В центре шестого этажа под стеклянной витриной на малиновой бархатной ткани лежал ряд книг в красных переплетах. В мягком свете ламп, отражавшемся от кожаных обложек, они выглядели совершенно волшебными — скорее гримуары магов, чем обычные справочные материалы.

— Это Грамматики, — сказал Энтони. — Они выглядят впечатляюще, но ничего страшного, их можно потрогать. Они предназначены для того, чтобы с ними советоваться. Только сначала вытрите пальцы о бархат.

Грамматики представляли собой переплетенные тома разной толщины, но в одинаковых переплетах, расположенные в алфавитном порядке по латинизированному названию языка и по дате публикации на этих языках. Некоторые комплекты Грамматики — в частности, европейские языки — занимали целые витрины; другие, в основном восточные языки, содержали очень мало томов. Китайские грамматики состояли всего из трех томов; японские и корейские грамматики содержали только по одному тому. Тагалог, что удивительно, состоял из пяти томов.

— Но это не наша заслуга, — сказал Энтони. — Вся эта работа по переводу была проделана испанцами; вот почему на титульных листах вы также увидите титры переводчиков с испанского на английский. И большая часть карибских и южно-азиатских грамматик — вот они — все еще в процессе работы. Эти языки не представляли интереса для Вавилона до заключения Парижского мира, который, конечно же, включил значительную часть территории в имперские владения Британии. Точно так же вы увидите, что большинство африканских грамматик переведены на английский с немецкого — именно немецкие миссионеры и филологи делают там больше всего работы; у нас уже много лет никто не занимался африканскими языками.

Робин не мог удержаться. Он с нетерпением потянулся за «Грамматикой восточных языков» и начал листать титульный материал. На титульном листе каждого тома очень аккуратным мелким почерком были написаны имена ученых, подготовивших первое издание каждой «Грамматики». Натаниэль Халхед написал «Бенгальскую грамматику», сэр Уильям Джонс — «Санскритскую грамматику». Робин заметил, что в этом была своя закономерность — все первоначальные авторы, как правило, были белыми британцами, а не носителями этих языков.

— Только недавно мы много занимались восточными языками, — говорит Энтони. — Некоторое время мы отставали от французов. Сэр Уильям Джонс добился некоторого прогресса, включив санскрит, арабский и персидский языки в списки курсов, когда был здесь стипендиатом — он основал «Персидскую грамматику» в 1771 году — но он был единственным, кто серьезно занимался этими языками до 1803 года.

— Что случилось потом? — спросил Робин.

— Потом на факультет пришел Ричард Ловелл, — сказал Энтони. — Я слышал, что он что-то вроде гения в дальневосточных языках. Он написал два тома одной только китайской грамматики.

Робин с почтением протянул руку и взял первый том «Китайской грамматики». Том казался необычайно тяжелым, каждая страница была исписана чернилами. На каждой странице он узнавал судорожный, аккуратный почерк профессора Ловелла. Книга охватывала поразительную широту исследований. Он отложил книгу, с тревогой осознав, что профессор Ловелл — иностранец — знает о его родном языке больше, чем он сам.

— Почему они находятся в витринах? — спросила Виктория. — Кажется, их довольно сложно вынуть.

— Потому что это единственные издания в Оксфорде, — сказал Энтони. — Есть резервные копии в Кембридже, Эдинбурге и Министерстве иностранных дел в Лондоне. Они обновляются ежегодно, чтобы учесть новые находки. Но это единственные существующие полные, авторитетные собрания знаний о каждом языке. Новые работы добавляются вручную, заметьте — слишком дорого обходится перепечатывать каждый раз, когда появляются новые дополнения, и, кроме того, наши печатные станки не могут справиться с таким количеством иностранных шрифтов.

— Значит, если пожар охватит Вавилон, мы можем потерять целый год исследований? — спросил Рами.

