— Скажу что-нибудь всем им, — угрюмо отозвался Кайе. Учащенное дыхание, лицо повернуто в сторону. Оставшийся путь молчал, становясь то белым, то пунцовым — страх боролся в нем с яростной гордостью. Мальчишка не опускал головы, не просил старшего о поддержке. Къятта наблюдал за братом удовлетворенно: отлично держится. Любовался им — тугие мышцы перекатываются под кожей, сама кожа упругая и золотится от солнечных бликов. Тело еще мальчишески легкое, но уже сильное. Он будет хорош…

Ахатта, узнав обо всем, никак не выразил своих чувств, лишь велел мальчишке следовать за собой. Сразу, не дав отдохнуть с долгой дороги.

Сел в любимое кресло — внук остался стоять, хоть никто не запрещал ему сесть, в свою очередь. Рассматривал лицо внука, подмечая каждую мелочь, стараясь почувствовать, что испытывает он сейчас. Глаза подростка покраснели от усталости, но подбородок упрямо вздернут. Стоит внешне свободно; только расслабленности в нем не больше, чем в висящем на скале человеке, который едва держится, пытаясь не сорваться.

— Сядь, — голос деда был ласков, лицо приветливо. — Устал?

— Нет, таньи.

— Врешь. Дорога никого не жалеет. Ничего. Возьми, съешь, — указал на блюдо с сочными плодами тамаль и виноградом.

— Не хочу.

— Разумеется, не заставляю. Я хотел бы поговорить с тобой. Можешь сейчас? Или хочешь отоспаться сначала?

— Да, дедушка, я могу, — голос чуть не подвел его. Кайе тронул языком вмиг пересохшие губы. Дед посмотрел ласково:

— Расскажи мне подробно, как это было.

Рассказал. Коротко, несмотря на повеление — не умел плести ажурную бахрому из слов. И оправдываться не умел.

Ахатта поигрывал шариками винограда, не сводя взгляда с внука.

— Нъенна мог бы не слушать тебя и не давать говорить. Как бы ты тогда поступил?

— Как считаю нужным. Это наша земля и наше золото.

— Считаешь, пара корзин так дорого стоят? У твоей сестры украшений больше.

— Они пришли красть на наши земли. Если это позволить, в другой раз возьмут всё.

Против ожиданий Кайе, Ахатта не сказал ни слова укора. Спросил:

— Теперь попробуй подумать, что с этого случая имеют север и юг. Сможешь?

— Смогу, — угрюмо отозвался подросток. — Они потребуют платы за это дело. Даже если сгорели и правда… бродяги.

— И что будет этой платой?

— Не знаю. Может, золото, или земля.

— И что же?

Мальчишка стиснул кулаки так, что побелели костяшки пальцев:

— А мы своего не отдадим.

— И только то? — удивленно-добродушный тон деда был как пощечина для подростка. Чуть хриплым голосом он сказал:

— Или они могут потребовать… выдать меня. Если узнают, кто это сделал.

— А они узнают?

— Да. Это же крысы, и даже в Астале у них…

— Довольно, про крыс ты наслушался от Къятты. В остальном… Сам додумался?

— У меня было время.

— Очень хорошо, малыш, — в глубоком голосе звучала ласка. — Ты умеешь думать. Хотя и чуть позже, чем надо.

Дед подошел вплотную, склонился к подростку. Заговорил все еще ласково, но голос его опалял. Тяжесть навалилась на мальчишку, капли выступили на лбу.

— Эсса — не значит ничтожества или глупцы. Они захотят получить тебя или убить, потому что понимают, как ты опасен для них. Хуже другое — против севера мы сумеем выступить единым существом, а вот внутри Асталы можем и не договориться. Тебя терпели, пока ты не показывал и трети того, что можешь. Думаешь, одному северу захочется от тебя избавиться? Я сделаю все, чтобы не допустить этого, когда будет Совет. В Совете нас шестнадцать. Вот и подумай, кто выскажется за и кто против, случись такая необходимость.

Положил руку на плечо, легко, не нажимая, продолжил тем же голосом, выжигающим изнутри:

— Я очень люблю тебя, мальчик. Даже не сомневайся, Астала тебя не отдаст. Но, если мы потерпим поражение на Совете, ты умрешь здесь, на Юге. Ты понимаешь, малыш?

