Опиум. Комиссар Линь сжигал опиум.

— Робин. — Профессор Ловелл ворвался в комнату, за ним следовал мистер Бейлис. Оба выглядели разъяренными; особенно лицо профессора Ловелла было искажено яростью, которую Робин никогда на нем не видел. — Что ты сделал?

— Я — что? — Робин озадаченно смотрел с профессора Ловелла на окно. — Я не понимаю...

— Что ты сказал? — повторил профессор Ловелл, тряся Робин за воротник. — Что ты ему сказал?

Это был первый раз, когда профессор Ловелл поднял на него руку после того дня в библиотеке. Робин не знал, что профессор Ловелл может сделать сейчас — взгляд его глаз был звериным, совершенно неузнаваемым. Пожалуйста, — дико подумал Робин. Пожалуйста, сделайте мне больно, ударьте меня, потому что тогда мы будем знать. Тогда не останется никаких вопросов. Но заклятие прошло так же быстро, как и появилось. Профессор Ловелл отпустил Робин, моргнул, словно приходя в себя. Он сделал шаг назад и смахнул пыль с пиджака.

Вокруг них стояли Рами и Виктория, оба напряглись, приседая, как будто хотели проскочить между ними.

— Извините, я просто... — Профессор Ловелл прочистил горло. — Соберите свои вещи и встретьте меня снаружи. Все вы. Корабль «Хеллас» ждет в порту.

— Но разве мы не направляемся в Макао? — спросила Летти. — В наших извещениях сказано...

— Ситуация изменилась, — отрывисто сказал профессор Ловелл. — Мы заказали ранний рейс обратно в Англию. Идите.

Корабль «Хеллас» покинул Перл-Бей с впечатляющей поспешностью. В течение пятнадцати минут после высадки на берег канаты были перерезаны, якоря сняты, а паруса развернуты. Они вынырнули из гавани, преследуемые клубами дыма, который, казалось, поглотил весь город.

Экипаж, которому до посадки не сказали, что он будет отвечать за проживание и питание пяти дополнительных пассажиров, был немногословен и раздражен. Корабль «Хеллас» не был пассажирским судном, и его каюты и так были тесными. Рами и Робину предложили койку с матросами, но девушкам предоставили отдельную каюту, которую они делили с единственным гражданским лицом на борту — женщиной по имени Джемайма Смит, христианской миссионеркой из Америки, которая пыталась пробраться на материк, но была поймана при попытке перейти реку вброд в пригороде Кантона.

— Вы знаете, из-за чего вся эта суета? — спрашивала она, пока они сидели, сгорбившись, в неразберихе. — Это был несчастный случай, или китайцы сделали это специально? Будет ли теперь открытая война, как ты думаешь? — Последний вопрос она с волнением повторяла через определенные промежутки времени, несмотря на их отчаянные заверения, что они не знают. Наконец она перевела разговор на то, что они делали в Кантоне, и как они провели дни на английской фабрике. — Под этой крышей довольно много преподобных, не так ли? Что вы делали на воскресных службах? — Она пытливо посмотрела на Рами. — Вы ходите на воскресные службы?

— Конечно. — Рами не пропустил ни одного удара. — Я хожу, потому что меня заставляют, там я бормочу извинения перед Аллахом при любой возможности.

— Он шутит, — быстро сказала Летти, прежде чем ужаснувшаяся мисс Смит начала пытаться обратить его в свою веру. — Он, конечно, христианин — мы все должны были подписаться под Тридцатью девятью статьями при поступлении в Оксфорд.

— Я очень рада за вас, — искренне сказала мисс Смит. — Вы будете распространять Евангелие и дома?

— Дом — это Оксфорд», — сказал Рами, невинно моргая. Боже, помоги нам, подумал Робин, он сорвался. — Вы хотите сказать, что в Оксфорде полно язычников? Боже правый. Кто-нибудь сказал им?

Наконец мисс Смит устала от них и поднялась на палубу, чтобы помолиться, или что там делают миссионеры. Робин, Летти, Рами и Виктория сгрудились вокруг стола, ерзая, как непослушные школьники в ожидании наказания. Профессора Ловелла нигде не было видно; как только они поднялись на борт, он ушел поговорить с капитаном. Тем не менее, никто не сказал им, что происходит и что будет дальше.

