Медленно ползущие часы ожидания сводили Холома с ума. Он не давал себе отдыха, помогая защитникам крепости чинить проломы и перетаскивать боеприпасы. Они подняли решётку главных ворот и выбросили из-под неё панцири раздавленных крабов, возвели на стенах грубые укрытия от дождя, чтобы не размокал порох, попытались даже втащить на стену одну из уцелевших пушек. К сожалению, орудие оказалось слишком тяжёлым, а лестница — узкой. Когда Стальной Феникс в четвёртый раз приблизился к горизонту, догоняя уходящее Светило, силы оставили стража, и он задремал на полу дозорной башни, привалившись к резному парапету. Враг всё не появлялся, и от этого тревога Холома только усиливалась. Невзирая на то, что его тело настойчиво требовало отдыха, юный страж так и не сомкнул глаз, пока восточный край неба не окутала фиолетовая Вуаль.

Твердые шаги старшего брата вывели его из оцепенения.

— Можешь спать, — негромко произнёс Ринчен, поднявшись на башню. — Мы победили.

Холом поднял на него удивлённый взгляд. Старший брат указал рукой куда-то в сторону далёкого берега. Присмотревшись, юный страж увидел, как над водой то разгорается, то гаснет ярко-зелёный огонёк.

— Видишь зелёный огонь? — спросил старший брат. — Это союзники говорят нам: пираты не придут. Око Тайфуна решило их судьбу. Я уже распорядился разжечь костёр, чтобы и они знали о нашей победе.

Юный страж вздрогнул, услышав знакомую фразу.

— Око Тайфуна? — резко переспросил он. — Что это?

— Символ, — ответил Ринчен. — Знак проницательного ума, пребывающего в непоколебимой сосредоточенности посреди бешеной круговерти этого мира. В старые времена так называли Капитул Ордена, и наши братья из глубин до сих пор называют так свой правящий совет.

— Братья из глубин? Хамелеоны? Я думал, лишь единицы из них способны слышать голос разума. Как же ты зовёшь братьями всех этих слуг живых камней?

Старший страж негромко рассмеялся.

— Всегда удивлялся, как может столь неловкая ложь оказаться такой живучей? Знай, брат Холом, что не народ волн, а народы суши поклоняются живым камням. Хор чтит янтарные деревья Безликого, слуги Дракона боготворят его чешую. Вот настоящие живые камни, а к толстокожим морским зверям просто удачно прилипло это название.

— Значит, в самом сердце Цитадели всё это время стоял самый настоящий живой камень? — ошеломлённо спросил Холом.

— Именно так, — склонил голову Ринчен. — Вспомни: разве не испытывал ты благоговение и восторг, приближаясь к нему? Это зов твоей крови. Но незримые вериги — творение Дракона — ограждают тебя от него. Мы уравновешиваем одно другим, чтобы спасти хотя бы некоторых. Схожим образом мы ограждаем обычных людей, малой ложью делая запретное несуществующим. Кто захочет поклоняться злым и враждебным тварям из моря? А подлинные живые камни скрыты в глубине наших цитаделей, недоступные взору…

— Как же тогда обелиск Дракона открыто стоит в Баянгольском святилище? — сухо прервал его юный страж. — Почему малые чешуйки беспрепятственно ходят по стране?

Старший брат нахмурился.

— Малые чешуйки в большинстве своём поддельные, но отследить их трудно. В лесах вокруг Баянгола лежит множество осколков времён Падения Звёзд. Они скрыты непроходимыми зарослями и залиты болотной водой, но охотники за редкостями вполне могут находить их и откалывать кусочки на продажу. Что же касается обелиска, мы сумели расколоть подземную его часть. Обломки перенесены в Толон под Звёздный купол, чтобы лишить силы камни Безликого, скрытые под фундаментами древних храмов. А взамен них в крипт баянгольского Святилища мы перенесли древний трон правителей Толона, тоже вырезанный из живого камня. Как я говорил, равновесие соблюдено.

Улан Холом задумчиво кивнул. Талисман, попавший к его отцу, явно был подлинной чешуйкой Дракона. Теперь юный страж знал, что полоска чешуйчатой кожи на его руке и амулет родились из одного источника. Он ещё помнил, как касание холодного тёмно-синего камня изменило что-то в веригах. Тогда вместо духовной связи с наставником страж почувствовал чей-то отстранённый, но пристальный и оценивающий взгляд. Возможно, он снова ощутил присутствие этой чуждой воли, но она уже не была безразличной к его существованию. Теперь она укутывала сердце стража плащом изматывающей тревоги, принуждая его перестать задавать вопросы и поскорее убраться из проклятого места, которое он столько лет считал своим домом. Но Холом не мог позволить себе поддаться этому.

