Радикальные перемены 2-й половины XVII в. затронули все четыре основных (по С. Хантингтону) сферы русского военного дела – количественную, организационную, технологическую и общественную, изменив в конечном итоге облик русского войска. Анализ состояния каждой из них подтверждает тезис о переходе процессов, связанных с военной революцией в России, в завершающую стадию.

Одним из наиболее важных признаков военной революции, о чем уже неоднократно говорилось выше, был постоянный рост численности вооруженных сил. Сохранившиеся росписи ратных людей показывают, что на протяжении XVII в. шел пусть и не столь стремительный, как в некоторых странах Западной Европы, но вместе с тем неуклонный рост численности вооруженных сил. Уже в начале 30-х гг. XVII в., как было отмечено выше, в распоряжении Михаила Федоровича было ратных людей не меньше, чем у Ивана Грозного во времена его могущества. Прошло еще 30 лет, и московское войско увеличилось более чем в полтора раза, а в начале 80-х гг. оно достигло почти 200 тыс. ратных людей, и это без учета войска, бывшего в распоряжении украинского гетмана.

Однако не количественный прирост был самым главным признаком революционных перемен в армии Алексея Михайловича и его сына Федора. Революционность перемен во 2-й половине XVII в. заключалась не только и не столько в увеличении численности вооруженных сил. В османском войске того времени мы также можем наблюдать сходные перемены. Главное было в качественной перестройке русской армии, имевшей несколько основных аспектов. Во-первых, налицо превращение пехоты в главный род войск. Во-вторых, параллельно шла трансформация старого, унаследованного от позднего Средневековья войска. В-третьих, на первые роли в армии выходит армия «новой модели», вооруженная и обученная по последним европейским стандартам.

Выше уже отмечалось, что одним из важнейших признаков классической модели военной революции был рост удельного веса пехоты в составе вооруженных сил и превращение ее в «царицу полей». В России 2-й половины XVII в. наметившаяся в конце XVI в. тенденция к увеличению значения пехоты получила дальнейшее развитие. Меньше чем за полвека пехота потеснила конницу и составила основную часть русского войска. Если в 1651 г. московское войско насчитывало около 55 тыс. солдат, драгун и стрельцов, то в 1680 г. – около 126 тыс. (и это без учета городовых казаков). При этом мы исходили из того, что во 2-й половине XVII в. солдаты и стрельцы быстро сближались друг с другом и по качеству и характеру обучения, и по вооружению, и по тактике. Даже по численности многие стрелецкие приказы фактически уравнялись с солдатскими полками (сохранив при этом, правда, свою десятичную организацию) – так, в июле 1679 г. Стрелецкий приказ С. Грибоедова имел 9 начальных людей и 1078 стрельцов, А. Дохтурова соответственно 8 и 915, А. Поросукова – 9 и 847. Фактически они различались между собой лишь социальным статусом и характером службы – стрельцы (кроме московских и отчасти крупных городов – Астрахани, Новгорода и некоторых др.) в основном были сориентированы на несение внутренней, гарнизонной службы, тогда как солдатские и драгунские полки составляли ядро полевых армий⁷⁵³.

Серьезные перемены изменили лицо главной ударной силы старомосковского войска – поместной конницы. Внешний вид всадника поместной конницы к середине XVII в. радикально переменился. В комплексе вооружения дворян и детей боярских огнестрельное оружие постепенно вытесняло саадаки, а доспехи использовались все реже, ибо они недостаточно эффективно защищали от пуль и картечи. Можно согласиться с мнением О.А. Курбатова, отмечавшего, что к середине XVII в. «стандартный» комплекс вооружения всадника поместной конницы, включавший в себя саадак и доспех, по существу прекратил свое существование⁷⁵⁴.

В первую очередь на новые стандарты, как уже отмечалось выше, перешли дворяне и дети боярские северо-западных и «замосковных» служилых «городов». Здесь 87 % дворян и детей боярских являлись на смотры, вооруженные огнестрельным оружием, 10 % с саадаком и саблей и 3 % с саблей, топором или рогатиной. Например, десятня разборная и денежной раздачи бежецких дворян и детей боярских 1649 г. показывает, что из прибывших на смотр 77 служилых людей 4 были вооружены пистолетом, карабином и саблей, 1 – только карабином, 21 – саблей и карабином, 48 – саблей и пистолетом и только 3 саадаком и саблей⁷⁵⁵.

