– У меня были с сердцем проблемы! – закричал во весь голос Тимон. – А с головой все хорошо. У-уу! Одна голова хорошо, а две лучше, знаете ли. И с сердцем уже хорошо… Как в той песне: вместо сердца – пламенный мотор!..
– Водки!!! – схватившись за голову, закричал Тимур. – Дайте мне водки!!! Скорее!!! И много!
Тимон и так-то растерял все свои мысли – они прыгали по его сознанию, будто кузнечики, – а тут и вовсе потерялся: какая водка, зачем? Или это Тимур от радости, что он, Тимофей, так хорошо все объяснил Пирату… Как его там?.. Димит… Динамит… Динамитовичу. О! А вот и водка! Сам бармен принес, уважает. Какой большой стакан… Ух, как в него вцепился Тимур! Звездец! Он не алкоголик, случайно?.. Погоди! А тост?!..
И, прежде чем Тимур успел поднести ко рту водку, Тимон выпалил:
– За тебя, Динамитыч! Хороший ты мужик, добрый.
Обжигая, водка хлынула в горло. Тим едва не захлебнулся и закашлялся. А потом под грязные ругательства напарника Тимофей улетел в темное, уютное ничто.
Просыпался он, а точнее, выныривал из темноты забытья, раза три-четыре. Но ему было при этом так плохо, окружающий мир так больно и грубо на него давил, что Тимон опять спешил погрузиться в спасительную темноту. Он даже не успевал толком разобрать, где именно при этом находится; сначала было что-то похожее на большой светлый зал со множеством парящих в воздухе столов, за которыми сидели люди, потом вообще полумрак, в котором ничего толком не видно, затем что-то похожее на купе поезда…
Когда он очнулся в очередной раз, снова увидел все то же «купе». Две полки одна напротив другой, столик, большая овальная дверь, по обе стороны от которой, между нею и полками, тоже дверцы, но меньше размером, взрослому человеку не протиснуться. А вот окна в «купе» не было, напротив двери – лишь гладкая стена, сделанная будто из белого матового стекла. Что еще удивительно – полки и столик не парили в воздухе, а жестко крепились к стенам. На одной из этих полок Тим сейчас и сидел.
И в этот раз Тимофей чувствовал себя лучше. Реальность по-прежнему навевала странную беспричинную тоску, но уже не давила болезненным грузом. А потом он услышал обращенные к себе мысли Тимура. Очень некрасивые мысли, самая добрая из которых была следующей:
«На кой шакс ты очухался, дебил?! Я так надеялся, что ты навсегда окочуришься!»
Когда поток ругательств, угроз, сравнений и сожалений иссяк, Тимон мысленно сказал:
«Привет! Я тоже по тебе не особо скучал. Но ты хоть объясни, что я сделал-то? Я почему-то ничего не помню после того, как мы выпили водки, и капитан стал спрашивать, что мы умеем делать».
«Сейчас вспомнишь! Сейчас я буду вспоминать, а ты смотри! И если от всей этой срани, что ты натворил, сгоришь со стыда и исчезнешь, то я буду только рад. Но ведь ты не исчезнешь, ты меня и дальше станешь позорить и мутью своей доставать! Мы из-за тебя, идиота, чуть было такой работы не лишились!»
«Погоди-погоди!.. Чуть не лишились?.. То есть нас все-таки взяли? А когда мы летим?»
«Мы уже летим, придурище!»
«Что?! А почему… А как же?!..» – Тимон ощутил такую дикую панику, что едва снова не нырнул в забытье, но окрик Тимура его немного встряхнул:
«А потому! А так же! Потому что кое-кто сумел кое-как выкрутиться из того шакса, что ты наворотил! Смотри! Внимательно смотри и не вякай!»
И Тимур стал вспоминать. А Тимон с нарастающим ужасом слушал то, что в этих воспоминаниях говорил Пирату Котомарову Тим. А если точнее, то не Тим, а именно он, Тимофей. Это и в самом деле был настоящий позор. Такое стыдобище, от которого и впрямь захотелось сгореть. Звездец!
Огромной удачей было то, что Тимур догадался, в чем его единственное спасение. В водке! Если от одной только рюмки Тимона развезло в хлам, решил он, то уж от стакана должно совсем вырубить. Так и получилось. Водка чуть было не сорвала их затею, и она же в итоге их выручила. А еще Тимур понял, что пьяный Тимон может болтать вслух вообще без напряга. Что собственно едва и не стало причиной глобального краха. Ведь едва Тимофей тогда вырубился, как побагровевший от ярости Котомаров процедил сквозь зубы:
– Как ты меня назвал?.. А ну, уматывай отсюда, недошлепыш!