— Да, дедушка, — он пытался дышать ровнее. Не удавалось. Словно расплавленное золото в глотку залили. Глотал воздух раскрытым ртом, перед глазами вертелись огненные колеса.

— Иди, мальчик. Отдохни с дороги.

Дед снял руку с плеча, погладил Кайе по голове. Подросток встал, покачнувшись, на негнущихся ногах вышел из комнаты.

Прислонился к стене, постоял немного, глядя в пространство. Обессиленный и опустошенный, словно сухая оболочка пустого осиного гнезда. Наконец нашел в себе силы шевелиться, доплелся до конца коридора, ведущего в зал.

— Кайе!

Старший брат сидел на каменной скамье у стены зала. Он улыбался.

— Иди сюда, братишка!

Подросток подошел — скованно, словно зверь, который не может ослушаться приказа, хоть и боится удара.

— Я был неправ, аши, — с легкой улыбкой проговорил Къятта. — Ты поступил опрометчиво, да, и потом вел себя как полная дрянь, но главное сделал верно — не дал северным крысам подпирать небо хвостами. Иного языка они не понимают.

— Ты… правда так думаешь? — отчаянная мольба полыхнула в голосе и глазах.

— Ну, иди же сюда! — выбросил вперед руку, ухватил брата за кисть, усадил рядом с собой. Обнял:

— Я в самом деле так думаю. Тебе несладко пришлось. Но ты умница… и держишься великолепно.

— Я… — уткнулся брату в плечо. Понимал, что ведет себя как ребенок, но казалось — умрет без поддержки, без того, кто скажет — все хорошо. Къятта сказал именно то, чего так безумно хотелось младшему:

— Ну, что ты! Не стоят того северяне. Подумаешь… — с нежностью добавил: — Ничего не бойся. Я сумею тебя защитить, если понадобится. Слушай сердце и собственную кровь. Ты лучше всех.

Настоящее

— Когда я отучу тебя тянуть руки ко всему, что попало! Может быть ядовитой, сколько раз повторять! — голос отца был суровым, но мальчик его не боялся. Он держал на ладони огромную ярко-зеленую ящерицу, рассматривал узор из чешуек на ее спинке.

— Но она добрая! — протянул отцу ящерицу на раскрытых ладонях. Та и не думала убегать.

— Ладно, с этой можешь играть, — ворчливые нотки в голосе, но уже не сердитые. — Забыл, как мать тебя после укуса другой такой красотки лечила?

— Я просто ее тогда взял неудачно…

Отец притянул его к себе, взъерошил пышную шевелюру.

— Иногда мне кажется, он какое-то чудо лесное, а не наш сын, — еще один голос, нежный; мать подошла сзади, и мальчик ее не видит сейчас. — Он любит всякую ползучую тварь, и его же не трогают!

— Ну да, конечно, как там учила твоя родительница — ко всему подходи с добром и любовью, и тем же ответят? На деле сразу сожрут, и ни малейшего угрызения совести не почувствуют. Выживает сильнейший. Или тот, кто сумел как следует спрятаться…

— Если бы ты в это верил… — мальчику послышалась укоризна в голосе, но ящерица в руках шевельнулась, и он побежал к краю поляны, выпустить, чтобы не наступили…

Времени тут не было. Да, понимал, что здесь каждый миг покажется часом. Но все же уверен был — в этих стенах находится уже долго, даже не потому, что живот начинало сводить от голода. Хотя — что такое долго? Над огнем и пару мгновений руку не подержать, а приговоренному и сутки — единый миг.

Мальчишка задремал, несмотря на жгучую боль в руке — слишком вымотали попытки освободиться, страх, безысходность. В полудреме вздрагивал от любого почудившегося шороха.

Но вот раздался смех, затем из пятен света и тени лиана взлетела — гибкое тело перемахнуло через овраг.

— Перебирайся! — весело закричал Кайе.

Огонек потряс головой, стукнул себя по щеке. Снова чудится всякое, как недавний сон. Только это — не вымысел, это было на самом деле.

…Его уже хватились наверняка. А ведь он убегал, и удачно. Может, Кайе решит, что и на сей раз…