Чтобы окончательно вывести человека из себя, надо попросить его успокоиться.

Я еду за рулём Skoda Octavia по шоссе Революции. Чёрная BMW едет за нами. Инспектор задорно говорит повернуть налево на следующем регулируемом перекрёстке. Мы подъезжаем к перекрёстку и встаём в небольшую пробку. Он говорит:

– Ой нет, давай разворачивайся, не будем здесь стоять.

– Здесь двойная сплошная.

– Ничего, разворачивайся.

– Я не буду разворачиваться через двойную сплошную, – я смотрю на свои руки, вцепившиеся в чёрный обод руля.

– Хорошо, выходи, – нарочито терпеливо, но с громким вздохом говорит лейтенант.

Я останавливаюсь и выхожу из машины прямо на дороге. Дима открывает окно и спрашивает:

– Что происходит?

– Это я должна спрашивать, Дима.

Инспектор медленно выходит с пассажирского места, показывает Диме свою ладонь типа «всё в порядке» или «твоя девушка не в себе», садится за руль и разворачивает машину через двойную сплошную, Дима тут же разворачивается вслед за ним. Я качаю головой с выпученными глазами. Это всё грёбаный сюр.

– Садись давай! – он снова выходит и садится на пассажирское сиденье.

Я сажусь за руль и проезжаю пятнадцать метров. Может, двенадцать. Он говорит:

– Останавливайся.

Я торможу. Чёрная BMW объезжает нас и встаёт впереди. Я смотрю на буквы на его номере «Х», «А», «М». Я не смогу начать с ним всё сначала, потому что каждый раз когда он будет насильно причинять мне добро, я буду брыкаться как необъезженная лошадь. Я не Аня. Меня не нужно спасать. Это требовалось от него всего лишь раз.

Я ненавижу тебя, Дима.

– Всё, сейчас иди в кабинет сто двенадцать, надо будет сфотографироваться, и получишь свои права. Сама, – он продолжает издеваться надо мной.

Я выхожу на улицу. Дима выходит из своей машины и подходит ко мне.

– Что такое, Лиза?

– Ничего. Я сдала бы сама. – я практически никогда не озвучиваю свои мысли. Возможно, поэтому меня сложно понять.

– Пошли в машину, – он подталкивает меня в спину, открывает пассажирскую дверь, затем садится за руль. – Если честно, я думал, что ты будешь рада.

– Я была бы рада, Дима, если бы вот это не попадалось мне на глаза! – я снимаю со своей руки резинку и кидаю в него. – Вот чему бы я действительно была рада. А сдать на права я в состоянии сама. Два года без тебя жила и не умерла. Не надо решать мои проблемы, реши для начала свои.

С каждым словом, которое произношу, я всё глубже захлёбываюсь в ярости. Сейчас надо просто замолчать и начать дышать. Я выхожу из машины и с силой хлопаю дверью его BMW. Я кричу:

– И дверь эту я тоже могу закрыть сама!

Со стороны может показаться странным, что я так реагирую, ведь он помогает мне. Люди обычно любят, когда их жизнь упрощают. Но я не хочу ничего упрощать. И я не хочу, чтобы мне помогали. Я просила о его помощи всего один раз. Единственный раз, когда я по-настоящему нуждалась в его помощи.

Я подхожу к кабинету сто двенадцать. Взъерошенные волосы, красные глаза, полное отсутствие макияжа, синяки под глазами и гримаса ярости – у меня отняли красивую фотографию на моём водительском удостоверении. Моими правами можно будет пугать останавливающих меня инспекторов.

Сидя в ожидании своей розовой карточки с ужасающей фотографией, я пытаюсь успокоиться. Он хотел как лучше. Он хотел порадовать меня. Он хотел помочь мне. Ещё он хотел убить меня. И эта резинка. Если бы не эта резинка, я не так остро реагировала на принудительное решение моих проблем.

Телефон вибрирует в руках: «Дыши)».

Вдох. Выдох. Лейтенант выходит из кабинета и с улыбкой протягивает карточку:

– Поздравляю!

– Спасибо! – я сую это уродство в сумку, даже не посмотрев, и выхожу на улицу.

Дима ждёт меня у машины. Он открывает водительскую дверь и говорит:

– Прокатишь меня? Ты зря думаешь, что я решаю твои проблемы. Я решаю свои – я не хочу больше ездить за рулём.

