Многие убийцы следуют киношным штампам и создают себе некий образ. Выбирают одни и те же орудия, технику, типажи жертв, придумывают целые ритуалы и неукоснительно их соблюдают. Это скучно, банально и недальновидно. В конце концов, что за нелепое желание пометить территорию? Ну убили и убили, какая разница, на кого повесят труп? Но нет, обязательно надо оставить личный автограф, дать полиции зацепку… Детали, маячки, помните? Они работают и в обратную сторону, поэтому нет ничего важнее.

Я жил в согласии с собственным «эго» и не мечтал о специальной кличке от журналистов, так что никакого образа у меня не было. Я просто убивал. Без всей этой лабуды вроде шизофренических голосов в голове или импотенции, которая излечивается исключительно тыканьем ножа в красивое тельце.

Я не был угрюмым маньяком из подвала, помешанным на садизме. Жил скромно, не пил, не кололся, таксовал круглые сутки, исправно отсылал основную часть денег бывшей жене и дочкам в другой город. Но я умел различать лишних людей. Тех, кого безболезненно (не для них самих, конечно) можно стереть, вычеркнуть из жизни планеты. Наверное, именно эти особые чувства принято называть даром. Пробуждался он всегда ближе к Новому году, однако я убивал не для того, чтобы помочь мирозданию очистить род людской от гнили. Никаких великих целей, никакой заумной философии. Я просто изредка баловал себя. Мне, как поручику из анекдота, нравился сам процесс, только и всего. Отнять жизнь, насладиться последними секундами бесполезного человека и остаться безнаказанным. Чем не экстремальное хобби, вроде прыжков с парашютом или дайвинга? Так что дар не застилал сознание кровавой пеленой, не делал меня неосмотрительным психопатом, а помогал выбирать жертв. Он был как мобильное приложение. Весь год можно не включать, но когда понадобится – очень полезно. Ведь я усвоил главную истину: далеко не каждый лишний человек – правильный пассажир.

Девушку невозможно было не заметить, потому что люди с коробками на головах на улицах встречаются довольно редко. Она стояла на обочине у бесконечной стены мукомольного завода и голосовала. Стройная, в длинном пальто, сапожках, с дорогой сумочкой. Такая чужеродная здесь, в запорошенной снегом и тусклым светом фонарей промзоне, и такая нелепая в здоровенной квадратной коробке с двумя прорезями для глаз.

Я остановил машину рядом и приоткрыл окно:

– С Наступающим, красавица! На картонную фабрику едем?

Девушка молча открыла заднюю дверь и забралась в салон, изгибаясь, чтобы влезла коробка.

– Эй, что за манеры, дамочка?!

Она сунула мне новогоднюю открытку. На обороте карандашом был выведен адрес. Гаражный кооператив в десяти километрах отсюда, ряд, номер.

– Это какой-то прикол?

Коробка повернулась влево, вправо. Она была действительно великовата, туда влезло бы головы три-четыре, но глаза девушки плотно прижимались к круглым щелям, словно лицо приклеили к передней стенке.

Девушка сползла немного по сиденью, чтобы коробка не упиралась в потолок. Положила сумочку на колени, достала оттуда кошелек и выудила тысячерублевую купюру. Огромные глаза в прорезях все это время смотрели на меня, ни разу не моргнув.

Чувства молчали. Они будто не рассматривали странную пассажирку в качестве объекта для сканирования. Я не видел вокруг нее ни темного, ни светлого марева, не ощущал ничего. Девушка с коробкой на голове была пустышкой.

– Так, выметайся, я психов не вожу.

Она не сдвинулась с места. Только глаза, кажется, стали еще больше. Теперь они будто бы выпирали из прорезей, по-рыбьи вылезая за границы коробочной головы.

Я огляделся. На ночной улице не было никого, за перекрестком растворялись огни снегоуборочной машины. Я включил свет в салоне. Вблизи девушка уже не выглядела такой прилизанной. Пальто было старым, его покрывали заштопанные дырочки, словно маленькие шрамы. Торчали нитки. От одежды пахло дешевыми сигаретами. Ногти были обломаны, на пальцах подсыхала грязь. Из-под коробки торчали жидкие волосы мышиного цвета. Девушка была правильным пассажиром и одновременно самым неправильным из всех.

