На закате, у самого края горизонта, из-за облаков над лесом показалось такое долгожданное солнце. Закатное солнце было багровым. Еще живой Сеня почувствовал тепло на своем лице. Он повернул голову в сторону солнца и сказал:

— Бекас… солнце…

Сеня умер, когда уже были сумерки.

Стемнело.

— Вот здесь! — сказал Бекас Малому, указывая фонарем на место под вековым кедром и кинул Малому в ноги саперную лопатку.

Малой все время, пока копал могилу, дрожал, вытирал тыльной стороной ладони свои кровавые сопли из носа.

Старый ворон был на той стороне реки. Он решил провести ночь на самой высокой березе, самой-самой высокой, какую только смог найти. Этим днем он слышал звуки на звериной тропе, ведущей к броду. Те самые, которые слышал уже много раз. Он решил, что утром вернется обратно к вековому кедру.

Ночной стан Бекас решил устроить в стороне от тропы, в ельнике, там, где комары не любят запаха хвои. Нужно было найти два хороших дерева — одно с густой кроной для себя, на случай дождя, второе для пленного.

Он быстро нашел две таких ели стоящие не далеко друг от друга — то, что надо. Палатку ставить было нельзя — придется просыпаться ночью, контролировать пленного — с палаткой такое делать будет не удобно.

Когда переносил рюкзаки, он заметил муравейник — неудача. Сил и желания искать новое место уже не было. Обрубил ножом толстую ветвь на высоте своего роста. Попробовал оставшийся сук — выдержит ли сразу два рюкзака? Не выдержит. На другом дереве сделал так же. Повесил рюкзаки на обрубленные сучья. Если муравьи учуют еду — чёрт с ними, пусть лезут подальше от спальника.

Просыпался за ночь раз пять, включал фонарь, светил на привязанного к дереву пленного. Под утро Малой дрожал, как осиновый лист. Бекас поднялся, достал из рюкзака Сени его спальник и складывающуюся на манер коврика Бундесвера пенку-коврик. Положил пленному под зад коврик, накрыл с головой спальником.

Пленный был ему нужен еще километров на тридцать минимум — нести то, что будет нужно нести, пока он не выйдет к бывшему совхозу «Путь вперед» — где свои. Там придется копать схрон, и Бекас уже представлял, где он его сделает. Что будет потом с пленным, Бекас ещё не решил. Нужно сначала пройти эти тридцать — там будет видно. Там или пулю в затылок, или «гуляй, Вася».

Лесной сон рваный, редко когда удается спать ночь одним куском. Эта ночь оказалась особенно скверной. Возвращаясь к своей лёжке Бекас подумал: «Обувь у Малого дрянь. С весом под двадцать кг., подвернуть ногу в таких копытах — это раз плюнуть. Тогда пленный не нужен. Снять берцы с того Рыжего. Поменять. Хорошие они у Рыжего берцы».

Удалось поспать непрерывно два часа, и это было хорошо.

Утром первое, что всегда делал Бекас проснувшись — это чистил зубы. Чистка зубов по утрам стала для него почти индивидуальным религиозным ритуалом. Вот чистит же он зубы по утрам, как учили в детстве. Что надо делать, что бы стать хорошим мальчиком? Вот, пожалуйста — чистит. А это значит, что он хороший. Это значит, что всё как бы правильно, что всё нормально, что всё так, как надо, и Дед Мороз на праздник положит под ёлку хорошему мальчику подарок.

Под конец утренней процедуры Бекас с такой силой полоскал рот, раздувая щеки — можно было подумать — он участвует в соревновании по неизвестному виду спорта. Пленный спал. Пусть спит. В этот раз Дед Мороз положил под ёлку пленного. Это нормально.

Искать валежник для костра после таких дождей — труд напрасный. Бекас отломил еловые ветви, те, которые повыше, до которых смог дотянуться — верхние самые сухие.

Развел костер. Допил остаток чая из термоса. Чай остыл. Подвесил котелок над костром «по-походному» на длинной жердине, концом в землю и одной рогульке. Налил воды. Воды во фляге оставил на самом дне. Он всегда так делал. До брода осталось всего ничего, там накачает через фильтр. Закинул гречку, настругал много вяленного мяса, закинул. Сварил на двоих. Разбудил пленного, дал поесть. Разобрал рюкзак Сени, убрал лишнее.

