– Чтобы было как раньше, мне нужно, чтобы ты была поразговорчивей, – приветливо улыбается он.

Его лучезарные улыбки не отягощённые прошлым сводят меня с ума. Это драма. Я не могу быть открытой как раньше. Он всё испортил. Между нами чёрная дыра.

– Помнишь вечер, в который мы познакомились? Я тогда пришла, чтобы увидеть тебя, и, пока искала тебя, напилась. Ты предложил подвезти меня до дома, а я наврала, что живу на «Пионерской», назвала адрес своей бабушки, потому что я хотела побыть с тобой. Ты меня привёз и уехал, а я же не могла заявиться к бабушке в два часа ночи, ещё и пьяная, поэтому я вышла из двора и пошла ловить машину, – я смеюсь. Он тоже. – Мой пьяный мозг не мог сообразить, что ты развернёшься, ведь тебе надо ехать назад. И вот ты останавливаешься на светофоре, а я стою на другой стороне дороги и ловлю машину. Ты открываешь окно и делаешь вот так, – я вопрошающе развожу руки в стороны. – Ты развернулся, как в «Форсаже» с заносом, и подъехал ко мне. Этого можно было не делать, ведь я уже была по уши в тебя влюблена. Ты спросил: «Куда это ты собралась?» – я уже в слезах, Дима напряжённо слушает меня.

– Только не говори, что я тебя изнасиловал тогда или ты нашла в моём багажнике труп проститутки, умоляю, – говорит он. Я смеюсь сквозь слёзы.

– Нет, я тогда честно сказала тебе, что наврала, чтобы побыть с тобой, потому что я хотела насладиться временем, проведённым вместе, а в итоге я ехала и боялась, что моё враньё вскроется. В общем, я ехала не с тобой, а со своей тайной. У меня тогда было чувство, что я всё испортила. Вот сейчас у меня такое же чувство. Будто я должна наслаждаться, а я не могу и только всё порчу.

Дима молча замахивается, чтобы кинуть Рексу палку, но моя семидесятикилограммовая лошадь действует на опережение, с разгона прыгая за палкой, по дороге цепляя Диму за толстовку и роняя его в свежую майскую траву. Это очень смешно.

Дима встаёт и отряхивается:

– А что было потом?

– Потом ты меня изнасиловал, – улыбаюсь я.

***

Затем прокурор задаёт вопрос обо мне:

– При каких обстоятельствах Елизавета появилась в вашей жизни?

Они репетировали этот разговор. Это всё наигранный спектакль плохих актёров. Неужели никто этого не замечает?

– Просыпайся, поехали! Лиза! – он долго тянет моё имя, будто поёт его. Он его смакует.

Я медленно открываю глаза, не хочу просыпаться. Дима натягивает чёрную толстовку сверху на чёрную футболку.

– Давай, давай, – улыбается он, – надо проснуться.

Мы уже несколько дней не выходили из этой квартиры, и с каждым днём я всё меньше хочу контактировать с внешним миром. Будто его не существует. Эволюция не отпускает нас. Меня. Подростковые динамические стереотипы, пьяные сексуальные фиксации или просто маниакальная любовь. И моя биохимическая привязанность к страданию. Он берёт меня за руку и тащит с кровати.

– Бегом, бегом! Давай!

Я лениво вылезаю из кровати, на мне его чёрная футболка. В ванной я открываю ящик под раковиной в поисках зубной пасты или доказательств того, что нахожусь не в розовой сахарной вате, а в чёрно-белой реальности. Такие доказательства разбросаны по всей его квартире, но я предпочла их не замечать, наслаждаясь моментом. Резинка для волос с блестящими камнями. Я бы не надела такую даже под страхом смерти. В этом плане я жёсткий консерватор. Резинка для волос может быть только чёрная и тонкая. Всё остальное – все эти стразы, каменья или розовые пушистые шарики – инфантильное отсутствие элементарного вкуса. На мой взгляд.

Аня, сука, я ненавижу тебя. Зачем ты вернула его мне? Снова.

Я надеваю уродскую резинку с торчащим чёрным волосом из рекламы Head&Shoulders себе на запястье. Я могла бы выйти из ванны и тыкать этой резинкой Диме в лицо, а дождавшись предположения, что это моя резинка, устроить ликбез на тему вкуса и стиля, а также на тему цвета моих волос. Хотя если сменить угол обзора ситуации, я не имею никакого морального права на это. Это я его бросила, исчезнув из его разбитой машины и его разбитой головы. Потому что так и не смогла простить его за ту ночь.

