Запястья подрагивали от напряжения.

– Да.

– Ах, да? – завуч демонстративно кивнула, сдерживая агрессию. Я это понял по её злобному дыханию, как у разъяренного быка. – Вот за свой «базар» ты ответишь. Ответишь за свой «базар», понял меня, тупица?! Так, рот свой закрой!

Я и не открывал.

Но ощутил, как десяток горячих игл впились мне в затылок, наливая голову жаром.

Главное – не заплакать.

Теперь ещё и обзывается…

– Ты понимаешь, что не прав? Раз по-хорошему не понимаешь, то идём к директору!

Это было по-хорошему?..

Вот на этом моменте я мог бы ухмыльнуться, не будь ситуация настолько плачевной. В прямом смысле этого слова.

Я уже думал наклониться за упавшей сумкой, как вдруг открылась дверь кабинета, и вошёл директор, я узнал его по деловому костюму.

Сегодня плохой день…

Завуч оказалась в одном права: это всё было по-хорошему.

Ноги предательски пошатнулись, и я опустился на стул именно в тот момент, когда Алевтина Анатольевна подбежала чуть ли не в истерике к вошедшему мужчине и начала ему с криком и очень криво пересказывать всё, что произошло за эти минуты.

Я с удивлением узнал, что являюсь дерзким хамом и выскочкой, но никто не посмел это оспорить, включая меня.

– ВСТАНЬ! – громом прокатился возмущенный голос завуча и я соскочил с места, будто подорвался на мине.

Пора начинать сначала.

– ТЫ У МЕНЯ НА ВТОРОЙ ГОД ОСТАНЕШЬСЯ! – проорал такой же безликий директор, и я вновь упёрся мокрыми ладонями в парту, будто крик мог меня свалить. – СЮДА ВЫЙДИ! ВЫЙДИ, ПУСТЬ НА ТЕБЯ ЛЮБУЮТСЯ, РАЗ ДЕРЗКИЙ ТАКОЙ! БЫСТРО!

Я не сдвинулся с места, пока моё сердце отбивало похоронный марш. Никто из одноклассников даже не решался переглянуться от накалившейся атмосферы.

С кем я сражаюсь, если даже лиц не вижу?

Возмущению директора не было предела, и именно в это мгновение я ощутил жуткий ком в горле.

Ничто не собиралось прекращаться.

– Почему опоздал на урок?! – крикнул директор, будто участвовал с завучем в соревновании на самый агрессивный крик. Сложно выявить победителя в этой борьбе. – Дневник немедленно мне давай! НЕМЕДЛЕННО РОДИТЕЛЕЙ В ШКОЛУ!

Я толкнул сумку под стул в надежде, что она сгорит со всем содержимым в пламени моего бессилия.

– Я вообще-то тут по делу, – вдруг сообщил багровый от злости директор и посмотрел на учителя русского языка, который не меньше меня ждал, когда пытка закончится. – Сегодня утром мне сообщили о смерти одной из ваших учениц. Всё никак не мог дойти сообщить, а в учительской Вас не было.

"Повезло ей!" – быстро пронеслось в моей голове от отчаяния, и я медленно сел под общий шёпот одноклассников о том, что случилось и кого в классе нет.

Не было Полинки.

Больше я не услышу просьбы улыбнуться. Меня сковал ужас.

Чтобы хоть как-то отвлечься от тяжелых мыслей, я разгребал хлам в квартире. Больше всего в уборке меня пугали насекомые… Хотелось бежать от них как можно быстрее и дальше, кричать, убивать их, но я терпеливо смахивал паутину и пыль, переставлял коробки и выкидывал накопившиеся стеклянные бутылки. Бывают вещи и пострашнее.

Может, я зря злился из-за зависимости отца?

Долгий период злость так окутывала меня, сдавливая изнутри, что я уже потерял счет времени, когда впервые её ощутил. После же смерти Полины во мне что-то щёлкнуло и я стал равнодушнее ко всему относиться, будто та смерть, которую я так лелеял в сердце, точно детскую тайну, показала собой, насколько жесток может быть мир, если за ним лишь наблюдать.

Может, я правда зря злился на отца?

В детстве я так тщательно отрицал, что привычки папы опасны не только для него, но и для меня, что сам не заметил, в какой момент они стали доводить меня до ярости. А ведь отец просто расслабляется.

