— А эта все еще тут? — сказал Геша, показывая на черный мотоцикл «Урал», припаркованный возле коровника.

— Коммерция! — сказал Лёша, стараясь как можно больше вложить в такое значительное слово и добавил, — Попик, видать ей койку сдает.

— Да, он не поп.

— А кто?

— Протодьякон.

— Какая разница!

Геша не хотел спорить и сказал, после паузы:

— Да-а-а, я б забрался к ней в ту койку.

— Ха!

— Сиськи — во! Жопа — во! — Геша показал жестами — какие они.

— Губа у тебя не дура! Да, не для тебя цветочек тот рос.

— Это почему ж так?

— Да вот так вот.

— Да ладно!

— Найди себе вон лучше — мармышку-шалашовку из торчков, какую-нибудь, хе-хе.

— Ага! Ща-а-а-з-з-з. Там, небось и болезней букет — вся таблица Менделеева.

— Хе-хе!

— Прикинь — как в том анекдоте — прикинь, а! И вот такая-то бабенка шикарная, во всех смыслах, а какому-то мужику уже вот здесь вот — Геша показал себе на горло.

— Га-га-га!

Егорыч — бывший протодьякон Дмитровского кафедрального Собора Успения Пресвятой Богородицы, был напуган до полусмерти происходившим вчера вокруг коровника движением.

Еще сетовал про себя, что позарился на деньги за постой от девки-мотоциклистки. «Тоже бес такую принес, не иначе. И все не к добру. Сердце беду чует. Никого бы не видеть и никого бы не слышать! Самому б запереться от всех и голову под подушку.

А сосед-то, Бекас, хороший был парень, да видать, навсегда сгинул. Что творят, что они творят над собой и друг над другом! Спаси и сохрани, Господи, их грешные души!»

«Самому б запереться» — потому что он строго-настрого запретил Ленке-Дурочке: «Не высовывать носа на двор! Пока не разрешу!» Для пущей уверенности запер в людской жилой части коровника на ключ в одной из комнат. А когда та ходила на двор до ветра, в деревенского типа сортир, поставленный в дальней, разрушенной части коровника, он сопровождал Ленку, караулил, как бы чего не вышло.

Закончив рутинные ранние утренние заботы с буренками, позавтракав вместе с Ленкой, Егорыч прилег отдохнуть, забыв, что оставил ее, как она есть — не запертой.

Ленка-Дурочка возьми и выйди во двор.

— А мы воробышка похоронили. — сказала Ленка-Дурочка, как бы хвастаясь, подойдя к Геше и Лёше, — Он теперь с Боженькой, на небесах, в раю.

Леша посмотрел на нее презрительно — дура и есть дура.

— Какого воробышка? — спросил Геша, изображая искренний интерес.

— Ма-а-аленького такого, — ответила Ленка и показала ладонями, какой маленький бы воробышек.

— А где похоронили-то?

— Там — Ленка-Дурочка показала рукой в сторону леса.

— Оставь ты ее! — сказал Леша, — Не видишь — дура.

Ленка нисколько не обиделась — слышала такое не раз. Ей очень хотелось показать, где схоронили воробышка.

— Прямо в лесу? — спросил Геша.

— Ага! Там две березки растут рядышком — вот так вот, — она показала, как растут березки.

— Покажешь?

Она утвердительно кивнула головой.

— Ну, пойдем — покажешь — сказал Геша, поднялся и взял девочку за руку.

— Оставь ты это! — без надежды на ответ, лениво сказал Лёша в спину, уходящим двоим.

Геша обернулся.

— Мы только посмотрим, — сказал он и подмигнул Лёше.

Бекас двигался не спеша и плавно. Самые заметные движения в лесу — резкие, быстрые движения. Он попеременно смотрел себе под ноги, чтобы не наступить на сухой валежник, который мог предательски щелкнуть под ногой. Одной рукой он аккуратно отодвигал мешавшие ходу ветки кустарника, удерживал их, пока они не возвратятся на исходное свое место.

Он ускорился только тогда, когда услышал крик: «Пусти, дурак!»

Уже на бегу Бекас перемахнул через поваленное дерево, лежавшее на его пути, выскочил на полянку, залитую полуденным солнцем, увидел, как рука Геши лезет Ленке-Дурочке под край ее платья, и ее белые коленки.

Прикладом в затылок! Геша не издал ни звука. Рухнул столбом.