На юге, в «польских» городах, как уже было отмечено выше, дедовский комплект вооружения сохранился несколько дольше. К примеру, как показывают десятни 30–40-х гг. XVII века, всадники поместной конницы многих южных и юго-восточных уездов по-прежнему отдавали предпочтение саадаку – в поход с ним и с саблей выступали 62 % дворян и детей боярских, 38 % же – с огнестрельным оружием. Отметим тем не менее, что и здесь процесс перевооружения зашел достаточно далеко, тем более что правительство все равно требовало от служилых людей, выезжавших на службу с саадаками, иметь еще и огнестрельное оружие⁷⁵⁶. Так, на смотр белгородских дворян, детей боярских и казаков в 1638–1639 гг. 215 служилых людей явились с пищалью и саблей, 6 с саблей и пистолетом, 3 с карабином, 5 с карабином и саблей, 19 с пищалью и рогатиной, 1 с саадаком, пищалью и саблей, 2 с пищалью, пистолетом и саблей, 1 с карабином, пистолетом и саблей, 1 с саадаком, пищалью и саблей и только 26 с саадаком и саблей и 14 с рогатиной – т. е. менее 15 %⁷⁵⁷.

В итоге этого перевооружения к середине XVII в., как писал О.А. Курбатов, «…снаряжение конных частей «сотенной службы» уже полностью соответствовало уровню военного дела восточноевропейских стран. Основу комплекта вооружения составляли сабля и пистоль; лучше вооруженные имели либо пару пистолей, либо карабин (или русскую «езжую пищаль»), либо все это вместе… Вооружение пистолетами и карабинами и взаимодействие с драгунами – это явления, характерные в то время и для традиционной кавалерии Речи Посполитой… Однако, если модернизация польской конницы в XVII в. на этом исчерпала себя, то в России скоро последовал этап более глубоких реформ, заключавшихся в организационном преобразовании конной ратной службы. В ходе войны 1654–1667 гг. подавляющее большинство дворян и детей боярских «сотенной службы» было переведено в состав полков рейтарской службы…»⁷⁵⁸.

Чем была обусловлена такая трансформация старой конницы? Причины вполне очевидны. Во-первых, опыт войны 1654–1667 гг. показал, что, как писали дьяки в 1667 г., «…рейтары на бое крепче сотенных людей», поскольку перевооружить дворян и детей боярских оказалось легче, чем изменить складывавшуюся веками психологию ведения боя. В новых условиях победа достигалась прежде всего взаимодействием всех родов войск (выделено нами. – П.В.), однако «сотенная» конница по привычке действовала по старинке. В итоге иностранцы, сравнивая боеспособность русской пехоты и конницы, неодобрительно высказывались о последней. И хотя такое пренебрежительное отношение выглядит слишком предвзятым, тем не менее трудно не согласиться с мнением Г. Котошихина, который писал, что «…учение у них (всадников «сотенной службы». – П.В.) к бою против рейтарского не бывает и строю никакого не знают; кто под каким знаменем написан, и по тому и едет без строю (выделено нами. – П.В.)…»⁷⁵⁹. Во-вторых, все большую часть тягот войны брала на себя русская пехота, и универсализм поместной конницы, который был ей присущ в известной степени ранее, становился более не нужным. В-третьих, войны и разного рода работы еще более тяжким, чем ранее, грузом ложились на плечи служилых людей, принося им по большей части одни огорчения и расходы вместо прибытков. Жалобами на тяжелое положение и невозможность дальше нести службу пестрят челобитные помещиков того времени. Вполне естественно, что поместная конница постепенно приходила в упадок. Перестав же соответствовать своему предназначению, она повторила судьбу польско-литовского посполитого рушения и османских сипахи. Ее численность и значение непрерывно сокращались.