Нашел в рюкзаке Сени коробочку, обтянутую кожзаменителем, побитую по углам. В коробочке поверх бумаг — заначек в виде ромба. В верхнем углу значка — маленькая звездочка. На синем фоне — танк золотистого цвета. Под танком на красном фоне четыре буквы ЧВТКУ. Ниже — бархатная тряпица, в ней — орден «Красной Звезды» и удостоверение к награде.

Бекас прочитал: «Солоницын Евгений Викторович. В соответствии с указом Постоянного Президиума Съезда народных депутатов СССР награжден орденом Красной Звезды».

Еще было черно-белое фото, на котором Бекас не сразу узнал молодого Сеню. Сеня сидел на скамейке где-то на улице, улыбался. На коленях у Сени — девочка лет десяти с косичками. Девочка ела мороженное. На обороте фотографии надпись: «Сокольники 1983 г.».

Внизу были ещё какие-то сложенные бумаги, которые Бекас решил не смотреть. Не сейчас. После. Бекас закрыл коробочку, переложил её в свой рюкзак.

«Евгений Викторович. Странно. Почему — Сеня?» — подумал он.

Сходил на тропу. Осмотрел трупы и вещмешки — там мусор, воды нет. Реально конченные. Собрал трофейное оружие. Вернулся.

Разобрал трофеи, сложил в рюкзак Сени. Попробовал на вес — так и вышло — почти двадцать кило. Кинул пленному снятые с трупа берцы.

— Переобувайся!

Малой стал снимать свои никуда не годные ботинки, недоверчиво поглядывая снизу вверх.

— Слушай внимательно! — сказал Бекас, как можно чётче — Скажу только один раз. Я скажу идти — ты идёшь. Я скажу стоять — ты стоишь. Идёшь — не оборачиваешься. Дёрнешься — ты труп. Всё понял?

— Понял. — утвердительно кивнул головой Малой.

Бекас впервые услышал его голос. Ничего особенного, голос как голос, но Бекас поймал себя на мысли, что только сейчас, когда он услышал его, этот Малой стал для него реальным, каким никаким, но человеком. А до этого был целью, мишенью, силуэтом, профилем, в который надо не промахнуться.

Нагрудную стяжку рюкзака, идущую от лямок, Бекас распустил на всю длину и завязал на пленном узлом, что бы у того не было шансов — дождаться сумерек или другого удобного момента, раскрыть замок, скинуть рюкзак, по-быстрому нырнуть в чащу леса — ищи-свищи его. С рюкзаком на плечах под двадцать килограмм такой трюк не удастся.

Бекас проверил — насколько туго лямки нагрудного замка затянуты на груди Малого.

— Даже не думай! — сказал Бекас и похлопал ладонью по завязанному намертво узлу, — Вперед, шагом марш!

Выдвинулись к броду.

Первый десяток шагов Бекас внимательно смотрел — не крякнет ли хилый Малой под весом рюкзака, но ничего идет себе. Молодец, пусть идет и пусть старается. Ему сейчас нужно очень стараться и он знает об этом.

Тропа пошла под уклон — скоро река.

Бекас так и сяк прокручивал в голове случившиеся и то, что обнаружил в рюкзаке Сени:

«Странно так думать, конечно, но выходит как бы, что это даже хорошо, что Сеня погиб в рейде, когда они оказались пустые и ртути не нашли вовсе. Нашли бы ртуть, как говорил Сеня — «целое озеро», стали бы носить, говорил, «батистовые портянки и какой-то там крем есть». Смешно говорил — «батистовые портянки». Что за портянки такие? Что за крем такой? Придумал же он такое! Были бы не пустые, а с ртутью — совсем адское западло случилось бы — так-то вот дропнуться.

Оказалось — офицер был. Орден. Почему был? Наверно — Афганистан. Сколько таких по Восьмой Зоне лежит? И бывших и пришлых и местных. Да и по другим зонам не меньше.

«Хорошо, что рейд был пустой — думал Бекас, — «Плохо, что теперь за глаза будут судачить злые языки — Бекас не счастливый, уже не прушный, не прёт больше Бекасу. Скажут — пустой из рейда вернулся и минус один. Ну, пусть говорят. И что из того? В рейд не наймут? Не прёт Бекасу, скажут? А я с тринадцати лет в Зоне и до сих пор не дропнуся. Кто из них больше моего ходил? Я до десяти рейдов в год ходил. Не наймут в рейд? Пусть ищут кого получше. Пусть ищут и пусть говорят — пустое это всё».