— Гагарка! — Шелк узнал голос Синели раньше, чем увидел ее. — Гагарка, это свадьба? — Придерживая юбку, она рванулась вперед по приделу. — Здравствуй, патера! Привет, Ги! Поздравляю! Вы собираетесь оженить их, Ваше Святейшество?

Квезаль, не отвечая, с улыбкой посмотрел на Кремня и майтеру Мрамор, которые вышли из часовни Ехидны. Она встала на колени:

— Я просила еще у вашего предшественника, Ваше Святейшество…

Безволосая голова Квезаля качнулась на длинной морщинистой шее:

— Мой предшественник больше не держит посох, майтера.

— Я просила его. Умоляла, но он не разрешил. Я должна вам это сказать.

Майтера Мята с изумлением уставилась на нее.

— Ваше Высокопреосвященство, я подслушала, как секунду назад вы сказали, что даже Его Святейшество не может превратить авгура в мирянина. Я знаю, что так и есть. Но… но…

— Их обеты, э? — сказал Прилипала Шелку. — Не неснимаемы, эге? Не так… э… серьезны.

— Вы хотите, — спросил Квезаль, — чтобы я освободил вас от ваших обетов, майтера? Да или нет, этого будет достаточно.

— Да, хотя на самом деле я должна…

— Объяснить? Ты права. Ты должна ради своего собственного душевного спокойствия. Ты очень здравомыслящий человек, майтера. Разве не здравый смысл сказал тебе, что я не единственный, кому нужно твое объяснение? Встань, пожалуйста. И расскажи все майтере Мята. А также майтере Лес и ее сивам. Будь краткой.

— Мы очень давно знаем друг друга, — сказал Кремень, когда майтера Мрамор встала на ноги. — Вы помните, кальде? Я рассказывал вам о ней перед тем, как вы удрали от меня. Тогда ее звали Моли.

— Я была служанкой, — сказала майтера Мрамор майтере Мята и остальным сивиллам так тихо, что Шелк с трудом расслышал ее, — служанкой у сивилл, когда первые био приехали в город. Я подготовила для них киновию, и в те дни я выглядела как… как Георгин, я бы сказала, сив, но ты никогда не знала Георгин. Как Ворсянка, по меньшей мере. — Она нервно засмеялась. — Ты можешь представить себе, что я выглядела как Ворсянка? Но, тогда, так это и было.

Майтера Мята сумела кивнуть, не отрывая от нее взгляд.

— Тогда их было шесть. Шесть сивилл на Солнечной улице. И у меня не было своей комнаты. Да я и не нуждалась в ней. Но их никогда не было больше шести, и, со временем, меньше. Пять, потом четыре и, наконец, три. А потом… потом только две, как мы сейчас, дорогая, дорогая сив, когда я умерла.

Самая молодая сивилла с Кирпичной улицы начала было возражать, но потом посмотрела на остальных и передумала.

Майтера Мрамор показала желтоватые четки:

— Только майтера Бетель и я. Эти — ее. Слоновая кость. — Она подняла голову, улыбка и мольба. — Цепочка из серебра. Она была замечательной, замечательной женщиной.

— Дев плач, — сообщил Орев Шелку, хотя никаких слез не текло по гладкому металлическому лицу майтеры Мрамор.

— Мы не могли справляться со всеми делами. Мы остались вдвоем, и еще юный патера Щука. И всегда так много детей, так что майтера призвала… призвала…

— Она завербовала Моли, — объяснил Кремень.

— Да, меня. Я знаю арифметику. Надо знать, чтобы поддерживать дом. Сколько надо купить для стольких людей, сколько можно потратить, все такое. Я вела… дневник, наверно вы бы назвали его так, чтобы практиковаться писать, и это очень помогло. Так что я могла учить самых маленьких суммам и буквам; так я и делала. Некоторые родители пожаловались, и надо было устранить причину. Так что я положила руку на Писания и пообещала, а майтера Бетель и майтера Роза засвидетельствовали, и поцеловали меня — и тогда я получила новую одежду.

Она посмотрела на Кремня, умоляя о понимании.

— И новое имя. Став сивиллой, я не могла оставаться Моли или даже майтерой Молибден. Мы все берем новые имена, а ты исчез. Я не видела тебя очень много лет.

— Он спал, — сказал ей Наковальня. — Так ему приказали.

