Неужели это… конкуренты Бункера?

Я плохо считывал эмоции у этого незнакомца. Но пока всё говорило о том, что он не пытается меня убить, а идёт на контакт. А значит, следует воспользоваться этой возможностью и получить больше информации.

— Хорошо. Действительно, мне может угрожать опасность, и вы, похоже, знаете обо мне чуть больше, чем я думал. Что вы можете сделать, чтобы я вам доверял?

— Мы можем поделиться информацией. Не всей, конечно, потому что мы не до конца пока доверяем вам и не до конца понимаем вашу роль во всём происходящем.

— Хорошо. То есть, если я спрошу, кто вы, вы мне ответите?

Иннокентий прищурился.

— Это как раз тот случай, когда мы не можем ответить на ваш вопрос. По крайней мере, пока. Вы же тоже не станете отвечать, кто был сообщником той… Ольги?

Я кивнул.

— Не стану. Просто потому, что сам не знаю — можете хоть сейчас залезть ко мне в голову, чтобы убедиться в этом.

Собеседник внимательно посмотрел мне в глаза. Только сейчас я подумал о том, что не чувствую ни малейших признаков сенса. Следовательно, он либо простой связной, посыльный, лицо низших должностей в их иерархии, либо умеет это тщательно скрывать и носит соответствующие артефакты.

— Прошу, задайте другой вопрос.

— Хорошо, зайдём с другой стороны, — передразнил его я. — Вы поняли, что я знаком с людьми из Общества. Скажите, почему Кастелло сказал, что они — фанатики?

— Светозар Михайлович бывает достаточно резок в своих оценках. Да, есть Мировой Треугольник. Да, все оставшиеся в живых тайные ордена — Евразийское Общество, Северная Лига, Восточная Клика — так или иначе имеют проекцию силы на мировые политические блоки. Их влияние на цивилизацию огромно. Однако это не меняет их сути. Судьба всех этих уважаемых сообществ — бесконечно блуждать вокруг да около реальной сути сенситивности, пытаться разгадать природу Первичных Источников. Они фанатичны в этом. И, всё равно, они вынуждены использовать сенс как “чёрный ящик”, вам понятна эта концепция?

— Более чем. То есть, вы хотите мне сказать, что ваше сообщество продвинулось куда дальше?

— Ну… пожалуй, я ничего вам не скажу.

— Тогда какого рода помощь вы мне можете предложить? И, я так понимаю, помощь ваша вряд ли будет безвозмездной?

— Мы готовы взять под защиту некоторых из ваших близких. В ответ — нам хотелось бы получить гарантии, что вы не будете совершать никаких… злонаменных действий. Хотя бы ближайшее десятилетие. И ещё — хотелось бы узнать… классификацию ваших коллег. У нас есть соображения, составленные по отчётам из древних посещений, но из первых уст — сами понимаете, куда интереснее.

— Не понимаю, о чём вы говорите.

Иннокентий вдруг сбросил маску вежливости, поднялся, отсчитал деньги за чай и бросил несколько грубо:

— Не прикидывайтесь. Всё понимаете. Мы прекрасно догадываемся, зачем демоны вроде вас приходят в этот мир. Предложение в силе. Угрожать мы можем, но не будем. До свидания, увидимся завтра, на похоронах. Может, вы измените своё решение.

Вернулся в особняк и обнаружил, что Раис Радикович вернулся, а в холле разувается Мариэтта Генриховна собственной персоной в сопровождении горничной Ленки. Цвет волос у последней изменился — перекрасилась в фиолетовый с переходом на рыжий.

— Тётушка! — я не постеснялся обнять строгую родственницу.

Как-никак, она была в этом мире первым близким человеком, с которым мне довелось познакомиться.

— Да, да, привет, — она немного неловко похлопала меня по плечу. — Иди вон, Ленку обними, она точно рада будет.

Ленка тут же густо зарделась и отвернулась в сторону, явно не готовая к объятиям лица другого сословия.

— Да ладно, не хочет она обниматься. Да и негоже вроде как барина. Вот, вытащила девку из Верх-Исетска первый раз. А то ни разу с Урала не выезжала. Ну, как твоя амнезия.

— Ну, маман отправила меня к знахарю какому-то. Ещё хуже стало.

Вдаваться в подробности я, разумеется, не стал.

