Дома было неуютно… Даже страшно. И я не мог себе объяснить причин такого отношения, ведь всё хорошо.
Исчезнуть…
Эта мысль теплила моё сердце, как ни одна другая и, возможно, благодаря только ей, я всё ещё оставался в относительном порядке.
Исчезнуть.
По сравнению с этим, всё остальное теряло вес, будто обретая совсем иной смысл или даже вовсе упуская его через пелену небытия.
Исчезнуть.
Не стать таким же бесцельным человеком, как все, закончить всё заранее и не жалеть о том, что не сдался раньше.
Исчезнуть.
Я не испытывал никаких чувств по отношению к тому, что не спрыгнул раньше или спрыгну потом. Казалось, я просто оттягиваю момент, который вот-вот настанет, а я играюсь с этим предназначением, рискую, изнываю тупой болью в груди.
Я потёр болезненные синяки на запястьях. Локти и плечи тоже ныли, но хоть живот перестал изнывать после побоев в школе.
«– Эй! Белобрысый!»
Исчезнуть.
Интересно, надеялся ли я когда-то на то, что всё наладится? Не помню таких мыслей. Я себя не успокаивал глупыми надеждами, что всё будет хорошо, и просто необходимо подождать. Наоборот, я тешил себя успокоением, что могу всё бросить в любой момент и ничего не потеряю.
Меня никто не потеряет. Исчезнуть…
Я свесился вниз головой, почти не держась за каркас, и думал об отце. Сегодня пятница, а значит, он напьётся больше обычного, прикрывая это тем, что «завтра ведь выходной». Кажется, он старался таким образом убедить весь мир, что не алкоголик, а среднестатистический человек и работяга. Ведь все так делают по его мнению.
Я его не винил.
Не злился.
Но боялся.
Я даже не знаю, что именно в моей груди сеяло такой отчаянный страх.
Честно говоря, я смерти так не боялся, как его, и что он может сделать в пьяном угаре.
Наверное, поэтому я приходил сюда, чтобы успокоиться.
Но ведь всё хорошо… Так и должно быть.
Среднестатистический человек… Папа всегда твердил, что устает и это его способ расслабиться, отдохнуть. Выпивку он зачастую называл лекарством и при этом довольно посмеивался, будто радуясь, как ловко придумал не называть зависимость зависимостью.
Я нахмурился и потупил взгляд, вспомнив запах сигаретного дыма.
Время от времени, хотя я ничего на эту тему не говорил, папа начинал громко объяснять мне, что такой образ жизни ведёт большая часть страны, а значит это нормально. Будто пытался в этом убедить себя, понизить чувство вины, показать себя не слабым. А я лишь молчал, отчего отец злился и продолжал оправдываться, обвиняя меня в том, о чем я совсем не думал.
Зачем оправдываться, если он считает свои действия правильными?
Я его не винил.
Но ему будто казалось обратное и снова следовали оправдания.
Я сел нормально и опять свесил ноги.
Весна в этом году была поздняя, и я чувствовал неприятный холод от ветра, а ещё тёплые лучи солнца, которые заставляли щурить глаза.
Кажется, мне грустно… Я грущу, наверное, потому что мне плохо. Но ведь всё хорошо, все мне об этом твердят! Всё хорошо… И я сам в это верю.
Со злости я швырнул камень в пропасть и тот ударился о рельсы далеко внизу. Волна ярости прошла так же резко, как нахлынула, и я вытер подступившие слёзы. Приближался поезд.
Может, раньше было просто лучше, а сейчас не так… Но и раньше было трудно. Раньше с нами была мама…
Мысли неприятно путались в голове, собираясь в клубок, и снова развязывались. Теперь, по крайней мере, дома тихо. Нет скандалов.
Когда-то я задумался о своём состоянии, но не понимал, как могу тосковать по тому времени, как мне было плохо, если плохо и сейчас?
Нет… Нет-нет, всё же хорошо.
Я себе всё выдумываю, папа прав.
Но, кажется, ужасно было всегда!
Затем я вспоминаю, что ещё раньше, до всего этого периода, я не был грустным. Это было настоящее счастье? Я не боялся? Не прятался?
И как бы плохо я не прятался, найтись я уже не мог.
