Эта мавританская крепость Альхаферия, где теперь сидит, как паук в центре страшной сети, инквизиция…

Эта площадь Пилар с мэрией и биржей, где вечная суета, где целый день вертится пестрая многоликая, разноголосая толпа…

Возможно, все это вкусное многоцветие и повлияло на выбор профессии младшего сына небогатого идальго. Так или иначе, Франсиско стал учеником местного художника Лусана-и-Мартинеса.

Юность его была чередой неудач. Провал за провалом на академических конкурсах. И даже его приятель, Франсиско Байеу, будучи членом жюри одного из конкурсов, протолкнул на первое место своего брата Рамона. Как говориться, дружба дружбой, но семейная рубашка ближе к телу. С семейством Байеу Гойя будет связан всю жизнь. Не добившись признания на родине, Гойя уезжает в Италию. А куда же еще ехать, если ты решил стать художником?

Чем занимался Гойя в Италии доподлинно неизвестно. Кочевал из одной художественной мастерской в другую, смотрел, изучал манеру письма и средства живописцев. Учился вприглядку, одним словом.

И это сработало. На конкурсе Пармской Академии художеств «Римлянин», как назвал себя Гойя, получает вторую премию. Правда, не без упреков в «резкости колорита».

По возвращении в Испанию, в Сарагосу, Франсиско Гойя быстро становится знаменитым. Он много работает, пишет жанровые сценки, исторические картины, портреты, картоны для ковровой фабрики, расписывает церковь дель-Пилар.

И в каждой работе видна рука настоящего мастера. Тогда же давнишний приятель Франсиску Байеу знакомит Гойю со своей сестрой. Гойя был в восторге от Хосефы. Дружба была, мягко говоря, бурной. И, как говорил Тристан, слуга Теодоро из «Собаки на сене»:

– И дружба эта так в сестре сказалась…

Пришлось жениться. А что делать, если невеста уже на пятом месяце.

Бедная Хосефа, или по-домашнему Пепа… Она рожала год за годом, дети умирали. Из пяти, а некоторые утверждают, что и более, детей выжил только один мальчик – Франсиско Хавьер Педро. Он, как и отец, стал художником. А Пепу жалко. Как это постоянно ходить беременной, рожать, крестить и хоронить своих младенцев? А потом муж и вовсе забыл о ней. Тридцать девять лет замужества, тридцать лет она была терпеливой соломенной вдовой. Почему?

Гойя написал лишь один ее портрет. Да и то неизвестно, ее ли.

Он стал вхож во дворец, получил звание придворного художника. Зачем ему Пепа?

Про дворцовые интриги, про запутанную связь художника с герцогиней Альба я писать не буду. Про это прекрасно рассказал Фейхтвангер. Почитайте сами его роман «Гойя, или Тяжкий путь познания». Франсиско Гойя и Каэтана Альба – самая темпераментная пара, как про них говорили современники. Их не смущали ни разница в происхождении, ни положение, ничего.

Вот свою Каэтану Гойя писал постоянно. Когда она любила его – в образе красавиц. Знаменитые картины «Маха одетая» и «Маха обнаженная» написаны с нее. Когда овдовевшая и теперь уже свободная герцогиня нашла себе нового любовника – в виде ведьм, глупышек или потаскух. И она вернулась к нему. И сколько бы еще женщин не было в его жизни, Каэтана оставалась самой любимой.

Посмотрите фильм Милоша Формана «Призраки Гойи». Там любовь и страдания, безумие и инквизиция, католические священники и наполеоновские чиновники, утерянные дочери и недостойные отцы.

И Гойя.

Болезни, глухота… Но художник постоянно работает, создает шедевр за шедевром.

1808 год – страшный год для Испании. Оккупация французской армией. Мадридское восстание. Гойя больше не получает жалования придворного художника. Он вспоминает свое забытое ремесло гравера, создает серию офортов «Бедствия войны». А кроме того картины «Литье пуль», «Изготовление пороха в горах Сьерра де Тардиента», «Похороны сардинки».

Тогда же умирает давняя покровительница художника – герцогиня Альба, а несколько позже и брошенная жена Гойи – Хосефа.