– Я… Прости, я не хотел… – лихорадочно стал придумывать оправдание Тимур. Оно не придумывалось, выпитое и на его умственные способности подействовало не лучшим образом. Столько водки разом он еще никогда не пил.
– Пурга хренучая! – зарычал капитан. – Он не хотел! Тебя что, кто-то заставил, да?! Уматывай, пока я добрый!
– Между прочим, он тебя добрым и назвал, – засмеялся вдруг старпом Сапов. – А ты набросился на парня!
– Добрым?!.. – рыкнул Котомаров.
– Ну да. Хороший ты, говорит, и добрый.
– Добрый… – повторил капитан, и тоже вдруг зычно, во все горло заржал.
Его смех оказался заразительным, скоро хохотали уже все собравшиеся за двумя этими столиками. Посмеялся за компанию и Тимур, хотя ему было совсем не смешно.
А потом, успокоившись, Пират Котомаров недовольно, но уже не так рассерженно буркнул, отвечая вроде бы Лерону Сапову, но глядя при этом на Тима:
– Он меня еще и по-другому назвал. Динамитычем. А так меня называть нельзя никому. Так мне только один человек мог сказать… А еще – мне не нравится, что творится в голове у этого недоделанного космолетчика. Что он там плел? Одна голова хорошо, а две лучше… Сердце больное, мотор вместо него…
– Разреши, я объясню! – спрыгнул со стула и вытянулся в струнку Тимур. И заметил, как старпом коротко кивнул капитану.
– Ну попробуй, – проворчал Котомаров. – Только ты уж очень постарайся. Пока что дверь для тебя только на выход открыта.
А Тимур почувствовал вдруг вдохновение. И вспомнил еще услышанное где-то правило: лучшая ложь получается из правды. То есть если хочешь соврать так, чтобы тебе поверили, ври как можно меньше, опираясь при этом на то, что было в действительности. Так и получается достовернее, и у самого потом меньше шансов запутаться.
Вот он и сказал:
– У меня на самом деле было больное сердце. Я поступал в училище с левой медузой, очень уж хотел летать. И все бы ладно, блокаторы выручали, а тут вдруг придумали новый зачет – прыжки с парашютом…
– Это после Ника Хорота на Аргуне, – негромко сказал капитану старпом.
– Да, уж, не повезло Нику, – отозвался тот и глянул на Тимура: – А ты чего замолк? Продолжай.
– Вот этот зачет… этот прыжок с парашютом мое сердце и угробил. Очнулся уже после операции – поставили искусственное. Потому и назвал его мотором. А почему я несвязно говорил, так это, наверное, после гипномодуля так водка подействовала. После этого неделю ничего принимать нельзя, а я забыл.
Это и было главной ложью в рассказе Тимура, но он понадеялся, что капитан со старпомом не знают, что никаких ограничений после гипнотического наркоза нет, слишком уж специфическая информация. Они и не знали.
– А после стакана как же ты тогда очухался? – приподнял одну бровь Пират Котомаров.
– Испугался, – совсем уже практически честно ответил Тимур. – Страх, наверное, мозги на место и поставил.
– Да, кстати, а что там насчет двух голов?
– Так я это про то, что под твоим командованием хочу быть. Что с твоей головой куда лучше, чем с одной моей.
– Недолго тебе с моей быть, – буркнул Котомаров. – На Эстере другая голова тобой будет командовать.
– Так ты меня берешь?!
– Завтра явишься на регистрацию. А сейчас иди отоспись как следует, недолеченный.
Глава четвертая
«Увидев» все воспоминания Тимура, Тимону стало совсем плохо. Он бы с удовольствием попросил остановить звездолет – и вышел. Вот только ни то, ни другое осуществить было невозможно. Особенно выйти.
Что касается космического грузовика, так он, напротив, собрался не останавливаться, а осуществлять самый важный этап полета – гиперныр. Этот термин уже не раз прозвучал в голове Тима, «озвученный» разумеется, Тимуром, и Тимофей примерно представлял, что это такое. Гиперныр – это прыжок через гиперпространство, а поскольку происходит он сквозь межпространственные тоннели, так называемые «кротовые норы», то приходится в них как бы нырять, отсюда и «гиперныр» или просто «нырок». Про все это Тимону интересно было бы узнать и подробней, но тут как раз белая матовая стена в их «купе» стала черной, а затем превратилась в окно. Так по крайней мере показалось Тимону, поскольку сидящий за этим окном старпом Сапов был настолько реален, что даже мысли о том, что это все-таки изображение, возникли не сразу. Да и то это были мысли Тимура.