Убивая здоровье.

Расслабляется.

Я взвешивал эти противоречия, ярко вспоминая, как порой отец может слететь с катушек и начать бить стены, мебель, бутылки. Меня…

Он расслабляется…

Я кинул веник на совок при виде очередного паука размером с мой погрызенный ноготь. А ведь это мерзкое насекомое само меня боится, вон как бежит в поисках укрытия.

Я на минуту задумался. Паук боится меня, я боюсь паука.

А что если с отцом так же?

Если я боюсь его в моменты пьянства, то вдруг и он меня боится?

Поток мыслей дальше не пошёл, я лишь тряхнул головой и присел на корточки, заглядывая под пыльную тумбочку, у которой отсутствовал нижний выдвижной ящик.

Детское любопытство не истребить…

Я нашёл коробку. В ней были фотографии родителей из Загса, какие-то чеки и тетради. На исписанных аккуратным почерком листах я заметил даты, когда перелистывал страницы. Кажется, это принадлежало маме.

Женский почерк легко отличить от мужского, даже если из-за плохого зрения картинка перед глазами не чёткая.

Я никогда прежде не находил её вещей в нашей квартире, да и не старался искать. Только эта коробка.

Хлопнула входная дверь и я поспешно сунул коробку обратно под тумбочку, заканчивая выметать мусор из углов.

Перед сном я ещё раз пересмотрел фотографии, забрал коробку к себе и допоздна читал тетради, стараясь разобрать почерк.

На страницах мама описывала, как ездила на Байкал, в Москву, в Санкт-Петербург, на юг и многое другое. Как в машине кончался бензин и ей приходилось пересекать пешком сотни километров, угонять мотоциклы и ночевать в гостиницах и даже в лесу. Почти каждый день она писала и о своей собаке. Альта скрашивала приключения мамы и грела в холодные ночи.

Я бы тоже хотел собаку. Она бы меня любила.

Интересно, какой момент стал переломным, чтобы мама решила это всё бросить и завести семью?

Я перелистал несколько страниц, пропуская текст, лишь бы поскорее найти историю, как она встретилась с отцом. Одна тетрадь, вторая, третья… Все записи заканчивались одинаково по разному – мама снова куда-то ехала и даже не вспоминала дом.

Вечером я подошёл к отцу, который как обычно сидел перед телевизором на диване и смотрел новости. Пригвоздив к экрану стеклянный взгляд, он сжимал в руке пластиковую бутылку с пивом и хмурил брови, слушая о политических моментах в стране.

– Всех бы… – пробубнил он и отхлебнул мутное пойло.

Я взглянул на телевизор и ушёл к себе.

Чтобы решиться задать вопросы, которые всё крепче заседали в моей голове, мне потребовалось несколько недель и поймать момент, когда отец был в хорошем расположении духа.

Это было воскресенье, ближе к вечеру.

Он как всегда готовил огромную кастрюлю супа на неделю и попивал из бутылки какой-то напиток, пахнущий спиртом так резко, что всё внутри сжималось от тошноты.

По радиоприёмнику занудливый женский голос пытался петь что-то про любовь, повторяя один и тот же куплет раз за разом, так как из этого песня и состояла, а папа резал картошку и был где-то в своих мыслях.

От супа неприятно несло чесноком – хитрость, чтобы он не портился как можно дольше и отгонял от себя любого недостаточно голодного, вроде меня.

– Уроки на завтра сделал? – не глядя на меня, спросил папа, и я подошёл к заклеенному газетами окну, даже не отвечая на вопрос.

Такое ощущение, будто это была фраза из сборника базовых фраз для родителей, когда не воспринимаешь своего ребенка, как личность.

– Пап, слушай… – начал я, внимательно улавливая каждую эмоцию в движениях отца, каждый выдох и интенсивность вдоха. – А как вы с мамой познакомились?

Запретная тема. О маме вообще никто не говорил.

Только то, что она нас бросила.

– С твоей-то? – с долей раздражения спросил отец, явно вылавливая для себя ценное время, чтобы обдумать вопрос и наверняка решить, какими словами меня отправить в комнату. – Ещё когда учились. Она приехала из деревни от родителей и…

При паузе папа взял бутылку и отпил немного из горла.

– Училась в параллельной группе. Бухгалтером мечтала стать.