В институт я не пошел. Дождь лил второй день, и город затянуло серой дымкой. По стеклу сползала вода, размывая силуэт соседской многоэтажки. Напоминая темную поверхность океана, в котором живет нечто огромное и жуткое.

Все фильмы казались полной ерундой, игры надоедали через пять минут, не спасали даже любимые книги. Интернет, который не мог дать нужных ответов, приводил в бешенство. Проверка времени превратилась в нервный тик. В голове запустили обратный отсчет, поставили будильник. Дин-дон, дин-дон, до вашего сеанса осталось одиннадцать часов.

Одиннадцать, мать их, часов.

Вечером я впервые пожалел, что в двери моей комнаты нет замка. Родители заходили и донимали идиотскими вопросами. Что случилось? Не заболел ли? С учебой проблемы? Как там Катя?

Шесть часов до сеанса.

Маме пришлось прямым текстом сказать, чтоб отвалила. Она побледнела, точно панночка, и ушла. Хлопнула дверью, чтобы я не сомневался в собственных прегрешениях. И это сработало. Сразу стало стыдно, горько внутри, будто проглотил что-то мерзкое и колючее. Зато больше меня никто не трогал.

Три часа до сеанса.

Катя писала какие-то глупости, сообщения ни о чем, и я не отвечал. Мачете не эсэмэсит. В конце концов пришло коронное: «Понятно». Самое странное, что мне было плевать. Главное – дождаться сеанса.

Дин-дон, дин-дон.

Отец храпел так, что любой домушник мог вынести полквартиры и остаться незамеченным. Не включая свет в коридоре, я обулся, накинул куртку и тихонько выскользнул в подъезд. Горло пересохло, пальцы с ключом дрожали, царапая замочную скважину, а сердце с силой долбилось в ребра, словно я действительно что-то украл. Но из ценностей со мной был только кусок пластмассы без опознавательных знаков.

Двери главного входа заблокировали, но одна из запасных чуть дальше работала. Еще на подходе к торговому центру я видел, что за ней исчезают люди. Как и главные двери, она была стеклянной, поэтому я мог рассмотреть темные недра здания. Магнитная карточка впустила меня в мир безлюдных пространств и призрачного эха.

Первый этаж был почти полностью задействован под продуктовую зону, огороженную специальными воротами. Возле неработающих эскалаторов располагались забранные решетками салоны связи и магазин спорттоваров. Людей было мало, все шли поодиночке, не разговаривая друг с другом. Этакие члены элитного клуба, объединенные общей тайной. Но были и исключения, причем очень странные: запомнился дядька в пальто и шляпе, который додумался по своей карте провести сына-дурачка. Тому явно не было восемнадцати, он без передыха что-то лопотал, показывал пальцем на все подряд, то ржал в голос, то пугался теней и плакал. Таким только ужастики и смотреть.

На втором этаже было чуть оживленнее. В гипермаркете бытовой техники горел свет, сонные работники таскали коробки, раскладывали товар и меняли ценники. Охранник у касс смотрел телевизор. В сторону от эскалаторов в темноту уходили два длиннющих торговых ряда. Магазины одежды, косметики, нижнего белья. Отблески электрических огней сверкали на витринах, сквозь которые проступали

(и двигались)

человеческие тени. Кое-где густой мрак, обрывки света и отражения в стекле создавали иллюзию, что манекены стоят не внутри бутиков, а снаружи.

Я поднялся на последний, третий этаж, с трудом обогнув поломоечную машину, которую кто-то оставил прямо у эскалатора. По левую руку от себя я наблюдал всевозможные кафешки и закусочные, росшие сплошной стеной, по правую – россыпь столиков и вид на ночной город через панорамные окна. Света было ровно столько, чтобы люди смогли добраться до кинотеатра в конце этажа. Ничего не работало, но пара столиков оказалась занята. Одинокие тени сидели неподвижно, наблюдая за поздними посетителями.

В зал я вошел, так и не застав Демьяна в фойе. Хотелось задать ему кучу вопросов, но еще больше хотелось посмотреть фильм. На поиски странного старикашки времени не оставалось.