Я чищу зубы, умываюсь и выхожу.

– Куда мы едем? Зачем так спешить?

– Давай одевайся и поехали.

По дороге моя бурная фантазия предвкушает романтичное свидание на воздушном шаре, полёт на вертолёте или завтрак в «Террасе» на худой конец. Периодически я сама забываю, что мы с Димой никогда не были романтичной парой. Он привозит меня к зданию ГИБДД на шоссе Революции.

– Сейчас ты идёшь в кабинет триста десять и сдаёшь теорию. Потом сдашь площадку и город.

– Что? Ты сейчас серьёзно? – на моём лице недоумение, насколько вы можете представить себе недоумение на лице.

Получение водительского удостоверения – это последнее, что меня сейчас волнует. Меня это вообще не волнует.

Дима выходит из машины, обходит её спереди, открывает мою дверь и протягивает руку:

– Давай. На выход.

Я поднимаюсь на третий этаж и захожу в кабинет. Лейтенант, ожидающий только меня одну, говорит:

– Привет, Елизавета, садись за этот компьютер, – он жестом показывает единственный включённый компьютер в классе. Здесь больше никого нет.

Я послушно сажусь за компьютер и отвечаю на вопрос за вопросом. Гужевая повозка, помеха справа, остановка и высадка пассажиров, стоянка, аварийный знак, ручной тормоз… И опять ни слова про управление в состоянии опьянения наркотическими веществами. И про оставление места происшествия. Загорается зелёный экран. Я отвечала на вопросы так же, как и в прошлый раз. Инспектор распечатывает какой-то документ, встаёт из-за стола и говорит:

– Идём!

Я послушно плетусь за ним. Мы выходим на улицу, сотрудник протягивает Диме руку. Я чувствую себя никчёмной маленькой девочкой рядом с двумя взрослыми дядями, решающими мои проблемы. Я не просила никого решать мои проблемы. Я расправляю плечи, чтобы выглядеть увереннее. Меня раздражает то, каким образом складывается этот день. Они отнимают у меня историю о том, как я сама сдала на права!

– Ну что, поехали? – инспектор обращается ко мне.

– Да, – отрешённо говорю я, кинув на Диму злобный взгляд.

Он разводит руки и сдвигает брови, безмолвно спрашивая: «Что? Что не так?» Я мотаю головой, закатываю глаза и иду за гаишником. Дима садится в свою машину.

Мы подходим к новенькой блестящей бежевой Skoda Octavia. Он садится за руль и говорит мне сесть на пассажирское кресло. Мы выезжаем с парковки и едем в сторону площадки. Я молча ковыряю уродские каменья на резинке, надетой на моё запястье.

– Не волнуйся, – говорит он.

– Я не волнуюсь. Я могла бы сдать сама, – у меня отняли возможность показать, что я могу сама.

– Вот сейчас и сдашь! Сама! – он специально протягивает «сама», поглядывая в зеркало заднего вида на чёрную BMW, следующую за нами. Они оба издеваются надо мной.

Дима пишет: «Что не так?»

Всё не так. Всё, твою мать, не так! Я не отвечаю.

Мы приезжаем на площадку, по которой, как в замедленной съёмке, периодически глохнув, ползают «Фольксвагены Поло», «Шкоды Октавиа» и «Ниссаны Альмера» с буквами «У» в красном треугольнике.

– Знаешь, что делать? – спрашивает меня инспектор.

– Я не тупая! – я отвечаю еле слышно.

Сажусь за руль. Эта машина из того поколения, что поддают газу, когда включаешь первую передачу. Даже эта машина считает, что мне нужна помощь. Заезжаю на эстакаду. Торможу, газую. Отработанные автоматизмы. Лейтенант показывает большой палец вверх, и я еду на «разворот в три приёма». Я делаю это резко, даже злобно. Я бы сдала сама!

Ещё один палец вверх от инспектора.

Параллельная парковка задом. Я легко паркуюсь. Я бы сдала сама. Я бы сдала сама. Я бы сдала сама. Выхожу из машины. Инспектор подписывает очередную бумагу и говорит:

– Вот и сдала сама. Я вижу, что ты сдала сама, окей? Будь спокойнее. Сейчас быстро прокатимся в город, и всё.