Фрида была уверена, что успеет на первый паром. Небо еще только начинало розоветь. Она шагала быстро, но при этом внимательно глядела себе под ноги, чтобы не споткнуться на брусчатке. Когда она свернула за угол, показалась пристань, и Фрида ускорила шаги. Вдалеке, в утренней дымке, белоснежный как чайка корабль стоял у причала. Вскоре раздался свисток контролера. Когда Фрида подошла к пристани в компании еще нескольких ранних пассажиров, небо, покрытое низкими тяжелыми облаками, разрезали яркие молнии, прогремел гром и хлынул дождь. Фрида побежала. «Пусть дождь смоет все беды, все несчастья», – молилась она, ступая на причал. Еще она подумала, что непременно найдет удобный момент и обсудит с Исмаилом трудности, которые сейчас переживает ее семья. Ей было интересно, что об этом думает он.

Садык с самым серьезным видом вещал, что он думает о студентках в целом и о студентках-медичках в частности:

– Ну, во-первых, давайте согласимся, что самые красивые не здесь, а наверху, у юристов. Я изучил вопрос, так что знаю – никакого сравнения. Разница огромная!

Исмаил быстро взглянул на товарища, тот осекся, а Исмаил про себя усмехнулся. Садык может болтать что и сколько вздумается, но ему, Исмаилу, даже в голову не придет сравнить Фриду с кем-то еще. Потому что… Потому что это Фрида. Он заметил ее на анатомии, когда она вошла в морг вместе с однокурсниками. Блестящие каштановые волосы струились по безупречно накрахмаленному белому халату. Немного робкая, но очень искренняя улыбка. Фигурка такая тонкая и изящная, что, если бы не больничный халат, издали ее можно было бы принять за девочку-переростка. Потом он сталкивался с ней еще несколько раз: в саду, у входа в университет, на трамвайной остановке. Она отличалась от других девушек манерой одеваться, разговаривать, и она совсем иначе держалась с юношами. Она чем-то напоминала ему иностранцев – он подолгу разглядывал туристов в «Парк-отеле». Впоследствии он узнал, что, в принципе, она и была иностранкой. Еврейкой. Однако на женщин, живших с ними по соседству в Измире, которые на странном испанском прикрикивали на своих разыгравшихся ребятишек и жарили пирожки-бойос, она тоже не была похожа. У них дома, сказала она ему, говорят не на ладино[29], а на русском и иногда на идише, который похож на немецкий. И по-турецки она говорила очень правильно.

Садык, чтобы исправить свою неловкость, пробормотал: «Я, разумеется, не имею в виду присутствующих», но, почувствовав, что вот-вот увязнет еще больше, слегка покраснел. Однако он был не из тех, кто отступает:

– Даже если среди студенток медицинского факультета и попадется неземная красавица, я отказываюсь воспринимать ее как женщину. Потому что я все время буду видеть ее то за микроскопом, то за разглядыванием анатомических фигур, то – еще хуже – у трупа, в парах карболки, за диссекцией. Нет уж! Девушка, на которой я женюсь, должна быть превосходной домохозяйкой, и только. Все свое время она будет посвящать дому, приготовлению вкусной пищи, воспитанию детей и именно этим помогать мне в жизни. И пусть она будет не очень набожной, но она должна быть крепко привязана к нашей религии, к ценностям нашего народа, к нашим традициям и обычаям, она должна быть настоящей правоверной мусульманкой!

«Привязана к нашей религии… к ценностям нашего народа… Что с ним сегодня такое? – думал Исмаил. – Обычно он не такой бестактный. Должно быть, от усталости».

Но сейчас мысли Исмаила были больше заняты отцом, который уже давно болел, постоянно кашлял, и Исмаил, который дома ночевал от случая к случаю, так и не нашел времени заняться его здоровьем как следует.

– Все, хватит болтовни, пошли, – сказал Исмаил Садыку несколько холодно. – Не стоит опаздывать на занятия.

Юноши ускорили шаг, тихонько вошли в аудиторию и, протолкавшись вперед, встали недалеко от преподавателя. Профессор собирался демонстрировать случаи из врачебной практики. Рядом с ним стоял очень маленький мальчик. Ассистент профессора только что начал перекличку по списку.