После реставрации в Испании власти Бурбонов в 1814-ом году, новый король Фердинанд VII, не любивший Гойю, все же вернул ему жалование и заказал ему картины в честь новых событий, в которых участвовал двор. И другие власть предержащие особы тоже обращаются к художнику, заказывают портреты. Это позволило Гойе в 1819-ом году купить новый дом в сельской глуши и уехать из Мадрида.

Это был тот самый «Дом Глухого», который Гойя расписал сначала пейзажами, а затем в последние годы жизни, опять перенеся тяжелейшую болезнь, известными сценами, бичующими вечное безумие и напасти человечества. Тот самый «Черный Гойя», которым мы так завлекали нашего сына.

Больной и старый…

Да?

Но тогда же у Гойи появляется новая подруга жизни, Леокадия де Вейс. Из-за связи с художником эта дама даже развелась с мужем-предпринимателем, если это слово уместно для девятнадцатого века. У них рождается дочь Росарита. Всем семейством, можно выразиться и так, они уезжают во Францию, в Бордо. Как бы в отпуск. Отпуск неоднократно продлевался, и четыре последних своих года художник дожил во Франции. Не бедствовал. Много работал.

Он всю жизнь очень много работал.

Кроме Гойи, удалось также встретиться с Матиссом, но это уже в Альгамбре было.

О, Альгамбра! Прекраснейший город на земле, ты словно рубин, сверкаешь в пламени заката… Отвлеклась…

Уезжали мы из Мадрида в Севилью поездом с вокзала Аточа. Вокзал сам по себе очень интересный. Он старый, собственно, ровесник железной дороги, все современное нутро у него запрятано куда-то вниз, а два старых здания перекрыты полукруглой крышей, куполом не назовешь. Очень масштабно. Ввидимо, между ними раньше поезда и отъезжали, как у нас на Варшавском и Витебском вокзалах. Между старыми стенами что-то вроде сквера или даже парка, пальмы, фонтан, скамейки, обжорки. Взгляд уперся в вывеску ресторанчика «SAMARKANDА». И сюда простерлось влияние постсоветского пространства. К слову, шире всего разворачиваются в Испании украинцы. Около Плаза Майор есть старый рынок Святого Мигеля. Ну не очень и старый, 1915-го года издания, что в прочем не важно, так там помимо банальной продажи рыбы-хамона, по всему периметру выставлены прилавки с выпивкой и закуской, и рынок превращен в этакий мульти-ресторан. Он, говорят, и ночью работает, но мы только днем заходили. Так вот. Сидим, пьем херес с тапасами, рядом прилавочек, чую в нем что-то родное, приглядываюсь: баранки висят, блины лежат, бутылки со славянскими буквами стоят, вишневка какая-то. Как и следовало ожидать, выходцы с Вильны Украины эту лавочку держат. Причем бутылки – чистый контрабас, в чемодане привезены, на них украинские акцизные марки наклеены. А в Малаге, проходя парком Гибралфаро вдоль моря, наткнулись на прогон какого-то украинского фестиваля, где было всё: и плетень с подсолнухами из пластика, и толстые дядьки-тетки во псевдонародных вышиванках, и парубки с жевто-блакитными флажками. Скоро на испанских улицах они потеснят латиносов и арабов.

Ну, ладно, хватит о Мадриде. Конечно, в таких городах нужно жить неспешно, идти туда, где поменьше туристов, где живут «свои» для «своих», сходить куда-нибудь, хоть в театр что ли, или в ночной клуб, съездить на окраину погулять. Но, видимо, в другой раз.

Этот город покорил нас сразу. А кого бы такое не покорило?! Высадились на вокзале, сели в два такси, в одно-то не лезем. Поехали, поехали – таксист говорит: там, мол, пешеходная зона, мы вас на площади высадим, дальше сами. «О’кей», – отвечаем. Вот и вышел сплошной о'кей. Высадили нас на площади, общей площадью пять квадратных метров, вокруг старые дома, проулки – руки вытянешь, до противоположных стен дотянешься.