– Нет, так не пойдет! С такими мыслями ты не сможешь работать. Смотри, скольких людей ты заставляешь ждать. Тебе не стыдно?

Погруженная в печальные размышления Фрида вздрогнула, услышав этот голос у себя за спиной. Она покраснела и обернулась. Вчерашний студент-лаборант насмешливо смотрел на нее своими ярко-голубыми глазами.

– Простите, – пробормотала она и тут же сделала надрез. Неприятно, что ее застали врасплох, когда она дала чувствам взять над собой верх. И кто же смог прочесть ее мысли? Тот самый пятикурсник!

Красавчика звали Исмаил. Исмаил Босналы. Сам профессор Пьер Лавас, приглашенный из Европы, чтобы «показывать молодым коршунам, что, как и откуда вырезать», то есть вести занятия по практической анатомии, выбрал этого блестящего студента в ассистенты.

Отчитав Фриду, Исмаил подошел к другому трупу и, сжимая в руках бистури, принялся профессорским тоном наставлять студентов:

– Кожу с волосами следует оттянуть либо назад, либо вперед, череп следует вскрывать по кругу.

Студенты столпились вокруг стола, чтобы видеть его манипуляции.

Фриде наконец удалось взять себя в руки. Они внимательно слушала объяснения Исмаила и следила за его действиями, хотя ей пришлось изо всех сил тянуть шею и встать на цыпочки. Она даже задала несколько вопросов, на которые Исмаил отвечал с неожиданной улыбкой.

– Bon! Хорошо! – перебил студента профессор Лавас. – Надеюсь, вы все усвоили. Помните, жизнь ведет вас от колыбели к могиле, а медицинское образование – от трупа к диплому!

Занятие было окончено.

На следующий день в обед Фрида искала тихий уголок в университетском саду, чтобы съесть домашний бутерброд с сыром, как вдруг заметила Исмаила. В руках у него были хлеб и бумажный пакет. Взгляды их встретились, он улыбнулся Фриде, подошел и протянул пакет:

– Хочешь маслин?

– Нет, спасибо.

Они уселись на еще влажных после утреннего дождя лавках на главной садовой аллее. Исмаил снова улыбнулся, и в его улыбке мелькнула робость, тронувшая Фриду.

По аллее приближались трое студентов, громко болтая и пересмеиваясь. Это были университетские модники: фетровые шляпы с узкими полями, рубашки с высоким воротом, свободные пиджаки с большими карманами, небрежно накинутые черные плащи. Они оживленно обсуждали какую-то актрису, чью-то жену.

– Исмаил! Как дела?

– Исмаил, пойдем в «Эмин-эфенди», там сегодня кюфта и плов с фасолью и, говорят, еще и наливают настоящий кофе!

– Да какой настоящий, из нута!

– Я занят. А вам приятного аппетита.

Фрида заметила, что Исмаил слегка помрачнел и улыбнулся, но на этот раз неестественно. Они оба провожали глазами удалявшуюся троицу, пока та не скрылась из виду.

Исмаил пробормотал:

– У этих пижонов никаких забот…

Помолчав немного, добавил обычным голосом:

– Только что я вернулся из клиники в Шишли. Все факультетские практикумы в разных концах города: родильное отделение – в Хасеки, хирургия – в Хасеки или в Гуреба, психиатрия – в Бакыркёе. Весь день уходит на разъезды. Пообедать удается только на бегу, хлебом с маслинами.

Они еще несколько минут поболтали о лекциях и преподавателях.

– О, мне пора, уже опаздываю, – внезапно прервал беседу Исмаил.

Однако, сделав пару шагов, он обернулся:

– Ты в библиотеку ходишь?

Нет, в библиотеку Фрида заходила нечасто, предпочитая вечером, после занятий, сразу возвращаться к себе, в свою уютную комнату, где ей было так хорошо заниматься.

Исмаил все медлил.

– Вообще-то в библиотеке всегда людно, свободного места не найти. Но можно вечером оставить на столе тетрадь; если повезет и служитель не заметит, она пролежит до утра или… или иногда достаточно быть красивой девушкой! – сказал он, глядя Фриде прямо в глаза.