— Что ты сказал комиссару? — тихо спросила Виктория.

— Правду, — ответил Робин. — Все, что я ему сказал, было правдой.

— Но, конечно, что-то заставило его...

В дверях появился профессор Ловелл. Они замолчали.

— Робин, — сказал он. — Давай поговорим.

Он не стал дожидаться ответа Робина, прежде чем повернуться и направиться вниз по коридору. Робин нехотя встал.

Рами коснулся его руки.

— Ты в порядке?

— Я в порядке. — Робин надеялся, что они не смогут определить, как быстро бьется его сердце и как громко стучит кровь в ушах. Он не хотел идти за профессором Ловеллом; он хотел спрятаться и затаиться, сидеть в углу в обнимку с головой. Но эта конфронтация назревала уже давно. Хрупкое перемирие, заключенное в утро его ареста, было непрочным. Они слишком долго лгали себе, он и его отец. Вещи не могли вечно оставаться похороненными, скрытыми и намеренно игнорируемыми. Рано или поздно все должно было встать на свои места.

— Мне любопытно. — Профессор Ловелл сидел за столом и листал словарь, когда Робин, наконец, добрался до своей каюты. — Ты знаешь стоимость сундуков, сожженных в гавани?

Робин вошел внутрь и закрыл за собой дверь. Его колени дрожали. Он мог бы снова стать одиннадцатилетним, пойманным за чтение художественной литературы, когда этого делать не следовало, и дрожащим от предстоящего удара. Но он больше не был ребенком. Он изо всех сил старался, чтобы его голос не дрожал.

— Сэр, я не знаю, что случилось с комиссаром, но это не...

— Более двух миллионов фунтов, — сказал профессор Ловелл. — Ты слышал мистера Бейлиса. Два миллиона, за большую часть которых Уильям Джардин и Джеймс Мэтисон теперь несут личную ответственность.

— Он уже принял решение, — сказал Робин. — Он принял решение еще до того, как встретился с нами. Я ничего не мог сказать...

— Твоя работа была несложной. Быть рупором для Гарольда Бейлиса. Представить китайцам дружелюбное лицо. Сгладить ситуацию. Я думал, мы четко определились с твоими приоритетами, нет? Что ты сказал комиссару Линю?

— Я не знаю, что вы думаете, что я сделал, — сказал Робин, расстроенный. — Но то, что случилось в доках, произошло не по моей вине.

— Ты предложил ему уничтожить опиум?

— Конечно, нет.

— Ты говорил ему что-нибудь еще о Джардине и Мэтисоне? Может быть, ты как-то узурпировал Гарольда? Ты уверена, что не было ничего предосудительного в том, как ты себя повел?

— Я делал то, что мне говорили, — настаивал Робин. — Мне не нравится мистер Бейлис, нет, но что касается того, как я представлял компанию...

— Хоть раз, Робин, пожалуйста, попробуй просто сказать, что ты имеешь в виду, — сказал профессор Ловелл. — Будь честен. Что бы ты сейчас ни делал, это неловко.

— Я... хорошо тогда. — Робин сложил руки. Ему не за что было извиняться, нечего было скрывать. Рами и Виктория были в безопасности; ему нечего было терять. Больше никаких поклонов, никакого молчания. — Хорошо. Давайте будем честны друг с другом. Я не согласен с тем, что Jardine & Matheson делает в Кантоне. Это неправильно, это вызывает у меня отвращение...

Профессор Ловелл покачал головой.

— Ради всего святого, это всего лишь рынок. Не будь ребенком.

— Это суверенная нация.

— Это нация, погрязшая в суевериях и древности, лишенная верховенства закона, безнадежно отстающая от Запада по всем возможным показателям. Это нация полуварварских, неисправимо отсталых дураков...

— Это нация людей, — огрызнулся Робин. — Людей, которых вы отравляете, чьи жизни вы разрушаете. И если вопрос в том, буду ли я продолжать содействовать этому проекту, то нет — я больше не вернусь в Кантон, ни ради торговцев, ни ради чего-либо, хоть отдаленно связанного с опиумом. Я буду проводить исследования в Вавилоне, я буду делать переводы, но я не буду делать этого. Вы не сможете меня заставить.