«Ты, – будто сказал кто-то внутри его головы. – Ты об этом узнаешь и будешь жить дальше, помня, что ты и в самом деле урод. Не только из-за сердца. Моральный урод. Трус, ссыкло. И даже пикнуть против забот папочки ты больше не посмеешь».

– Две пятьсот! – крикнул, вставая, Иван.

«Что две пятьсот?.. – не сразу перестроился с обвинительных мыслей Тимон. – Ах да, это высота… Прыжок, говорили, будет с четырех тысяч метров».

Он машинально поднялся. Инструктор пристегнул к себе четырьмя карабинами ремни его подвески, потом все тщательно проверил. В это время уже открыли дверь. Ворвавшийся внутрь сильный ветер слегка освежил Тимофея, но окончательно в себя так и не привел. Внутри продолжало ныть – и чем дальше, тем сильней. А из самолета уже начали выпрыгивать первые тандемы. Иван всем телом толкнул его к двери; они теперь были сцеплены, от такого бугая и не дернешься. Подошли к самому краю. Свист ветра, рев моторов – в голове от какофонии звуков воцарилась вдруг пустота. Даже исчез страх. Вот только внутри уже не ныло, а сильно давило и жгло. Тимон понял наконец, что это бунтует его больное сердце.

Иван закричал прямо в ухо:

– Повисай!

Тимон будто во сне машинально согнул колени, взялся за ремни подвески и повис на инструкторе.

– Голову мне на плечо! – крикнул тот и шагнул за борт.

А дальше была только боль. Тимофей не чувствовал падения, не ощущал на лице бешеной скорости ветра. Боль вгрызлась в грудную клетку и пожирала его изнутри.

Хлопок по плечу. Хлопок, хлопок!.. Сквозь боль просочилась вдруг странная мысль: «Парашют». Что это значит?.. Ах, да, сейчас откроется купол, нужно держаться за ремни…

Взявшись за них, Тимон поднял голову. Как раз в тот миг, когда наверху распахнулся сине-зеленый «матрас» парашюта. По глазам резко хлестнула яркая вспышка. Солнце! Одновременно будто что-то взорвалось в груди. И солнце погасло. Звездец! Погас весь мир, наступила полная тьма.

А потом опять вспыхнуло солнце. Или не солнце – свет был не желтым, а ослепительно белым. Тимон зажмурился и лишь тогда осознал, что ушла боль. Точнее, изменилась, вместо жгучей и острой стала тупой, размытой.

И тут раздался голос инструктора. Нет, не инструктора… Совсем незнакомый, очень громкий и строгий:

– Операция, стоп! Больной в сознании! Гипномодуль – семь эс!.. Больше! Еще больше! Восемь и два… Продолжаем!

Тимофей снова падал. Глянул вверх на красный клин парашюта… Что за странная форма?.. И почему красный?! Ведь он же был си…

Очнувшись, он увидел над собой потолок. Очень странный, поскольку будто светился. То есть, он точно светился, но свет был не ослепительным, на потолок вполне можно было смотреть без рези в глазах. А вот определить из-за свечения, на какой высоте он расположен, было невозможно.

Тимон было подумал, что умер и находится на том свете, но в груди продолжало ныть, хоть и слабо, будто в натруженной мышце. Сразу вспомнился парашютный прыжок и та – настоящая боль, от которой взорвалось и погасло солнце. Все тут же встало на место. У него не выдержало сердце. Но его спасли, и сейчас он находится в какой-то очень крутой больничке – один потолок чего стоит. Ясно, что папочка расстарался. Не удивительно, если это и вовсе заграничная клиника. Непонятно лишь, как удалось завести сердце? Или… нашелся донор?.. Но это не сделать так быстро даже с папиными миллионами! Иногда даже огромные деньги не все могут решить. А может, сердце искусственное? Подключили к аппарату, и будет он теперь лежать годы, пока что-то решится. Или вообще всегда… Тимон попробовал поднять голову, но даже не смог шевельнуться. Парализован! Подключен к поддерживающей жизнедеятельность аппаратуре!..

Ему захотелось крикнуть: «Не надо! Отключите! Я не хочу так жить, дайте мне умереть!» Но даже слабого шепота не вырвалось из его губ. Он не мог ничего! Только лежать и смотреть в потолок.

«У меня что, галики?» – прозвучало вдруг в голове. Нет, не прозвучало… Тимон словно подумал это, но как-то… как-то неожиданно, будто не сам, будто это сделал кто-то за него. Он что, даже думать уже сам не может?!.. И что такое «галики»?

«Галлюцинации, что еще! – подумал за него кто-то снова. – Шакс! Да что это со мной?»