После обеда Фрида никак не могла сосредоточиться на учебе. Ей следует держаться подальше от Исмаила, повторяла она себе. Но он ей очень нравился, и она чувствовала, что и он обратил на нее внимание. И что, начни они чаще видеться, вряд ли смогут удержаться в границах дружбы. Фриде стало страшно, очень страшно… Совсем как в детстве, когда она тянула руку к чему-нибудь опасному, а ее предупреждали: «Ай-ай-ай, не трогай!» Не приближайся к нему! Исмаил опасен для тебя! Веди себя с ним как со всеми. Не вздумай разговаривать дольше, чем с другими, а если заговоришь – не вздумай улыбаться, чтобы он не решил, что ты в него влюблена… Будь осторожна и благоразумна!

Вечером она направилась в библиотеку.

Там все было так, как описал Исмаил, не было только самого Исмаила. Но она решила не сдаваться и приходила в библиотеку два вечера подряд; после того, как все задания, что она себе выдумала, были сделаны, она отправлялась бродить по библиотечным коридорам или заглядывала в зверинец в павильоне по соседству с главным входом. Запахи зверинца проникали даже в читальный зал, а порой блеянье или мычание заглушали перешептывания студентов, скрип перьев и шорох страниц.

Понаблюдав за животными, посочувствовав им в их тесных вольерах, Фрида, в последний раз оглянувшись по сторонам, отправлялась домой. Она не решалась признаться себе, что приходит сюда только затем, чтобы увидеть Исмаила.

Столкнулась она с ним на выходе из университетского дворика, в пятницу, после занятий. Сердце ее заколотилось как бешеное, но она лишь слегка кивнула ему и уже собиралась пройти мимо, как юноша со смехом преградил ей путь.

– Куда это вы так торопитесь, юная госпожа?

Не дожидаясь ответа, он помахал книгой, которую держал в руках: сейчас он отдаст ее приятелю и будет свободен.

– Смотри никуда не уходи! – крикнул он уже на бегу.

«Что он себе думает? – подумала Фрида. – Я что, игрушка? С какой стати я должна его тут ждать? Сколько еще?»

И осталась ждать.

Исмаил вернулся и, слегка приобняв ее, спросил, найдется ли у нее время для бедолаги, с утра до вечера сгорающего на работе?

– Мне нужно в Каракёй, на пристань, чтобы успеть на паром до Кадыкёя в полшестого, – ответила Фрида.

Но Исмаил не сдавался.

– Быстрым шагом успеешь. К тому же погода хорошая! Хочешь, я тебя провожу?

Фрида молча кивнула. Лишь бы Исмаил не догадался, как колотится ее сердце, не заметил, как глухо звучит ее голос.

Стоял дивный вечер. Они вышли из главного университетского входа в квартале Беязыт, прошли мимо мечети Сулеймание, мимо Египетского базара, наполнявшего всю округу ароматами специй, и быстро спустились по Мерджан прямо к пристани Каракёй.

По дороге они болтали о пустяках, а потом Исмаил предложил завтра сходить в кино.

– К сожалению, не смогу, – вздохнула Фрида. – Я до воскресенья останусь в Мода.

– Ну вот, а я хотел пригласить тебя погулять в Бейоглу, съесть кюфту или сэндвич с сосиской. Тогда через неделю? – тут же сказал Исмаил.

– И через неделю не получится. Я каждую пятницу сажусь вечером на паром и на все выходные уезжаю к родителям в Мода. Отец ни за что не разрешит мне остаться!

Фрида сразу пожалела о своей резкости и попыталась сгладить ее. Они могут сходить в кино на неделе, сказала она, но вот насчет поесть… Ест она только то, что приготовит сама.

– Мы иудеи и соблюдаем кашрут, – попыталась объяснить Фрида. – Молоко с мясом считаются у нас…

– Я знаю, что такое кашрут, – перебил ее Исмаил. – Я вырос в еврейском квартале в Измире. Наши соседи были иудеями. Насчет мяса и молока я не понимаю, но свинину они тоже не ели, как мусульмане, и еще чего-то не ели. А с вечера пятницы и по субботам не зажигали огонь. Мы, дети из турецких семей, за несколько курушей[5] разжигали им печи и мангалы, а если нас не звали, то мы сами начинали кричать у них под дверью: «Зажжем огонь!»

Он пожал плечами.

– Так значит, ты верующая. Я-то нет. Из уважения к отцу я пару раз ходил в мечеть и держу пост в рамазан. Вот и все.

Так, за разговором, они дошли до пристани и условились на следующей неделе сходить в кино.