Я улыбаюсь. Есть в нём что-то гипнотическое. Он умудряется заставлять меня чувствовать ярость и любовь одновременно. Я сажусь за руль, двигаю сиденье ближе, регулирую зеркала. Он смотрит на меня с пассажирского сиденья и говорит:

– Тебе идёт.

Я замечаю у своей ноги разноцветные камни резинки, которую десятью минутами ранее бросила в него. Он даже не удосужился убрать её отсюда. Кажется, ему совсем нет до этого дела. Удар головой о стойку лобового стекла на скорости сто тридцать километров в час не мог положительно сказаться на когнитивных функциях. Я поднимаю резинку и протягиваю ему. Он открывает окно и выкидывает её на мокрый асфальт парковки у здания ГИБДД, не отводя от меня взгляд. Это так символично.

– Окей? – спрашивает он.

– Пристегнись, второй раз ты не переживёшь, – неудачно шучу я и нажимаю на педаль газа.

Аня, а ты ездила за рулём его машины? Уверена, что нет.

Тёплый майский вечер. Мы едем отмечать появление на свет ужасающей розовой карточки. Я еду просто напиться, чтобы потерять память. На мне длинное платье, послушно повторяющее контуры моего тела тонкой вискозой. Высокие вырезы по ногам и утягивающий плотный корсет-пояс на талии, на котором, как мне кажется, держатся последние нотки моего самообладания и надежды на счастливое будущее вместе с Димой. Чёрные босоножки с двумя тонкими ремешками. У меня распущены волосы. Смоки айс. Это всё.

На нём тёмно-синие джинсы Calvin Klein и чёрная толстовка с надписью DSQUARED2.

Мы выглядим как плохие люди. Между нами чёрная дыра.

Мы подъезжаем прямо к входу ночного клуба А2. Дима выходит из чёрной блестящей, злобно прищуренной BMW, медленно обходит её, открывает мою дверь и протягивает руку.

Толпа тусовщиков, стоящих в очереди на унизительную проверку соответствия своих внешних параметров самопровозглашённому статусу этого заведения, смотрит на нас.

Мы – кадр из фильма. Фильма ужасов. С элементами драмы. Чёрной комедии. Порно. Артхауса. В этом фильме не будет хеппи-энда. Я вас предупредила, не говорите потом, что надеялись на него. Дима пропускает меня вперёд, мы проходим сквозь толпу, он держит меня за локоть. Охранник протягивает ему руку.

Ночные клубы притягательны тем, что в них музыка орёт громче мыслей. Я заказала ром. Диме я заказала апельсиновый сок. Это такой вид психологического насилия. Апельсиновый сок – это пассивная агрессия. Только в контексте наших отношений.

– Дима, ты не пьёшь? – спрашивает размалёванная девица из компании, в которой мы оказались.

Я отвечаю за Диму:

– Он предпочитает тяжёлые наркотики.

Дима улыбается. Я – нет. Девица улыбается лишь уголками губ в лёгком недоумении, не зная, как реагировать.

– Да я шучу. Его психиатр советует воздерживаться от алкоголя.

Дима закрывает лицо рукой. У девицы больше нет вопросов к моему парню. Мы с ним были бы прекрасной парой, если бы однажды он не захотел меня убить. А я его.

По отработанной нами схеме Дима сидит за столиком и смотрит на меня, а я танцую рядом и смотрю на него. Сеанс телепатической связи.

В нашу последнюю совместную вечеринку за несколько дней до аварии Дима, как и сейчас, сидел за столом. Я танцевала и смотрела в его чёрные глаза. Он смотрел на меня с обожанием и чувством вины за ту ночь, после которой синяки на моих коленях ещё не до конца прошли. Я не знаю, что больше сводило меня с ума: его виноватый взгляд, моя любовь к нему, моя ненависть или неистовое желание мести. Никого больше не существовало. Только я, он и неадекватный парень, решивший нарушить наш сеанс телепатической связи. Парень схватил меня за предплечье, приглашая таким образом потанцевать вместе. Я знала, чем это закончится. Я отстранила его рукой и сказала:

– Быстро уходи отсюда!

Этот парень из тех моральных уродов, которые шутят, что если женщина сказала «нет», это значит «да». Он приближался ещё ближе. Я с опаской повернулась в сторону Димы. Он был уже рядом.