— Как же ты, сынок, похож на своего отца, ну как две капли воды! — воскликнула мать, довольная тем, что Павел идёт по стопам отца. — Даст бог, кончится война, и вернётся наш Василий Иванович домой цел и невредим как герой, с орденами и медалями.

— Мама, ему надо ещё живым остаться, — подал голос Павел, красуясь перед зеркалом. — Война вон какая идёт — жестокая и кровавая. Немцам удалось дойти до Москвы, и очень хорошо, что наши войска преподали им отменный урок, отбросили врага от столицы подальше.

— А наш сосед Пантелей Иванович вернулся домой, — вдруг сказала мать. — Ранили его в бою, он лежал в госпитале, там его и комиссовали. Что-то постарел он на войне, выглядит на шестьдесят лет, хотя ему пятьдесят. Фрося, его жена, так была рада его возвращению, что даже всплакнула.

— Он что, дядя Пантелей, танкистом был на фронте? — спросил Павел.

— Чего вдруг танкистом? — усмехнулась Зара Фёдоровна. — Он, как и твой отец, из пушкарей. Сказывал, что немецкие самолёты разбомбили артиллерию. Всех поубивало, а в него осколок попал, добрался до лёгких и там застрял.

— И что, ему сделали операцию?

— Левое лёгкое врачи удалили, — пояснила мать. — Потому его и комиссовали.

Помолчали. Зара Фёдоровна никак не могла налюбоваться сыном.

— Люся будет на вечере? — неожиданно спросила она.

— Обещала быть. А что?

Павел пристально смотрел на мать и ждал, что она скажет ему. Зара Фёдоровна между тем усмехнулась, повела бровью.

— Ты любишь её?

— Она мне нравится, — признался Павел. — А вот как мы с ней дальше дружить будем — не знаю.

— А ты женись, сынок, и Люся будет жить у нас.

— Рано мне женихаться, мать, — возразил Павел и почему-то улыбнулся. — Люся готова хоть сейчас пойти со мной в загс, но я хочу сначала стать офицером, а уж потом обзавестись семьёй. Кстати, ты говорила, что получила от отца письмо, так? О чём он пишет?

Зара Фёдоровна вздохнула.

— Пишет, чтобы по нему мы не скучали, спрашивает, дружишь ли ты с Люсей. Ему она нравится, а вот её отца, Владимира Анатольевича, он почему-то недолюбливает. Словно кошка меж ними пробежала. — Зара Фёдоровна помолчала, затем перевела разговор на другое: — За отца твоего я не волнуюсь, человек он бывалый, свою военную артиллерию любит. А вот за тебя, сынок, у меня душа болит. Может, не надо тебе учиться на офицера, а?

— Нет, мать, батя всего лишь старшина, а я дал ему слово, что выучусь на лейтенанта. — Павел вздохнул. — Мне не терпится скорее попасть на фронт. Хорошо, если бы удалось увидеться с отцом на войне.

— Счастье, сынок, по желанию не приходит, его нужно выстрадать, — задумчиво промолвила Зара Фёдоровна. — Тебе вот хочется на фронт, а я мечтаю о внуке. Доведётся ли мне побывать у тебя на свадьбе?

— А куда же ты денешься? — усмехнулся Павел.

— Сердечко у меня пошаливает, — тихо и безучастно проговорила она, и такая грусть прозвучала в её голосе, что у Павла всколыхнулось сердце.

— Не загружай себя работой: не руби дрова, не копай по весне огород, не то и вправду сердце твоё не выдюжит, — предупредил мать Павел. — Я приеду в отпуск и всё сделаю. Пора бы тебе сходить к кардиологу, пусть посмотрит. А хочешь завтра утром вместе с тобой пойдём в поликлинику, а?

— Не спеши, сынок, решай свои дела, а я потом...

Сейчас, вспомнив этот разговор с матерью, Павел огорчённо вздохнул: «Так и не дождалась внука, видно, случился у неё сердечный приступ».

Самолёт легко приземлился на аэродроме Саратова. Павел подошёл к стоянке такси. В машину как раз садился моряк речного флота в форме капитана судна. Он был один и без вещей. Павел подошёл к нему и спросил:

— Не в порт ли вы едете?

— Угадал, курсант, — улыбнулся моряк.

— Можно я с вами поеду? Мне тоже в том направлении, — сказал Павел. — Приехал на похороны матери, — добавил он слегка приглушённым голосом.

— Садись, курсант! — махнул рукой моряк. — Я свою маманю тоже похоронил весной. Понимаешь, пошла на пристань, чтобы навестить свою сестру, а тут «юнкерсы» налетели и стали бомбить суда у причала. Многие там погибли, в том числе и моя мама. Осколок поразил её в голову. А сейчас вот на пару дней хочу заехать к брату, живёт он на другом берегу Волги. С пристани доберусь любым катером.

