– С чего вдруг? – огрызаюсь я, готовый в любой момент вспыхнуть, как спичка.

Все, о чем я могу думать – это девушка, которая там лежит. Девушка, которая оказалась на холодном столе из-за нас. Все остальные воспринимают дело Душителя как обычную работу, а в его жертвах отказываются видеть людей. Так проще. Да только я так не могу.

– Понимаете, босс, этот запах… он просто впитывается в тебя, а у меня свидание с девушкой вечером.

– Так пойди и помойся, – цежу я сквозь стиснутые зубы.

– Его не отмоешь. Он впитывается в слизистые рта и носа, а мне еще целовать ее на прощанье. Поцелуй с запахом мертвечины. – Он морщится.

– Из тебя не выйдет хорошего копа, – отпускаю я хлесткое замечание, которое, впрочем, не производит на протеже должного эффекта.

– Я понимаю, босс, но не всем так повезло совместить личную жизнь с просмотром трупов. – Он понимает, что сморозил лишнего, и тут же заводит новую тираду, пытаясь вывернуться из неловкой ситуации: – Я имел в виду, что миссис Малленс тоже профессионал и ничего против душка не имеет.

– Еще раз скажешь нечто подобное и будешь Эли столы мыть! – бросаю я угрозу эффектную, но, к сожалению, абсолютно невыполнимую.

Я борюсь с искушением взять его за шкирку и втащить в прозекторскую, но меня сдерживает уважение, которое я испытываю к жертвам нашей халатности.

Цоканье туфель на высокой шпильке по кафельной плитке становится все более отчетливым. Двери прозекторской открываются, и в коридор с грацией олимпийской богини выходит Элисон.

Если вы когда-нибудь представляли судмедэксперта, как мужика за пятьдесят в замызганном фартуке и жующего бутерброды рядом с очередным клиентом, то увидев Эли, испытаете неслабый когнитивный диссонанс. Медицинский костюм сидит на ней так ладно, что можно легко оценить точеную фигурку, волосы забраны в высокий пучок, а на ногах обязательные туфли на шпильке.

Парни называют Элисон «Королевой севера», и каждый не прочь выпить в ее компании пиво или чего покрепче, но у Эли специфический вкус. Мне кажется, что в партнере она ищет того же, что и я: безудержного драйва и животной страсти, чтоб кровь вскипала от мимолетного прикосновения или взгляда.

– Ну что, мальчики, заходить будем? А то все в коридоре мнетесь, как после учебки, – улыбается она.

– Иди уже, – недовольно ворчу я, тихонько врезав Саю по плечу.

– Спасибо, босс! Я отработаю, – говорит он и припускается к выходу, словно мальчишка, которого отпустили на переменку.

– Прости за этот цирк, Эли. – Я виновато опускаю глаза.

–Да брось ты, Фрэнни! Нельзя быть таким серьезным. Вот, держи. – Она протягивает мне баночку.

Я запускаю туда палец и оставляю под носом пару щедрых мазков ментоловой мази. Вхожу в прозекторскую на вдохе, словно в ледяную воду ныряю. Сразу понимаю, что мазь тут не поможет. Запах гнили настолько сильный, что желудок сразу начинает выворачивать, хотя я предусмотрительно пропустил завтрак.

Я удивляюсь Эли. Знаю ее не первый год, но все равно восторгаюсь. Стоит у стола с тем, что осталось от бедняжки, и выглядит бодрой и свежей. Смотрит на меня с чуть заметной усмешкой. Отвратительный контраст. Живая цветущая женщина, а рядом с ней то, во что она может превратиться, встретив не того парня

– Все еще не куришь? – вздыхает она.

– Нет, – выдавливаю я, борясь с рвотными позывами. Чувствую, как воротник рубашки намокает, а сердце выбивает в груди ритм настолько бешеный, что под него можно отплясывать самбу.

– Это ты зря! – произносит она экспертным тоном.– Было бы проще! Обоняние не такое острое. Не понимаю, чего ты боишься. Шансы умереть от эмфиземы легких, вызванной курением, у людей твоей профессии куда ниже, чем риск скончаться от инфаркта, вызванного нервными стрессами и литрами черного кофе.

– Ты умеешь обнадежить, Эли! – улыбаюсь через силу.