— Да, — подтвердил Кремень. — Для меня приказ — это приказ. Всегда был. Только сейчас патера сказал, что все в порядке. Но если бы он сказал «нет»… — Грифель дружески шлепнул его по спине — неожиданно громкий звон нарушил религиозную тишину Великого мантейона.

Меченос подтолкнул локтем Шелка:

— Двойная свадьба, парень!

— Вашему Святейшеству это может показаться ужасно странным, — рискнула майтера Мрамор.

— Наоборот, совершенно естественным, — уверил ее Квезаль.

— В этом отношении мы совсем не как био. Хотя вам представляется ужасно важным, сколько нам лет. Я знаю, я вижу.

— На самом деле она и я примерно одного возраста, — признался Кремень. — Только я много спал.

— А то, что важно нам — как мы функционируем. — Майтера Мрамор подняла правую руку, показала Квезалю сварной шов, соединявший ее части, и подвигала пальцами. — Моя рука снова хорошо действует, я заменила много частей, и я могу. Так что мы собираемся. Или, по меньшей мере, мы бы хотели, если… если Ваше Святейшество…

— Вы разрешены от обетов, — сказал ей Квезаль. — Вы опять мирянка, Молибден.

— Как в сказке, а, деваха? — Меченос пододвинулся к Гиацинт и заговорил тоном, который считал конфиденциальным. — Теперь должен быть счастливый конец! Все женятся! Нужно еще одно кольцо!

Шелк подумал, что не время спать тревожным сном.

Или, скорее, не время спать. Осторожно, чтобы не разбудить Гиацинт, он перекатился на спину и заложил руки за голову. Сколько раз он мечтал о такой ночи и отбрасывал мечты прочь, говоря себя, что в реальности с ним такого не будет? И вот сейчас….

Да, не время спать. Он выскользнул из кровати, так тихо, как только мог, чтобы помыться и облегчиться. Гиацинт, которая плакала перед сном, плакала и этой ночью; он тоже поплакал — от радости и боли, и от радости за свою боль. Когда слезы кончились и их головы оказались на подушке, она сказала, что никогда раньше ни один мужчина не плакал вместе с ней.

Двумя этажами ниже их отражения стояли на коленях перед прудом с рыбками у ног Фелксиопы, материальные, но невидимые. Там она будет плакать по нему дольше, чем они проживут. Он, голый, погрузился в наполняющуюся ванну, теплую и едва ли менее романтичную.

Встав из ванны, Шелк сообразил, что Горностай обеспечивает всем. Не только мылом, водой, полотенцами, полочкой с духами и пахучими пудрами. Тут висели и толстые шерстяные сутаны: одна бледно-кремовая или бледно-желтая, другая, более длинная и более темная, могла бы быть синей, если бы он осмелился хлопнуть в ладоши и зажечь неяркие огоньки, кружившие по потолку друг за другом.

Вытершись насухо, он надел более длинную сутану, подпоясался, вернулся в спальню и с бесконечной осторожностью накрыл совершенное нагое тело Гиацинт. Потом, стоя снаружи на воздухе, смотрел, как он сам делает это: темная тень с взъерошенными волосами поднимает простыню и одеяло и укрывает полные бедра и длинные, округло очерченные ноги спящей жены.

— Рог и Крапива свернулись калачиком в грязноватой постели в маленькой холодной комнатке во дворце кальде.

— патера Щука перерезает горло крапчатому кролику, которого купил он сам.

— растрепанный ребенок плачет на соломенном матраце.

— слепой бог перерождается в получившего удар слепого человека, все равно оставшегося слепым.

— человек, чуть больше ребенка, лежит обнаженным на земле, его выпирающие ребра и худое лицо почернели от синяков, руки закованы в цепи, обвитые вокруг столба палатки.

— сумасшедший среди могил воет, что солнце умирает.

— Фиалка обнимает Сиюф в комнате ниже.

— Гагарка спит на спине рядом с дымящимся неочищенным алтарем Великого мантейона.

— Гагарка? Гагарка?

Он сел, замигал и протер глаза. Синель спала рядом с ним, положив голову на мускулистые руки, ее юбка задралась на колени. Сержант Песок спал смертным сном у основания Священного Окна; рядом с ним лежали патеры Тушканчик, Наковальня и Раковина; Наковальня громко храпел, лежа на спине.