В какой-то момент они начали читать друг другу стихи — прекрасные цепочки двустиший на урду, которые, как сказал ему Рами, называются газелями, и поэзию Танга, которую Робин откровенно не любил, но которая звучала впечатляюще. И ему так хотелось произвести впечатление на Рами. Он был таким остроумным, начитанным и веселым. У него было резкое, язвительное мнение обо всем — о британской кухне, британских манерах, соперничестве Оксбриджей («Оксфорд больше Кембриджа, но Кембридж красивее, и вообще я думаю, что Кембридж создали только для того, чтобы переполнить его посредственными талантами»). Он объездил полмира; он был в Лакнау, Мадрасе, Лиссабоне, Париже и Мадриде. Он описывал свою родную Индию как рай: «Манго, Бёрди (он уже начал называть Робина «Птичка») они до смешного сочные, вы не можете купить ничего подобного на этом жалком маленьком острове. Прошли годы с тех пор, как я их ел. Я бы все отдал, чтобы увидеть настоящий бенгальский манго».

— Я читал «Арабские ночи, — предложил Робин, опьяненный возбуждением и стараясь казаться житейски образованным.

— Калькутта не в арабском мире, Птичка.

— Я знаю. — Робин покраснел. — Я просто хотел сказать...

Но Рами уже перешел к делу:

— Ты не сказал мне, что читаешь по-арабски!

— Нет, я читаю в переводе.

Рами вздохнул.

— В чьем?

Робин изо всех сил пытался вспомнить.

— Джонатана Скотта?

— Это ужасный перевод. — Рами махнул рукой. — Выбрось его. Во-первых, это даже не прямой перевод — сначала он был на французском, а потом на английском, — а во-вторых, он и отдаленно не похож на оригинал. Более того, Галланд — Антуан Галланд, французский переводчик — сделал все возможное, чтобы франкофицировать диалог и стереть все культурные детали, которые, по его мнению, могли бы запутать читателя. Он переводит наложниц Гаруна Альрашида как dames ses favourites. Любимые дамы. Как можно получить «любимые дамы» от «наложниц»? И он полностью вырезает некоторые эротические отрывки и вставляет культурные объяснения, когда ему вздумается — скажи мне, как бы ты хотел читать эпос, когда тебе на все пикантные места дышит в затылок унылый француз?

Рами бурно жестикулировал, пока говорил. Было ясно, что он не был по-настоящему зол, просто он был страстен и явно гениален, он был так увлечен правдой, что весь мир должен был узнать ее. Робин откинулся назад и наблюдал за прекрасным, взволнованным лицом Рами, одновременно удивляясь и восхищаясь.

Он мог бы тогда заплакать. Он был так отчаянно одинок и только сейчас понял это, а теперь он не был одинок, и это было так хорошо, что он не знал, что с собой делать.

Когда, наконец, они стали слишком сонными, чтобы закончить свои фразы, сладости наполовину исчезли, а пол Рами был усеян обертками. Зевнув, они пожелали друг другу спокойной ночи. Робин, спотыкаясь, вернулся в свою комнату, захлопнул дверь и повернулся лицом к пустым покоям. Это был его дом на следующие четыре года — кровать под низким покатым потолком, где он просыпался каждое утро, протекающий кран над раковиной, где он умывался, и стол в углу, над которым он горбился каждый вечер и писал при свечах, пока воск не капал на половицы.

Впервые с тех пор, как он приехал в Оксфорд, его осенило, что здесь ему предстоит прожить жизнь. Он представил себе, как она проносится перед ним: постепенное накопление книг и безделушек на этих свободных книжных полках; износ новых хрустящих льняных рубашек, все еще упакованных в чемоданы; смена времен года, видимая и слышимая через окно над его кроватью, которое никак не закрывалось. И Рами, прямо напротив.

Это было бы не так уж плохо.

Кровать была не заправлена, но он слишком устал, чтобы возиться с простынями или искать одеяло, поэтому свернулся калачиком на боку и натянул на себя пальто. Вскоре он уже крепко спал и улыбался.

Занятия начнутся только третьего октября, так что оставалось три полных дня, когда Робин и Рами могли свободно исследовать город.