— Год? Лучше десятилетия. Но этого никогда не случится. — Энтони постучал пальцем по столу, который, как заметил Робин, был инкрустирован десятками тонких серебряных стержней. — Грамматика защищена лучше, чем «Принцесса Виктория». Эти книги невосприимчивы к пожарам, наводнениям и попыткам изъятия кем-либо, кто не внесен в реестр Института. Если кто-то попытается украсть или повредить одну из них, он будет поражен невидимой мощной силой, и потеряет всякое чувство собственного существования и цели до прибытия полиции.

— Решетки могут это сделать? — спросил Робин, встревоженный.

— Ну, что-то близкое, — сказал Энтони. — Я просто предполагаю. Профессор Плэйфер занимается защитными решетками, и ему нравится быть загадочным в этом вопросе. Но да, безопасность этой башни поразит вас. Она выглядит как обычное оксфордское здание, но если кто-то попытается проникнуть внутрь, он окажется истекающим кровью на улице. Я видел, как это происходит.

— Это слишком большая защита для исследовательского здания, — сказал Робин. Его ладони внезапно стали липкими; он вытер их о халат.

— Ну, конечно, — сказал Энтони. — В этих стенах больше серебра, чем в хранилищах Банка Англии.

— Правда? — спросила Летти.

— Конечно, — сказал Энтони. — Вавилон — одно из самых богатых мест во всей стране. Хотите посмотреть, почему?

Они кивнули. Энтони щелкнул пальцами и пригласил их следовать за ним вверх по лестнице.

Восьмой этаж был единственной частью Вавилона, скрытой за дверями и стенами. Остальные семь этажей были спроектированы по открытой схеме, без барьеров вокруг лестницы, но лестница на восьмой этаж вела в кирпичный коридор, который, в свою очередь, вел к тяжелой деревянной двери.

— Противопожарный барьер, — объяснил Энтони. — На случай несчастных случаев. Отгораживает от остальной части здания, чтобы Грамматики не сгорели, если что-то здесь взорвется. — Он прислонил свой вес к двери и толкнул ее.

Восьмой этаж больше походил на мастерскую, чем на научную библиотеку. Ученые стояли, согнувшись вокруг рабочих столов, как механики, держа в руках наборы гравировальных инструментов и серебряные слитки всех форм и размеров. Жужжание, гудение, звуки сверления наполняли воздух. Что-то взорвалось рядом с окном, вызвав россыпь искр, за которыми последовал целый поток проклятий, но никто даже не взглянул вверх.

Перед рабочими местами их ждал седовласый белый мужчина. У него было широкое, изборожденное улыбкой лицо и такие мерцающие глаза, что ему можно было дать от сорока до шестидесяти. На его черной мантии мастера было так много серебряной пыли, что она мерцала при каждом движении. Его брови были густыми, темными и необычайно выразительными; казалось, они готовы были соскочить с его лица от энтузиазма, когда бы он ни заговорил.

— Доброе утро, — сказал он. — Я профессор Джером Плэйфер, председатель факультета. Я изучаю французский и итальянский языки, но моя первая любовь — немецкий. Спасибо, Энтони, вы свободны. Вы с Вудхаузом уже готовы к поездке на Ямайку?

— Еще нет, — сказал Энтони. — Все еще нужно найти учебник патуа. Я подозреваю, что Гидеон взял его, не расписавшись.

— Тогда приступайте.

Энтони кивнул, нахлобучил воображаемую шляпу на голову Робина и отступил назад через тяжелую дверь.

Профессор Плэйфер приветствовал их.

— Теперь вы видели Вавилон. Как мы все поживаем?

На мгновение никто не заговорил. Летти, Рами и Виктория выглядели ошеломленными, как и Робин. На них обрушился сразу большой объем информации, и в результате Робин не был уверен, что земля, на которой он стоит, реальна.

Профессор Плэйфер усмехнулся.

— Я знаю. У меня тоже было такое же впечатление в первый день пребывания здесь. Это похоже на введение в скрытый мир, не так ли? Как принятие пищи при дворе Сили. Когда узнаешь, что происходит в башне, обычный мир кажется и вполовину не таким интересным.

— Это ослепительно, сэр, — сказала Летти. — Невероятно.

Профессор Плэйфер подмигнул ей.

— Это самое замечательное место на земле.