Профессор повернулся к Исмаилу:

– Иди сюда, будешь держать мальчишку во время осмотра.

Иди, Исмаил, будешь держать мальчишку во время осмотра; иди, поменяй повязку койке 22, а койке 25 сделай инъекцию кальция в бедро. Бегом…

Исмаил приходил, уходил, бегал, делал все, что от него требовалось, и делал безупречно. Однако за этой беготней и суетой нередко упускал нечто важное. Сейчас – болезнь отца.

Он спрятал в карман халата приготовленные блокнот и ручку и подошел к мальчику. В это время ассистент начал читать громким голосом:

– Джевдет, сын Али, пять лет, родом из Стамбула…

– Погромче и помедленнее, ничего не слышно! – раздалось из задних рядов.

Ассистент начал читать совсем медленно:

– Джевдет… сын Али…

Его перебил насмешливый голос профессора:

– Господи, мон шер, попросили же тебя медленней и громче, а ты теперь словно радиодиктант читаешь!

И, перебив ассистента, сам продолжил:

– Это мальчик год назад играл на улице и упал. Начиная с того дня у него начались боли в левом артикуляцио коксэ, а в регио унгвиналис[30] образовалась опухоль.

Тут профессор внезапно повернулся к студенту, стоявшему рядом, и спросил:

– Какие органы я упомянул?

Студент, казалось, ответа на вопрос не знал. Профессор тут же отвернулся от него и обратился к Исмаилу:

– Ну-ка, покажи его пах!

Мальчишка тут же завопил, словно его резали:

– Дяденька, не надо! Не надо!

Но Исмаил тут же протянул ему конфету и что-то прошептал на ухо, так что малыш успокоился и позволил себя раздеть.

После занятия Исмаил, когда все студенты еще только расходились, подошел к Садыку:

– Не найдется ли у тебя пары конфет? Дай мне, пожалуйста, я обещал их мальчику.

– Он уже давно про них забыл!

– Ну и что! Я ему обещал. Нельзя нарушать обещания!

– О господи, Исмаил! Послушать тебя, так ты как будто контракт у нотариуса подписал! Конфеты у меня завалялись, но они уже как камень, смотри, чтоб он следом за коксэ зубы себе не переломал!

– Давай-давай, я скажу ему, чтобы ел осторожно!

Вручив мальчишке конфеты, Исмаил направился в операционную. Может, еще удастся застать конец какой-нибудь интересной операции.

Но в операционной было тихо. Исмаил посмотрел на пустой блестящий стол. Сейчас на него здесь нисходили покой и умиротворение, но год назад он чуть было не упал в обморок.

Профессор Мюллер еще не уехал в Америку… Что они тогда резали? Руку? Ногу? Да, кажется, была ампутация гангренозной ноги. Исмаил стоял поодаль вместе с другими практикантами; это была первая операция, которую он наблюдал. Он стоял на цыпочках и изо всех сил тянул шею, чтобы разглядеть, как двигаются инструменты в умелых руках на небольшом участке плоти, окруженном белой простыней. Медсестра плотно обмотала ногу до колена ватой. Исмаил, который в тот день не завтракал, смотрел как зачарованный на надрез. Внезапно у него в ушах зашумело, его бросило в пот. Мюллер начал пилить кость. В конце концов нога с сухим хрустом отделилась от тулова, и у пациента стало на одну часть тела меньше, теперь он будет инвалидом до конца жизни. Голова у Исмаила кружилась и от увиденного, и от осознания человеческой трагедии, он понял, что вот-вот упадет в обморок. Рука его безуспешно пыталась за что-нибудь ухватиться, но медсестра вовремя заметила, что происходит, и быстро вытолкала его на свежий воздух. «Сынок, ты тут впервые?» – насмешливо крикнул вслед ассистент.

Отдышавшись, Исмаил пообещал себе, что такое больше не повторится.

– Хочешь верь, хочешь нет, но я поначалу очень боялся вида крови! – рассказывал ему Садык. – Я несколько раз резал свои собственные руки и ноги и заставлял себя смотреть, как льется кровь. Смотрел, пока не прошли страх и отвращение. И мне удалось победить себя!