Это были три самых счастливых дня в жизни Робина. У него не было ни чтений, ни занятий, ни рефератов, ни сочинений, к которым нужно было готовиться. Впервые в жизни он полностью контролировал свой кошелек и расписание, и он сходил с ума от свободы.

Свой первый день они провели за покупками. Они отправились в Ede & Ravenscroft, чтобы им подобрали одежду; в книжный магазин Торнтона — за всем списком учебных курсов; в магазин товаров для дома на Корнмаркете — за чайниками, ложками, постельным бельем и лампами Argand. После приобретения всего, что, по их мнению, было необходимо для студенческой жизни, они оба обнаружили, что у них осталась щедрая часть стипендии, и им не грозила опасность ее исчерпания — их стипендия позволяла им ежемесячно снимать одну и ту же сумму из стипендии.

Поэтому они были расточительными. Они покупали мешки засахаренных орехов и карамели. Они арендовали в колледже катера и после обеда гоняли друг друга по берегам Черуэлла. Они ходили в кофейню на Квинс-лейн, где потратили смехотворную сумму денег на разнообразную выпечку, которую никто из них никогда не пробовал. Рами очень любил оладьи («С ними овсянка становится такой вкусной, — говорил он, — я понимаю, что такое быть лошадью»), а Робин предпочитал липкие сладкие булочки, настолько пропитанные сахаром, что от них часами болели зубы.

В Оксфорде они торчали как бельмо на глазу. Поначалу это раздражало Робина. В Лондоне, который был чуть более космополитичным, иностранцы никогда не привлекали к себе столь пристальных взглядов. Но горожане Оксфорда, казалось, постоянно удивлялись их присутствию. Рами привлекал больше внимания, чем Робин. Робин был иностранцем только вблизи и при определенном освещении, а Рами был сразу, заметно другим.

— О да, — сказал он, когда пекарь спросил, не из Индостана ли он, говоря с преувеличенным акцентом, которого Робин никогда раньше не слышал. — У меня там довольно большая семья. Не говорите никому, но я на самом деле из королевской семьи, четвертый в очереди на трон — какой трон? О, просто региональный; наша политическая система очень сложная. Но я хотел жить нормальной жизнью — получить нормальное британское образование, понимаете, — поэтому я уехал из своего дворца сюда.

— Почему ты так говоришь? — спросил Робин, как только они оказались вне пределов слышимости. — И что ты имеешь в виду, говоря, что ты на самом деле член королевской семьи?

— Всякий раз, когда англичане видят меня, они пытаются определить, из какой истории они меня знают, — сказал Рами. — Либо я грязный вороватый ласкар, либо слуга в доме какого-нибудь набоба. А в Йоркшире я понял, что проще, если они думают, что я принц Великих Моголов.

— Я всегда старался просто слиться с толпой, — сказал Робин.

— Но для меня это невозможно, — сказал Рами. — Я должен играть роль. Вернувшись в Калькутту, мы все рассказываем историю о Саке Дин Махомеде, первом мусульманине из Бенгалии, который стал богатым человеком в Англии. У него жена белая ирландка. Он владеет недвижимостью в Лондоне. И знаете, как он это сделал? Он открыл ресторан, который провалился; затем он попытался наняться дворецким или камердинером, что тоже не удалось. И тогда ему пришла в голову блестящая идея открыть дом шампуня в Брайтоне. — Рами усмехнулся. — Приходите и получайте свои целебные пары! Делайте массаж с индийскими маслами! Они лечат астму и ревматизм; они исцеляют паралич. Конечно, дома мы в это не верим. Но все, что нужно было сделать Дину Махомеду, это получить медицинские дипломы, убедить мир в этом волшебном восточном лекарстве, и тогда они ели у него из ладони. И что это тебе говорит, Птичка? Если они собираются рассказывать о тебе истории, используй это в своих интересах. Англичане никогда не будут считать меня шикарным, но если я впишусь в их фантазии, то они, по крайней мере, будут считать меня королевской особой.

Это обозначило разницу между ними. С самого приезда в Лондон Робин старался не высовываться и ассимилироваться, играть на своей непохожести. Он думал, что чем более непримечательным он будет казаться, тем меньше внимания привлечет. Но Рами, у которого не было другого выбора, кроме как выделяться, решил, что может и ослепить. Он был смел до крайности. Робин находила его невероятным и немного пугающим.