И вскрикнул другой. Пальцем показал на золотой знак, украшающий плечо. Дети застыли, не смея пошевелиться. Они больше не улыбались. Они смотрели как на… огромного паука, упавшего на площадку.

Кайе скривился презрительно, шагнул к девочке, державшей мяч. Взглянул в упор. Красива — смуглая почти до черноты, тугие кольца волос. Прижимала к себе мяч, словно пыталась спрятаться за ним.

— Дай, — приказал.

Девочка дрожащей рукой протянула войлочный шар, оплетенный тонкой веревкой.

Кайе зло усмехнулся и с разворота швырнул мяч в щиток, намеренно сильно, снеся его со стойки.

Повернулся и пошел прочь.

Настоящее

Огонька разбудил сухой перестук — каменный ливень пролился на его постель. Сел, пытаясь проморгаться — постель была усыпана агатами, и необработанными, и уже отшлифованными бусинами.

— Ты что? — ошарашено спросил он у довольного Кайе. — Ты это зачем?

— Привет тебе с вашего прииска. Не скучал?

Огонек взял один из агатов. Серые ломаные линии, верхушки леса в тумане….

— Прииска больше нет?

— Почему же. Сперва надо понять, много ли там осталось этого, — указал на самоцвет, что держал в руке Огонек. — Зачем закрывать хорошее место? Они незаконно торговали с Чема. Теперь работы пойдут как положено.

— Там про меня…

Кайе как ни в чем не бывало уселся рядом, взял пригоршню камней.

— Никогда не понимал, что в агатах такого, — поднял один, повернул к свету — утренний, он как нельзя больше подходил к неяркому рисунку на сколе.

— Какие ты больше любишь, если не эти? — спросил полукровка, решив отвечать, словно и не было ничего.

— Прозрачные, горящие изнутри. И Солнечный камень — больше всего, хотя он непрозрачный, правда… Но я никаких не ношу, — и высыпал агаты обратно.

— Про меня что-то сказали рабочие? — спросил Огонек неуверенно, выбираясь из-под самоцветов так, чтобы не просыпать все на пол.

— Что ты из ниоткуда взялся. Никто не знал большего. Удивлялись, как ты выжил в лесу, если и впрямь был один. Хотя думают, тебя кто-то привез.

— Все это время разбирались насчет меня?

— Ох, нет, конечно. Тайная добыча! Пришлось выяснять, кто зачинщик, с кем торговали…

— А это зачем?

— Мало ли. Вдруг и еще незаконные прииски есть.

Кайе вдруг обернулся, придержал Огонька, который вставал уже:

— Крепко тебе доставалось?

— Ну… как, наверное, всем в таком положении, — он вспомнил Атуили, сломанную ногу рабочего; невольно ссутулился, стараясь стать меньше.

— Ты о себе говори, не о ком-то.

— Мне не хотелось бы… вспоминать. Зачем теперь?

— Я хочу знать, — придвинулся ближе, положил руку на плечи, привычно уже; голос Кайе стал негромким, ниже обычного и чуть протяжней — верный признак, что заупрямился и не отстанет, пока не получит желаемое. Пришлось рассказывать, хоть неприятно было снова мысленно возвращаться к тому полуголодному существу в синяках. Сухо говорил, ничего не расписывая, наоборот, преуменьшая. Кайе слушал на редкость внимательно, таким он только во время песен бывал. Спрашивал, не давая отвечать совсем уж кратко.

— Так, в общем, — закончил Огонек. Не оставляло чувство, словно какая-то жирная липкая грязь на руках. Агаты трогать такими руками не хотелось.

— Угу.

— Сегодня ты… я… — за эти дни мальчишка почти сумел принять всё, что узнал недавно, но еще не был готов общаться, как раньше, как недавно совсем.

— Дома побудь. Вот, последнее дело осталось, — Кайе встал, кивнул на рассыпанные самоцветы. — Я после полудня приду.

**

— Скучаешь? — спросил Къятта, прислоняясь к стене у дверного проема. — Бросил тебя малыш?

— Мне вполне неплохо тут, — настороженно сказал Огонек. Гость был словно клинок, выросший из пола — и не трогает, а заранее страшно, и не должен бы появиться тут вообще.

