не она, а я.
— А как же твой дед?
— И у него есть… — Къятта осекся. — Есть, уж поверь.
— А младший твой? — чуть пренебрежительно спросил Нъенна, так, как и говорят подростки, желающие показать свою зрелость.
— И он… — глаза Къятты блеснули нехорошо. — Но я его удержу. Такие рождаются раз в сотни весен… И всем законам мира они не подвластны!
Он ошибается, подумала Натиу. Я должна сказать…
Но поняла, что слушать ее не станут. Никто не слушает. Есть ли смысл просыпаться?
**
Все-таки еще пару дней воли они получили: в город пришли караваны с побережья, и Къятта с дедом разбирались с товаром и жалобами торговцев — на них по дороге напали. По счастью, напавшие ничего не похитили, только разбросали часть тюков по дороге, и никого не убили.
— Икиари тренируют молодняк, — поделился Кайе, рассказывая Огоньку новости. — С Арайа или Кауки так легко не отделались бы. Но охрану хорошо отвлекли, молодцы!
Город подростки больше не покидали¸ видно, слово главы Рода все-таки что-то значило для младшего внука; но, хоть Огоньку было по-прежнему тяжко и страшно на улочках, все-таки любопытство взяло верх, и они снова выехали из дома. Были в богатых кварталах. Кайе показал ему Дома Земли и Солнца, полноводные и чистые городские каналы, ухоженные сады и рощицы, а потом привел на улицу оружейников. Луки и копья полукровку не заинтересовали, а вот красивой резьбой и наборными рукоятями ножей он восхитился, так что Кайе отвел его и к мастерам-камнерезам, и чеканщикам заодно.
— К красильщикам не пойдем, — заявил он. — Там задохнешься возле их чанов.
Огоньку нравилось бы смотреть за работой кого угодно, и сам бы еще помог, но мешал чужой страх. Стоило им появиться, люди съеживались, будто хотели исчезнуть.
На рынке их меньше боялись, поди разбери в толпе, кто к кому подошел, но, если Кайе чувствовал здесь себя как рыба в воде, Огонек из-за людского водоворота готов был спрятаться под прилавок или попросту под разложенную на земле циновку с товаром.
И все-таки одна вещица привлекла его: бронзовая пряжка со странным чудищем, из головы которого клубились хвосты или змеи.
— Головоног, — сказал продавец, низенький, шустрый; заметив полукровку, он скривился поначалу, но быстро сообразил, с кем тот, хотя Кайе в это время рассматривал что-то неподалеку.
— Это настоящая тварь, или из сказок? — Огонек протянул — и остановил палец, не рискуя коснуться диковинного создания.
— Настоящая, такие живут в море, далеко отсюда. Хочешь, бери.
— Мне нечем…
— Бери, бери, — торговец впихнул было пряжку в руки Огонька, но охнул, пригнувшись, и простерся на земле, прижимая ладонь к скуле. Над ним возвышался один из стражников дома Тайау, Огонек его видел раньше.
— Что это значит? — спросил тот, глядя на полукровку сузившимися глазами. — Чем это вы тут обмениваетесь? И что за беседы?
— Я нечаянно, — от растерянности Огонек втянул голову в плечи, пробормотал слова, которые часто произносил на прииске — впрочем, от наказания они не спасали.
— Где ты застрял! — Кайе ухватил его за локоть и увел прочь, не обратив внимания на стражника. Что стало с торговцем, Огонек не узнал, и о пряжке его больше не спрашивали. Но из дома в следующий раз просто не выпустили, чему он скорее обрадовался. Лучше дом, чем город, если уж в лес запретили.
Следующие несколько дней точно не были скучными. Кайе сходил с ума от безделья, но не хотел оставить найденыша одного, во всяком случае днем. Что уж ему рассказали о той встрече на рынке, шпионом сочли торговца или еще кем, Огонек не знал, только на юношу это подействовало. Но одно пока оставалось прежним — непонятная благосклонность; а в стенах дома Кайе развлекался, как мог.
Он учил Огонька обращаться с грис, и не только обращаться — выделывать с несчастными скакунами и на них всяческие финты. Например, свеситься на бегу и что-нибудь поднять с земли, а то и крутануться под брюхом и вновь оказаться в седле. Весил он больше Огонька, но все же не запредельно для бедных животных. И все равно, как грис от него еще не шарахались, непонятно. От Огонька отстал, только когда тот честно едва не разбил себе голову в попытке повторить хоть самую малость — на ветке может и вышло бы что, но грис была живая и имела свое мнение, как и куда ей бежать.