«Что еще за шакс?» – Нет, сам он думать все-таки мог. Вот это он точно сам подумал. А это…

В сознании возникла вдруг смутная картинка чего-то омерзительно-гадкого, такого, что и словами не выразишь. Звездец! А еще вспомнился запах. Именно вспомнился, а не появился. И хорошо, что так; даже воспоминания хватило, чтобы желудок свело рвотным спазмом. К счастью, его не вырвало. Зато он понял значение этого слова. Действительно, шакс! Все, что с ним происходит – один сплошной шакс!

«Вот именно!» – Мысль снова была чужой, а тело вдруг дрогнуло, напряглись руки, приподнялась голова… Все происходило само, без вмешательства Тимофея. И это напугало его чрезвычайно. Хотя, казалось бы, куда уж больше!

Зато он видел теперь не только потолок. Вокруг были и стены. Светлые, но не белые, и тоже будто светящиеся. По одной, как по экрану, бежали цветные линии графиков, мелькали цифры. Еще какие-то цифры и символы будто и вовсе повисли в воздухе. Своего тела он увидеть не смог – оно было словно подернуто чем-то вроде густого тумана, только не белого, а светло-сиреневого. В его глубине что-то неярко вспыхивало и помигивало.

Если это и была клиника, то даже не зарубежная, а… Его что, похитили инопланетяне?.. Да нет же, все куда прозаичней и проще – просто он сейчас умирает и видит предсмертные… как их там?.. галики.

«Да чтоб меня!.. – завопила в сознании чужая мысль. – Тимур! У тебя раздвоение сознания! Надо врачела звать!»

«Я не Тимур», – машинально «откликнулся» Тимофей. Свое имя он даже не «произнес», но его все равно «услышали».

«Какой еще Тимофей?!»

«Можно просто Тимон. А идея четкая: раздвоение сознания… Да, у меня точно едет крыша! Вот как оно – умирать… Поскорей бы уже!..»

– Медея не справляется! – закричало вдруг вслух его тело. – Нужен врачел! Врач-человек!.. Шакс! Не надо меня у-сы-плять…

Сознание завертелось праздничной каруселью, расплылось в стороны радугой, а в следующее мгновение Тимон летел над землей внутри прозрачной сферы. Нет, это летел кто-то другой, вовсе ему не знакомый. Сам он всего лишь наблюдал за происходящим со стороны. Ага, как бы не так! В том-то и дело, что не со стороны, а будто бы изнутри, словно он и был этим незнакомым человеком. Хотя почему незнакомым? Он ведь прекрасно знал, что его зовут Тимур…

Ну да, он Тимур Шонес, кто же еще? Сто девяносто три – девяносто три – двадцать три. Рост – вес – возраст. Сейчас, правда, его фамилия звучит чуть по-другому – Шосин, и он теперь сирота, ну так ид-чип у него тоже другой, не тот, что был от рождения. Хоть в чем-то польза от папиных денег, которых тот для сына не жалел – на подпольную замену ид-чипа хватило. Правда, после этого – все, доступ к счету, само собой, прекратился, но на беске – безличностной слим-карте – кое-что тоже было, так что медузу – медицинское удостоверение здоровья – ему закачали, что надо. Ровно такую, чтобы без проблем приняли в космолетное училище. Да, именно в космолетное! И не потому, что с детства мечтал быть космолетчиком, а, если уж начистоту, то просто назло отцу. Ребячество, чего уж там; отец все равно не узнает. Но захотелось – жуть как сильно, не устоял. И то, папаша-то у нас не кто иной, как сам Игран Шонес – глава той самой космической корпорации! Хотел больного сыночка под крылышком у себя держать? Вот сыночек к тебе под самое крылышко и забрался. Больное сердце? Ничего нельзя? Что, и в космос тоже?.. Ах, даже думать о нем вредно? Так на тебе, папа, получай! Мы и с больным сердцем к звездам прорвемся!

Обидно, конечно, жить с такой болячкой, которая даже в двадцать третьем веке не лечится. Невероятно, уму непостижимо! Вот все уже лечится, а его врожденный порок сердца – нет! То есть, лечится, конечно, но кардинально. Заменой сердца на искусственное. А папа у нас против этого. Сентиментальный у нас папочка. Сердце, говорит, это не просто насос для перекачки крови. Сердце, говорит, это нечто большее, бездушной железякой не заменимое! И повелел ждать, пока медицина не покорит наконец эту порочную вершину. Правда, сколько именно ждать – даже сам великий папа не знает. А жизнь при этом проходит впустую не у него, а у любимого сына Тимура. Шакс-шакс-шакс!..