— Вставай, прогуляешься.

— Один я могу выходить только в сад. Куда ты меня зовешь?

— Думаешь, моего разрешения не хватит, чтобы вывести тебя куда угодно?

— Хватит, — обронил он, нахохлившись, не скрывая своего нежелания. Приготовился встать.

— Я всего лишь хотел тебе кое-что показать, — сказал Къятта на удивление мирно. Колючесть полукровки у него даже будто сочувствие вызывала. Огонек думал — рассердится, самое малое. С чего бы он вообще заговорил с тем, кого считал не важнее дорожной пыли?

— Кое-какие вопросы у тебя наверняка есть.

— Нет у меня вопросов, — еще больше нахохлился полукровка, подозревая неладное, но встал, понимая, что никуда все равно не денется — лучше уж подчиняться.

Къятта вывел его во двор и передал помощнику, Огонек знал того в лицо, но не говорил с ним раньше.

— Вот с ним отправишься.

Его самого уже дожидалась грис — Огонек и рта не успел раскрыть, как он ускакал.

— Нам тоже надо поспешить, мы-то пешком пойдем, — хмуро сказал помощник, недовольный то ли поручением и обществом полукровки, то ли прогулкой по стремительно наползающей жаре.

— А куда?

— Сам все увидишь.

Так и не понял, куда привели — низкое здание из каменных блоков, то ли тюрьма местная, то ли склад. Небольшое окно — если очень-очень постараться, может, тощий подросток и мог бы протиснуться, только зачем? Хотя после такого приглашения хорошего не ждал.

— Здесь сиди и смотри, больше от тебя ничего не требуется. Потом я тебя заберу.

Дверь закрылась, и, кажется, стукнул засов.

Отсюда было видно все песчаное круглое поле шириной в три десятка шагов.

Къятту он узнал сразу, и фигуру рядом с ним — пониже ростом, прямую, ладную, с короткими, ветром распушенными волосами. Разговоров слышать не мог, разве что кто-то сильно повысит голос.

Припал к окошку, зная, что его самого никто сейчас не увидит.

Прииск Род Тайау взял себе, раз первые обнаружили. Месторождение оказалось довольно богатым, и на сей день там выбрали едва ли половину; рабочие, жалуясь на бедную добычу, всего лишь попали на неудачную полосу. Миновав ее, снова бы поймали удачу за хвост.

В незаконной добыче агатов и торговле виновны были все на прииске, а за это всегда присуждалась смерть — разве что женщин согласились отдать рабочим в каменоломни.

А вина четверых из рабочих оказалась еще серьезней — они, поняв, что раскрыты, напали на молодого синта, караулящего грис, пока остальные разбирались на месте, отобрали скакунов и оружие, а также талисман-хольта с Солнечным камнем и попытались скрыться в лесу.

Нашли их, конечно.

И то, что жертва их нападения отделалась синяками, не имело значения.

Остальные были уже мертвы, сегодня на песок вывели тех четверых, пытавшихся бежать.

Их поставили на расстоянии пары шагов друг от друга: на коленях, руки связаны за спиной, все годами около средних, грязные и растрепанные. Два близнеца — очень редко такие рождаются на юге. Считается, что судьба у одновременно рожденных общая; до судьбы этих никому дела нет, но умрут точно вместе.

— И на что вы надеялись? Идиоты, — ленивый беззлобный голос, и скука в нем — не наигранная, подлинная. Зачем бежали? На что надеялись?

Никто не ответил.

— Это ты взял хольта? — равнодушно спросил Къятта у одного из мужчин. — Хоть пользоваться умеешь?

Тот угрюмо молчал.

— Хольта придают силы, защищают от диких зверей, — насмешливо продолжал Къятта. — И как, защитил?

Ему никто не ответил.

Къятта глянул на брата, и вновь обратился к рабочим: — Что ж, зверя вы и увидите — не просто умрете, как другие; можете быть благодарны за оказанную честь. Ты считаешь это справедливым, малыш?

— Да! — Как же иначе? Вопрос излишний, и голос задрожал — не понять, от восторга или от ненависти. Вот что делает личный интерес — эти неудачники обижали его игрушку! А до краж и прочего ему и дела нет.