— Это она может. Ну, с другой стороны, хорошо, может, и забыл, что с тобой дед твой с двоюродным чинили. Ладно, о мёртвом — либо хорошо, либо ничего. В конце концов, отец твоей матери для меня много чего сделал, хоть я ему и не кровная родня. Да и с батюшкой моим дружили. Пошли хоть, чай с дороги выпьём.

Посидели в гостиной, я рассказал — без особых подробностей, конечно, про свою командировку. Я поделился опасениями.

— Есть мысль, что все мои родственники теперь под угрозой.

Тётушка задумалась.

— Меня тут поджечь пытались. В форточку кинули флакон с зажигательной смесью. Не знали, что окна я от нечего делать артифицировала — бутылка отскочила и палисадник сожгла. Ну, что ж. Перейду обратно на боевой режим. Тем, кто девяностые на Урале пережил, подобное уже не страшно.

После того, как разошлись по покоям, мысли о Нинель не выходили из головы. Возникла идея даже спросить у матери — наверняка, у неё были контакты родителей Нинель Кирилловны, и можно было узнать о благополучии моего объекта воздыханий. «Вернее, объекта воздыханий моего реципиента», — мысленно поправил я себя.

Перед сном, уже одевшись в чистый пижамный комплект, поднялся в уборную. Свет в душевой горел, слышалось чьё-то тихое пение. Затем дверь перед носом раскрылась, и Ленка, абсолютно голая, прекратила петь, ойкнула, запахнула полотенце и босая пробежала в соседнюю спальню. Я увидел всё, что было возможно увидеть. На спуске к лестнице остановился. Дверь в спальню была приоткрыта. В просвете я видел, как Ленка скинула полотенце и, стоя перед зеркалом, сушила волосы. Заметив меня, она посмотрела на меня, лишь слегка изменив позу и прикрывшись.

Мне подумалось, насколько же абсурдно в этом мире разделение на сословия! Оно казалось ещё более искусственным, чем разделение по конфессиям или по национальностям, которое бывает у людей одной культуры и языка. Стоящая всего в пяти метрах от меня голая девушка почти ничем не отличалась от меня. Тот же цвет кожи, тот же язык, а если отбросить мои знания о Бункере — наверняка, и близкие религиозные, нравственные воззрения. Мне было тоскливо от происходящего, хотелось женской ласки, и я был уверен, что примерно того же желала и Ленка. Она смотрела, молча, одновременно и испуганно, и заинтересованно, собственная нагота была железобетонным оружием против социальных устоев и старых влюблённостей Эльдара Циммера.

И это оружие меня победило.

Я шагнул в дверь её спальни, перешагнул через лёгкий беспорядок. Тихо, беззвучно закрыл дверь за собой. Её руки обвили мою шею, губы были сладкими и горячими, кожа мокрой и гладкой. Мокрые волосы коснулись лица, тонкие пальцы прошлись по моей пижаме, помогли освободиться от одежды. «Наконец-то это произойдёт», — понял я. Конечно, где-то на краю сознания зудела мысль — это я всё делаю, чтобы заткнуть горечь от молчания Нинель Кирилловны. Хотя логики тут и не нужно было — моё тело не просило меня быть логичным. Следом пришла мысль: «Да, именно эта девушка была той самой идеальной “судьбой”, одним из тех вариантов, который давно был мне предначертан». Мне было сложно вспомнить, потому что время и переходы по Древу затирают лица, но, наверняка, где-то мы уже встречались. Возможно, где-то она была матерью моих детей.

— Давай вот здесь, — прошептала она.

Пикантности и остроты добавило то, что приходилось делать всё тихо, чтобы никто из находящихся в особняке нас не застукал. В этот миг я был уверен, что нравственные устои не стоят ничего, что будущее не важно, а важны только тактильные ощущения, вкус, запах и силуэты женского тела.

И буквально через секунду после того, как всё началось и могло закончиться, пусть и быстрее, чем хотелось бы — у меня дважды звякнул мобильник, лежавший в кармане пижамы.

— Ленка! Что там у тебя? — послышался голос тёти из-за стенки.

Ленка тут же спихнула меня, панически принялась собирать одежду — мою и свою.

— Всё хорошо, Мариэтта Генриховна, забыла телефон выключить!