«Сразу видно, человек душевный», — подумал Павел, усаживаясь на заднее сиденье. Он посмотрел на свои наручные часы — десять утра. Июльское солнце палило нещадно, как перед дождём, но в небе плыли перистые белые облака, похоже, что дождя не будет. За два года учёбы в академии Павел не был дома, если не считать семи свадебных дней. Но за это время каких-либо изменений в городе не произошло, правда, часть промышленных предприятий осенью сорок первого была эвакуирована из Москвы в Саратов, где и ныне находятся. Когда в Сталинграде развернулись ожесточённые бои, Павел переживал: если город падёт, то немцы могут добраться и до Саратова. Переживал он не за себя — за мать, которая заявила ему, что останется в городе, даже если сюда придут фашисты.

— Ты что такое говоришь, мама! — воскликнул Павел. — Тебе что, жить не хочется?

— Я, сынок, в Саратове родилась, выросла, прожила тут долгую жизнь, здесь и останусь, — сказала она сыну, когда он поступил в академию.

— Но если вдруг фашисты ворвутся в Саратов, ты, мама, сразу попадёшь под расстрел как жена красного командира, сражающегося с фашистами. Они тебя не пощадят. Разве ты не читала в газетах о зверствах гитлеровцев над мирным населением в оккупированных городах и сёлах?

— От судьбы, сынок, не уйдёшь... — Зара Фёдоровна перекрестилась, глядя в угол комнаты, где находилась икона и горела лампада.

Показался порт. Павел попросил шофёра остановить такси.

— Здесь я сойду, — сказал он. — В переулке мой дом. — Он тронул моряка за плечо: — Спасибо, что подвезли!

— Давай, курсант, достойно похорони мать, — ответил моряк. — Она этого заслуживает хотя бы потому, что вырастила такого парня, как ты. Отец небось на фронте?

— А где ему быть, — улыбнулся Павел. — Он артиллерист, а эти люди сейчас на фронте нарасхват.

— Вот здорово! Мой отец тоже на фронте и тоже артиллерист. — На лице моряка засияла улыбка. — Ну, будь, курсант, счастья тебе в жизни!

— Спасибо, моряк! Вам семь футов под килем!..

Шпак торопливо шёл домой. Ещё издали он увидел во дворе людей. Подумалось, что мать ещё не похоронили. Люди расступились, и Павел поднялся на крыльцо. Первым, кого он увидел, был сосед Пантелей Иванович. Теперь он отрастил бороду и выглядел совсем старым. Увидев Шпака, он воскликнул:

— Пашка, не ты ли прикатил, а? — Пантелей Иванович взял его за плечи и слегка тряхнул. — Вымахал ты в крепкого парня! Да ты, вижу, скоро станешь офицером. А вот твой батя Василий Иванович как в сорок первом был под Москвой старшиной роты, таким и остался.

— Каждому своё, дядя Пантелей, — негромко сказал Павел.

Он шагнул в комнату, посреди которой стоял стол, а на нём гроб. Подошёл ближе. Зара Фёдоровна лежала в гробу как живая, даже лицо розовое, словно мать спала. Гроб был убран, весь в цветах, и Павел вдруг понял, что прибыл сюда без цветов. «Ты уж прости меня, мама, я так спешил...» — мысленно промолвил он. Наклонился к ней и поцеловал в щёку. Она была холодной и твёрдой, как кусок льда. Он не сразу заметил, что к нему приблизился отец Люси Владимир Анатольевич.

— Я боялся, что ты не приедешь на похороны, — тихо сказал он. — Война, думаю, не пустят парня...

— Телеграмму вашу получил, спасибо за заботу, — поблагодарил Павел.

Владимир Анатольевич стал рассказывать, как всё произошло. Как и предполагал Павел, у матери случился сердечный приступ. У неё в это время был Пантелей Иванович, он нарубил ей дров, затопил печку, на которой она пекла для себя хлеб. А когда сердце прижало Зару Фёдоровну, она попросила его вызвать «скорую помощь».

— Пантелей Иванович позвонил мне на работу, и мы с Аней мигом примчались сюда, — объяснил Владимир Анатольевич, всё ещё переживая случившееся. — «Скорая» приехала, сделали укол, дали лекарство. Врач велел ей лежать, а если вдруг станет хуже, снова вызвать «скорую помощь». Мы с Аней были у Зары Фёдоровны до глубокой ночи. Потом Аня ушла домой, а я остался с Зарой Фёдоровной. В пятом часу утра ей стало совсем плохо. Я хотел было вызвать «скорую помощь», но она взяла меня за руку и тихо прошептала: «Не ходи... Я умираю...» Хотела сказать ещё что-то, но на полуслове умолкла. Я пощупал у неё пульс. Она уже не дышала... Умерла тихо и спокойно. Правда, ещё когда была жива, то наказывала, чтобы похоронили её рядом с могилой её матери, умершей перед самой войной.