Живой груз в собственный дом доставил легко — хотя девочки пытались вывернуться из шкур и ремней, издавали невнятные звуки, и, похоже, тряска на грис изрядно их измотала. Пусть скажут спасибо, посмеивался про себя Къятта — в племени дикарей близнецов опасались. Странно, что при рождении не убили. Может, готовили в жертву страшным хору-южанам? Вот он и забрал, и довольны все.

И братишке понравится, он любит все необычное — правда, и остывает быстро, но диковинок много, для него хватит, не жаль.

— Какие уродливые! — Мальчик с восторгом смотрел на девочек-близнецов. — И даже на людей похожи! Они умеют говорить?

— Если это можно назвать разговором, — Къятта стоял за плечом.

— Их нужно держать на привязи? Или можно приручить?

Мальчишка протянул руку к одной из скорчившихся в углу фигурок. Девочка дернулась назад, и Кайе стремительно убрал руку. Старший брат расхохотался:

— Боишься, откусит тебе пальцы?

— Нет! — Кайе было стыдно за свой непроизвольный жест. Разве не возился он с дикими зверьми? — Подними голову! — он шагнул к маленькому уродливому существу и заставил смотреть себе в лицо.

— Почему они все-таки похожи на человека? — с легким возмущением спросил у брата.

— У мира много странных шуток.

— Я назову их Таойэль и Амалини, — выпалил мальчишка имена двух из Пяти звезд.

— Ужасно, — Къятта не скрыл гримасы отвращения, — Давать красивые имена таким чудищам?

— Они мои, а я хочу так! Хоть имена у них будут красивыми, — добавил с неожиданной жалостью. И почесал испуганно молчащую девочку за ухом, словно зверушку.

— Смотри! Она скоро приручится!

Две дикие девочки прижились в Астале — по-человечьи они не говорили, но тянули любопытные ручонки повсюду. Они пробыли в городе целую луну. Как-то утром домоправитель застал мальчишку насупленного и беспокойного сверх обычного. Одна из близняшек-зверушек лежала мертвая подле окна.

— Дедушкин свиток порвала, дурочка, — сказал Кайе угрюмо. — Я не хотел ее убивать…

Другая девочка съежилась в углу, и смотрела затравленно.

— Уберите ее… Больно, когда она тут, — мальчишка отвернулся, вскарабкался на подоконник и выпрыгнул в сад.

Мысль вернуть девочку в племя была бы нелепой. А одна, без сестры-близняшки, дикарка не представляла собой никакой ценности. Уже через час в доме не осталось и следа пребывания Амалини и Таойэль.

К сезону дождей у мальчика уже была другая игрушка. Серебряные знаки на черном поле двигались, подчиняясь плавному качанию руки. Круг Неба: говорили, еще в Тевееррике по нему могли точно узнать судьбу человека. Только на севере, пожалуй, помнили, как им пользоваться во всю мощь, а на юге совсем забыли — так, детская забава. Сосредоточиться, как эсса, не могли южане-Сильнейшие, у которых вся суть была вспышкой, порывом. Разве что Имма Инау в совершенстве освоила, как повелевать серебряными рисунками — но и она не умела сложить из них совсем уж определенное.

Ахатта попробовал младшего внука хоть через Круг Неба приучить к знанию — мальчишка любит все новенькое. Тот и вправду увлекся, ненадолго, потом остыл.

Вот и сейчас — уселся в центре черного мраморного круга, ладонями поводил над полом, добиваясь плавного движения знаков. Плавные жесты давались ему без труда, странно при его-то порывистости. Детеныш энихи, говорил старший, порой проводя рукой ему по спине, словно ждал, что мальчишка замурлычет. Но мурлыкать тот не умел, только шипеть и фыркать.

— Скажи обо мне, — попросил вслух. Никак не мог усвоить, что серебряные знаки-жуки все равно не слышат, лишь ловят тепло кожи — и мысли.

Два знака сверкнули над полом. Всегда смеялся, когда загорался такой вот знак. Выпало:

айамару — огонь, и шука — зверь.

— Было бы новое, — разочарованно протянул мальчишка. Почудился голос старшего — а чего ты хотел? Кайе поднялся было, но тут сверкнул еще один знак, и отсвет его будто прилип, разлился под кожей — тали, жертва.