— Кто решил использовать несколько этих частей вместо картечи, чтобы стрелять по Древу в сердце маяка? — строго спросил он.

— Мастер-книгохранитель. Мы не могли позволить колдунье прорваться к Древу и пройти через перерождение. В конце концов, план сработал. Чешуйки убили живой камень и колдунью.

— Тот самый книгохранитель, который исчез, — пробормотал Холом. — Который встречал колдунью на пристани и, вероятно, провёл её в сердце маяка.

Брат Ринчен помрачнел.

— Согласен, всё это очень подозрительно. Мы должны рассказать обо всём мастеру-факельщику после того, как он посвятит тебя в мистерии Ордена.

Холом устало прикрыл глаза. Когда-то посвящение в мистерии было мечтой его жизни, но сейчас он ощущал только суеверный ужас от того, что ему придётся ещё несколько дней провести на острове рядом с умирающим маяком.

Долгий переход через джунгли мог бы дать Тукууру возможность вырваться из бешеной круговерти событий и привести свои мысли в порядок. Сезон дождей только начался. Ещё не успела остыть земля, и ночи были достаточно тёплыми, чтобы обходиться без костра в тех случаях, когда не удавалось найти сухих веток. Широкие листья мангровых деревьев и раскидистых пальм защищали путников от ливня, а в кронах ещё оставались спелые плоды. Но даже при этом тропический лес оставался суровым и негостеприимным местом для городского жителя. Местом со своим собственным ритмом и особыми приметами, про которые шаман в лучшем случае читал в книгах. Ровные зелёные лужайки скрывали под собой гнилую трясину. В стоячих лужах путников подстерегали пиявки, на сухих холмах — огненные муравьи, а в воздухе уже начинали роиться тучи голодного гнуса. Нарядные, но смертельно ядовитые древесные лягушки то и дело бросались с ветвей в самую гущу толпящихся мошек, проглатывая за раз по десятку, а то и по сотне. Тукуур охотно порадовался бы их успеху, если бы не опасность того, что покрытые ядовитой слизью создания приземлятся ему прямо на голову.

Дождевой лес втягивал его в свой ритм, заставляя осторожно ощупывать ступнями почву, вслушиваться в жужжание насекомых, крики птиц и кряхтение жаб. Лес приковывал к себе всё внимание шамана, прогоняя из головы мысли, которые его не касались. Одного этого хватило бы, чтобы на время забыть про все заговоры Среднего мира, но, на беду Тукуура, его странная болезнь не собиралась уступать лесу власть над мыслями шамана. Порой она обостряла его чувства до болезненного предела, заставляя слышать шелест крыльев мелких птиц и хруст травы, которую он сминал своими шагами. В такие дни шаман крался по лесу как кот, обходя гнёзда шершней, уходя с дороги крупных змей и аккуратно переступая затаившихся в подлеске сколопендр. Чувствовал приближение грозы как зуд в плечах и шее. Видел танец сверкающих пылинок вокруг камней, на которых под слоем мха и грязи скрывалась древняя резьба.

В другие дни болезнь окутывала разум шамана душным туманом, бросая то в жар, то в озноб. Тукуур с трудом заставлял себя идти, то и дело давая Дарге повод досадливо цокать языком из-за поднятого шума, потревоженных насекомых или колючих семян. Порой он видел в чаще призрачный силуэт Скального лиса. Когда шаман спросил об этом своего неразговорчивого спутника, Дарга недовольно ответил, что по их следу идёт лесной кот. Это было не менее дурным признаком, чем галлюцинации. Даже один здоровый человек — слишком хлопотная добыча для кота, и то, что лесной хищник увязался за двоими, могло означать только одно. Зверь был уверен, что один из них скоро выбьется из сил. Это явно понимал и разбойник, но умение чувствовать хамелеонов делало Тукуура ценным грузом. Но чем дальше они уходили от побережья, чем больше дождливых ночей проводил шаман без сна, страдая от холода и сырости, тем больше становилась тяжесть этого груза и меньше его ценность. Даже близость волшебного шара уже не приносила знатоку церемоний такого облегчения, как в первую ночь.