Я приближаюсь к столу, и запах становится настолько нестерпимым, что я прижимаю к носу платок. Уж сколько видел подобных трупов, а привыкнуть все не могу. Точнее так – привыкли моя психика и глаза, но не желудок.

С фото из досье на меня смотрит красивая девушка. Темные волосы, живые карие глаза – всего этого больше нет. Есть только подгнившие куски плоти, которые Эли выложила на столе, словно собирала конструктор или сшивала разорванную куклу. Лицо – распухшая восковая маска, в которой с трудом можно различить человеческие черты. Длинные волосы, испорченные химией, висят лохмотьями, а некогда пышная грудь напоминает неопрятные лепешки с темным центром. Кожа желтовато-коричневая, будто смазанная йодом.

– Чем порадуешь, Эли?

– Особо ничем. Все как обычно. – Тон её такой будничный.

Обычно. Когда это успело стать нашей повседневностью? Уже третья жертва, а мы тыкаемся по углам, как слепые котята.

–Причина смерти?

– Ты ее знаешь, – говорит она ледяным тоном. И только я знаю, что под этой внешней холодностью кроется атомный реактор. – Давай по порядку, Фрэнни. Убитая – белая женщина двадцати семи лет, волосы темные, глаза карие, рост при жизни 170-175 сантиметров, вес, предположительно, 55-60 килограмм. Странгуляционная борозда выражена слабо, подъязычная кость сломана, так что причина смерти – механическая асфиксия. В борозде обнаружены шелковые волокна. Их мало, и они почти уничтожены отбеливателем.

– Изнасилована, как и остальные?

Она качает головой.

– У нее был сексуальный контакт незадолго до смерти. Труп относительно "свежий". Пролежала не больше месяца, так что можно сказать, что это вряд ли было изнасилование.

– Почему?

– У нее очень высокий уровень окситоцина. Это был страстный секс, которого она хотела. И, вероятно, с ярким финалом, – объясняет Эли с мечтательной улыбкой на губах.

– Как тогда объяснить эти отметины? – Я указываю на сошедшую кожу на запястьях.

– Похожи на следы от наручников, но посмотри на это. – Эли показывает мне её пальцы с длинными красными ногтями, а потом берет скальпель и кончиком лезвия соскребает немного лака с ногтя. – Понятно, что лаковое покрытие пострадало от пленки, но это обычный лак, и ногти тонкие. Так что, если бы она дралась и царапалась, то содрала бы лак и переломала все ногти. Соскобы из-под ногтей тоже ничего не дали.

– Может, он ее чем-то накачал?

– Токсикология ничего такого не показала. Даже алкоголя нет.

– Она еще и трезвая была? Как тогда объяснить наручники?

– Ой, Фрэнни, будто ты не знаешь, как можно еще использовать наручники, – ухмыляется Эли, и в ее глазах появляется узнаваемый блеск.

– Есть что-то новое в ритуале?

– Нет. Все как обычно. Тело обескровлено, обработано хлором внутри и снаружи. В нее буквально вливали отбеливатель. Руки, ноги и голова отделены острым предметом. Вероятно, были использованы скальпель и костная пила. Со знанием дела кромсал, если можно так сказать. Внутренние органы удалены почти всем комплексом и уложены в пакет. Остальные части тела обмотаны пленкой. Похоже, что какое-то время он держал ее в промышленной морозилке или типа того. Что-то еще сказать сложно. Сам понимаешь, воздействие хлора, холода и парникового эффекта – еще тот ад для тела. Даже более или менее точное время смерти установить невозможно.

– Каким надо быть больным женоненавистником и ничтожеством, чтоб такое творить? Наверное, прыщавый урод, которому по-другому не добиться женской ласки.

– Не думаю. – Она смотрит на меня снисходительно. Так делают все женщины, когда, по их мнению, мужик выдал редкую глупость. – Если исходить из отсутствия сопротивления, чистейшей токсикологии и уровня гормонов, можно сказать, что они сами на него клюют. Знаешь, все эти штучки с удушением. К тому же, все девушки – десятки, и вряд ли хоть одна позволила бы прыщавому задроту завязать шарф или галстук вокруг шеи.

Мне неприятна сама мысль о том, что Душитель может быть кем-то привлекательным. Тем, кто, по крайней мере, кажется нормальным.

– Я приму это к сведению. Почему ты думаешь, что это шарф или галстук?