А может быть, правда, просто всё выдумывал.
Исчезнуть…
Глава 4
Утром меня ждал сюрприз…
Моё ужасное фото красовалось рядом с расписанием и под гогочущие крики школьников безликие одноклассники не позволили мне сорвать его, поэтому избавиться от этого позора удалось лишь во время урока, когда я специально отпросился в туалет.
Фотографию успели разукрасить фломастерами, и я поспешно порвал её на мелкие кусочки, после чего отчаянно швырнул в мусорное ведро.
Потом я узнал, что это была не моя фотография, а одноклассницы.
Кажется, меня начали травить с самого первого дня учёбы… Кажется. Наверняка в каждой школе есть такой «счастливчик» и любой надеется не облажаться, чтобы им не стать. Мне же не пришлось для этого ничего делать и моя улыбка быстро исчезла с лица, как и надежда на то, что хотя бы в школе я буду отдыхать от напряжённой атмосферы дома, когда мама уехала.
Меня хватило на пару месяцев и уже в конце октября, утыкаясь в собственные колени, чтобы сдержать очередные слёзы, я понял в первом классе, что хочу исчезнуть. Для детей моего возраста это ужасная мысль.
Как и в любые другие годы.
И я быстро понял, что это надо держать в тайне, как и кое-что ещё… У меня появился хоть какой-то свой секрет! Не семейный… Который грел мою душу в самые холодные моменты бытия. Я утешал себя, когда на меня кричали дома, издевались в школе и с неприязнью смотрели прохожие, что в любой момент могу всё закончить.
Или мне всё казалось?
Тревога сковывала меня, а мысли путались всё сильнее и чаще.
Безликие окружали меня…
Безликими я называл людей вокруг и не преувеличивал.
Если бы я ещё в детстве знал, что у меня прозопагнозия, то наверняка бы мне жилось хоть капельку легче с осознанием, что это заболевание. Как и алкогольная зависимость…
Я никогда не видел лиц людей, и эмоции приходилось додумывать самому. Не знаю почему, но я всегда слышал в интонациях раздражение, агрессию или насмешку, а не что-то положительное. Казалось, весь мир против меня.
Ведь что может быть веселее, чем издеваться над человеком, который не видит твоего лица?
В коридоре висела фотография не с моим лицом, но я настолько боялся насмешек, что был уверен – высмеивают меня.
Мне казалось, что я солдат на поле боя без врагов.
– Руслан, ну улыбнись, – донёсся до меня девчачий голос с соседнего ряда, когда я черкал в тетради карандашом, вдавливая лист в парту.
Я вздрогнул, очнувшись от мыслей. Полинка.
Она всегда просила меня улыбнуться, видя моё кислое лицо. А вот я её лица не видел. Только блузку, белые рукава и темную юбку. Не поднимая головы, я шумно вздохнул и нахмурился, испытывая раздражение от подобных просьб. Полинка и сама вечно говорила с уставшей интонацией, будто приходит в школу после тяжелой работы, а просит других улыбнуться. Бред.
Класс шумел, кто-то ходил между рядами, кто-то спорил и смеялся, а я держался стороной от одноклассников, хоть и сидел на среднем ряду прямо посреди помещения.
Наконец прозвенел звонок.
Я бросил карандаш на стол и сложил руки на груди, откидываясь на спинку жёсткого стула. И как у детей моего возраста может быть постоянная усталость? От чего? Полинка была таким примером.
Из-за поднявшегося вопроса травли в школе, я впервые попал к психологу. Мои тесты показали повышенную тревогу и ту самую усталость.
В двенадцать-то лет.
По наивности я признался женщине в очках, от которой я чувствовал строгий взгляд, что мне трудно справляться с учебой и я не вижу лица людей.
– Это не делает тебя особенным, – после долгой паузы проговорила психолог, записывая что-то в журнал, и затем я ощутил на себе её взгляд. – Это делает тебя больным. Ты хочешь быть больным?
Никто не хочет быть больным.
На меня снова навалились тревожные мысли и я замер, пока психолог ждала от меня хоть какой-то реакции.
– Болезнь либо есть, либо её нет, – голос, кажется, прозвучал мягче.