Лопоухого пацана опять забыли одного дома, вот только в этот раз его глупые ловушки не сработали. Все произошло так, как случилось бы в реальной жизни. От комедии в фильме не осталось и следа. «Мокрые бандиты» вломились в дом, нашли ребенка, избили и отнесли в подвал. Бандиты оказались теми же – но лишь по именам. Нет, Гарри с золотым зубом был на месте, а вот Марв… Бородатого балбеса заменил тезка из «Города грехов». Пока Гарри собирал по дому ценности в мешок, Марв обрабатывал лицо пленника паяльной лампой. Мальчишка был в сознании и визжал так, что у меня чуть не лопнули барабанные перепонки. Марв срезал с него кожу, снял скальп, раздробил кости молотом и выкорчевал глаз. Второй оставил только для того, чтобы мальчишка мог увидеть, как ему отрубают ноги. Как кусок за куском его тело исчезает в подвальной печке, которую он так боялся.

Это был самый жестокий пыточный хоррор из тех, что мне довелось видеть. И вновь с ума сводила стопроцентная узнаваемость. Актеры, декорации, планы, даже оригинальные голоса. Все было тем же самым, один в один, но… по-иному. Кино из параллельной реальности, где ужасы всему голова. А теперь еще и с участием персонажей из разного времени в одном кадре.

В голове не стихали крики, а перед глазами мелькало развороченное детское тельце. Я брел в сторону эскалатора, словно дед – едва отрывая подошвы от пола. Ошарашенный, не в силах переварить впечатления. Перед тем как начать спускаться, я обернулся к столикам. Теней-наблюдателей стало больше.

Манекены на втором этаже приблизились. Их передвинули за время сеанса. У некоторых увеличились головы, будто сверху надели

(собачьи)

звериные маски. В дальнем конце темной коридорной кишки между бутиков кто-то бродил. Кто-то невысокий, нескладный. Этот кто-то шаркал ногами и смеялся.

Свежий ночной воздух взбодрил лишь на мгновение, потому что следом пришло понимание: до нового сеанса практически вечность. Эйфория от прикосновения к чему-то уникальному, запретному рассеялась вмиг. Ее вытеснила злость. На кинотеатр, на Демьяна, на долбаный один сеанс в сутки.

Во дворе было тихо. У подъезда, в грязном закутке, лежал щенок. Такой же мерзкий, как и все его племя. Услышав меня, он поднял голову, заворчал и тявкнул. Я огляделся. Спали завернутые в серую пленку дома, дремала и пустая улица – ни людей, ни собак. Свет горел только на лестничных клетках и в глазницах фонарей. Я подошел ближе и пнул щенка ботинком. Он оскалился, попытался укусить. Тогда я встал на

(поганого ублюдка)

него двумя ногами. Раздался скулеж. Озираясь по сторонам, я начал месить его подошвами, топтать. Убивать. Я прыгал на нем под стук крови в висках, под дьявольские барабаны в голове. Еще и еще, бум-бум-бум, еще и еще… А когда щенок перестал визжать, когда хрустнул его череп, когда красная лужа растеклась до самой двери, мне захотелось завыть по-собачьи. Чтобы город слышал мою победную песню.

Весь следующий день я проспал, и снились мне люди с песьими головами.

До третьего сеанса я не дожил, а досуществовал. Выбирался из липких кошмаров, где щелкали звериные пасти, брал что-то из холодильника, ел, засыпал вновь, стоял у окна в ожидании темноты, ругался с родителями и слушал звуки города. Время плыло медленно, оно было против наших свиданий с кинотеатром, завидовало чужому хронометражу, но я научился терпеть. Обходить ловушки в виде звонков, пустых разговоров и просьб. Я знал, что меня ждет экран, и не мог оставить его.

Я старался не смотреть на тех, кто двигался в темноте. У витрин, у эскалатора, между столиков на третьем этаже, даже в самом зале. Не смотреть на тени с песьими головами. На слуг кинотеатра. Пока у меня есть карточка, они не тронут.

Людей в зале прибавилось. Многие приводили кого-то с собой, нарушали правила, но это сходило им с рук. Теперь нельзя было отделиться от других зрителей, найти кресло подальше от всех. Я выбрал место у стены, последний ряд. В двух креслах слева от меня села женщина в длинном платье и кожаной куртке. В темноте казалось, что у нее нет лица. Когда слабый свет с экрана падал на нее, то оголял пустой овал – словно вареное яйцо, прикрытое черной копной волос.