— Ну! — вскочил мальчишка, с отвращением стукнув себя по груди, словно желая смахнуть следы знака. — Еще чего!

Но серебро напомнило, что на исходе луна, последний день — значит, пора к Башне, иначе можно и не успеть. В дверном проеме старший брат появился, поманил за собой.

Башня пела по вечерам. Если прильнуть ухом к старым ее бокам, можно было услышать низкий гортанный голос. А если коснуться пальцами — ощутить дыхание. Древняя, построенная на крови, она хранила Асталу и пела для нее, жила для нее.

В эту луну человека для Башни выбирал один из Кауки. Привез кого-то с окраин. Как часто бывало, привез на закате, и скинули дар с высоты ее. Кровь у подножия сама впитывалась в камни, оставалось только тело убрать.

Мальчишка сидел поодаль на мягкой траве, смотрел на Хранительницу с преклонением, в другие часы несвойственным ему совершенно. На служителей, спешивших к телу, внимания не обратил никакого. Тысячу раз поднимался на самый верх в полутьме по высоким ступеням, тысячу раз ловил ветер на вершине ее. Чудо Асталы, любовь Асталы… она прекрасна.

Над Башней понемногу всходили Пять Звезд. Пока лучше всего было видно одну, Амалини, крупную, остро-голубую. Как глупо, в самом деле, было назвать тех девчонок звездными именами… Вспомнил про дикарок — поморщился. Видел как-то, как одного из дакарей убили в честь хору, так они называют южан. Бессмысленно. Потянул Къятту за руку, спросил требовательно:

— Почему они приносят нам жертвы? Рууна?

— Нашел, о ком размышлять! Придумали, что так оберегают свой народ. Не только от нас — от всего, что пугает и перед чем бессильны.

— Так делают все их племена?

— Все нас не знают. Мы их тем более, и не стремимся.

— И они убивают… своих? Какая же это защита?

— Не каждый в племени — свой. В Астале много людей, и кто они тебе?

Мальчик молчал, прислушиваясь к пению Хранительницы. Потом спросил:

— Скажи, ты любишь меня, Къятта?

— Конечно. С чего это ты?

— Ты с таким презрением говоришь обо всех… даже о Сильных. А я — что я для тебя значу?

— Да ты что, Кайе?! — тот сел на траву рядом с ним. — С кем ты себя равняешь?? Ты не заболел?

— Ты любишь меня — или ценишь мою Силу?

— Вы неразрывны.

— Я знаю, и все же… Если бы вдруг я лишился ее…

— Тогда я просто оберегал бы тебя.

Мальчишка обвил руками его шею, спрятал лицо на груди.

— Не оставляй меня никогда. У меня больше никого нет.

Старший брат осторожно расцепил его руки, чуть отстранил, поднял за подбородок лицо мальчика:

— Есть дед, сестра и мать. И еще куча родни. Этого мало?

— Мне — мало. Дедушка такой строгий и равнодушный всегда, Киаль знать ничего не хочет кроме своих танцев, птиц и цветов. Она просто глупая. Если бы я родился птичкой, она бы меня обожала. Но я… не птичка совсем. А мать… ей только сны интересны. Мне тоже иногда снится всякое, но я же не пью все те зелья!

Къятта не мог сдержать улыбки, слыша такие заключения от мальчика, не достигшего еще начала созревания.

— Если бы ты думал почаще, — пробормотал он. И добавил, стараясь донести до младшего весь смысл слов: — Ты можешь считать близких глупыми или слабыми, но помни — свой Род защищают всегда. В этом правы даже дикари.

…Звонкие голоса раздавались из-за поворота одной из улочек. Кайе пробежал несколько шагов и остановился. На маленькой площадке шестеро детей играли в мяч — встрепанные, пыльные, смеющиеся. Мальчика заметили, стихли, рассматривая. Потом одна девочка улыбнулась ему и сделала приглашающий знак. Одеты все были в короткие штаны, даже девочки — удобнее для игры, чем запашные юбки; на девочках кофточки-челле. Кайе подошел к детям, всматриваясь в лица. Дети почуяли в новичке вожака, настроенного благожелательно.

— Иди на нашу половину, — позвал один мальчик.