Правильный пассажир выглядит слегка потерянным. Садясь в машину, он уже готов к смерти. Здесь он будто проваливается в черную дыру, междумирье. Никто его не видел, никто не слышал. Он мой. И дальнейшее развитие событий зависит от нескольких факторов. Подвернется ли удобный случай, захочется ли мне отправить на тот свет очередного лишнего, найдутся ли нужные инструменты… Бывает по-разному. Год назад возле станции ко мне подсела одна заплаканная симпатяга – видать, провожала кого-то. У вокзала таксисты заламывают дикие цены, и народ проходит чуть дальше, чтобы поймать частника подешевле. Так она ко мне и попала. Темные переулки, брошенные на ночь машины под слоем снега, закрытые ларьки у дороги. Чужих глаз тут значительно меньше. Я вырубил ее прямо в салоне и отогнал машину за торговые палатки. Насиловал, душил ремнем, пока девчонка не испустила дух. Ни до ни после ничего подобного я не делал. Да и тогда не планировал, все получилось само собой. Нужно ведь постоянно менять почерк, не повторяться, не выстраивать систему. И пока мне это удавалось.

Но, глядя на эту идиотскую коробку, я впервые захотел повторить.

– Ладно, поехали.

Я спрятал купюру в карман и надавил на газ.

Город терял границы и усыхал до размеров погребаемого под снегом туннеля. Мрак подступал со всех сторон, исчезали новогодние огни. Застывали в коматозном сне черные силуэты зданий. В свете фар копошились белесые хлопья.

Мы проехали через мост, с которого я сбросил пучеглазого школьника. Ведь правильный пассажир всегда слабее убийцы. В идеале он вообще не должен сопротивляться. Парнишка был так увлечен игрой в планшете, что даже не успел толком испугаться.

Ворота были открыты, окна сторожки тонули в темноте. Вдоль узкой колеи, пересекающей кирпичный лабиринт, не работал ни один фонарь. Впрочем, как и всегда. Я ехал медленно, вглядываясь в черноту вокруг. В самом начале на глаза попалась пара распахнутых освещенных гаражей, кое-где мерцали огоньки сигарет. У частного шиномонтажа стоял грузовик, просверливая фарами ночь. Но ближе к последнему ряду, который упирался в старый карьер со свалкой, никого не было.

Девушка вышла из машины, едва я остановился. Слева и справа сплошной линией тянулись гаражи, прямо по курсу обрывалась в огромную снежную яму площадка с парой бетонных плит и остовом «москвича».

Я вылез наружу и осмотрелся. Убедился, что из-под ворот не струится свет. Проверил навесные замки на гаражах – нужный тоже оказался заперт. Съемочной группе приколистов негде было прятаться. Эта часть лабиринта спала, только где-то далеко лаяла собака.

Мы были одни.

– Ну вот и все, красавица. Приехали.

Девушка неподвижно стояла в свете фар, спиной ко мне и машине. Смотрела в черное небо и слегка покачивала сумку в руке. На снег ложились причудливые тени, коробка в темноте казалась просто громадной.

Особые чувства так и не проснулись, дар не реагировал. Девушку сопровождала холодная пустота. Я не знал о ней ровным счетом ничего. Она была настолько странной, насколько и манящей. И кажется, хотела того же, что и я.

Я подошел сзади, взял ее за плечи. Девушка не шелохнулась. Попробовал снять коробку, но та словно присосалась к туловищу. Вырез снизу был сделан аккурат под тонкую, гладкую шею.

– Что это за гребаная коробка?!

Не верилось, что все это происходит наяву. Я развернул девушку к себе и наткнулся на выпученные не моргающие глаза. Рванул пальто, в стороны полетели пуговицы. Ощупал тело. Никаких микрофонов, никаких камер, никакой подставы. Я действительно встретил долбанутую бабу с коробкой на голове.

– Снимай коробку, дура!

Девушка по-прежнему не моргала, только безостановочно бегал ее взгляд. От коробки пахло сыростью. Картон заглушал дыхание внутри… если оно вообще было. Мне вдруг стало жарко.

– Что там? А?

Я попробовал подцепить картон снизу, сорвать, разломать… Ничего не выходило. С силой ударил по коробке, еще раз, еще… Звук был такой, словно кулак проваливался в диванную подушку.