Ленка истошно визгнула, увидев в лесу «лешего» и кинулась бежать! То, что она увидела — это была живая гора зеленых веток и горящие бешенством глаза.

— Стой! Стой, Ленка! Тихо ты! Стой же ты! — напрасно пытался остановить её Бекас. Куда там!

Погнаться за ней не мог — придавил коленом Гешу к земле, держал его.

«Сейчас будет шухер и палево!» — понял он. — «Дура! Что ж тут поделаешь?!»

Решать все нужно было быстро, а действовать еще быстрей. Ни секунды на промедление, пока там, в засаде на него первый шухер не превратился во что-то худшее.

«Вот она, моя точка не возврата с „Легионом Свободы“! Теперь все — краями никак не разойдемся!» — отдал он отчет себе в своих действиях.

Нож «фуллтанг» надежный, не убиваемый, быстро сделал работу.

— Прими должок, с процентами! — сказал Бекас, вытирая нож от крови, об капюшон костюма «Горка», популярного среди военных, охотников и рыболовов.

Плюс еще три магазина БК.

«Хорошо, что Ленка не видела».

Лёша достал сложенную много раз старую газету из кармана и двинулся вдоль коровника в сторону сортира, выкрашенного зеленой заборной краской.

Лёша сидел над дыркой сельского сортира и читал «Советскую культуру»:

«Рубрика за рубежом. Так, так. Теплые встречи в декабре. Так. Так. Последний месяц этого года станет знаменательным в истории вьетнамо-советских отношений…»

Дверь резко отварилась наружу! «Сидеть не двигаться! Завалю на месте! Руки в гору!» — услышал Леша и замер с поднятыми руками. Он увидел Бекаса, голого по пояс, направлявшего на него ствол автомата, лямки рюкзака на голых плечах.

— Сколько бойцов в засаде?! Отвечай быстро!

— Я и Геша.

— Сколько всего в совхозе ваших?!

— Не знаю.

— Колено прострелю! — сказал Бекас и направил ствол на Лешино колено, — Сколько ваших бойцов всего в совхозе?!

Лёша зажмурился.

— Не знаю, — он заговорил быстро, с закрытыми от страха глазами, ожидая выстрела, — У дома культуры «Нива» одна осталась. Там пять человек, вроде, или четыре. Не знаю я-я-я!

— Когда вас будут менять?

— Менять?

— Смена вам будет когда?

— Смена? Не знаю.

— Магазины на пол!

— Что? — Лёша открыл глаза.

Бекас понизил тон до спокойного.

— Все магазины из разгрузки положи медленно на пол перед собой, по одному.

Лёша выполнил команду.

Через десять минут Лёша лежал вниз лицом в хозблоке Бекаса, с непрозрачным полиэтиленовым пакетом на голове, с дырками для дыхания, с кляпом во рту, со связанными за спиной руками и ногами. От связанных щиколоток ног тянулся конец веревки через всю спину, вязал запястья рук дополнительным узлом поверх основного и оканчивался петлёй на шее.

Бекас лихорадочно собирал все необходимое. Уже все свое, все привычное и все родное. Он прикидывал так, чтоб вышло не больше двадцати килограмм — валить нужно будет быстро и далеко. Приоритет отдавал БК. Пришлось оставлять много хороших и любимых вещей. Как только насчет вещи шевелилась жалость-сомнение, он ту же душил в себе это чувство.

«По-хорошему — спалить бы весь хозблок! Чтоб не досталось никому!» — подумал он.

Но этого делать было нельзя — пожар привлечет внимание — понимал он.

Последним, что он сделал, уже собрав свой рюкзак, он отжал плинтус под раскладушкой, вынул крайнюю у стены доску, достал оттуда увесистый мешочек монет «Олимпийский огонь в Москве» номиналом в 100 рублей; золото 900 пробы. Еще пять пачек бумажных купюр. Это закинул в рюкзак сверху.

СВД — в положение за спиной, поверх рюкзака. Затянул ремень винтовки так туго, как смог. АК47 на правом плече. Остановился на выходе. Всё? Да, всё! Вышел.

Он даже не успел пересечь грунтовку, как увидел двигающуюся прямо на него, пылящую по уже просохшей дороге «Ниву» с тонированными стеклами — метрах в пятидесяти.

«Везение кончилось!» — понял Бекас.

Деревянный хозблок — укрытие так себе! Бекас рванул на дальний угол коровника, выходивший к лесу. Коровник — это бетон!