Граф посмотрел на липу, но и то только потому, что Карла на нее показала, и снова перевел взор на девушку.

— Почему ты выбрала именно это предание? — спросил священник. — Ведь ты знаешь много других, лучше и интереснее.

— Другие просто не пришли мне на память в этот момент, — ответила девушка, задумчиво глядя на молодого человека.

Но графу сказка очень понравилась.

— Твой прадедушка сам виноват, — промолвил он грустно, — что прекрасная его жена исчезла вместе с самым для него дорогим существом, ведь она его предупреждала; почему же он оказался таким неблагодарным!

При этом он сказал Карле еще много лестных и приятных слов об ее умении рассказывать; утверждал, что, слушая ее, словно читаешь интересную книгу, и выразил надежду, что до своего отъезда услышит от нее еще много разных историй.

— Да ты ведь просто сама поэзия, девушка, — сказал он.

В этот раз Карла нисколько не рассердилась, что он сравнил ее с поэзией. По выражению его лица она поняла, что поэзия — это что-то возвышенное и очаровательное, и она слушала его с таким чувством, как слушала темными ночами соловья, который пел в цветущем шиповнике, внизу, у подножия гор.

Священник и его ученик давно ушли, а лесная фея долго еще сидела под липой. Но сегодня ветви старого дерева напрасно шептали свои прекрасные легенды — Карла их не слышала; сегодня в сердце Карлы звучали совсем иные слова, которых до сих пор старая липа ей еще не говорила. С этого знаменательного дня новые мысли овладели Карлой.

На другой день граф вместе со своим учителем снова был под липой. Он затрепетал, когда увидел Карлу, а она подумала, что сейчас умрет. Сердце ее было ранено.

В этот раз Карла рассказала о двух возлюбленных. Сто раз без всякого волнения рассказывала она эту сказку, а нынче вдруг неожиданно заплакала, дойдя до того места, когда осиротевшая возлюбленная так долго плакала над могилой милого, что из угасшего сердца, словно в утешение ей, выросли три прекрасных куста розмарина.

— Глупенькая, — смеясь сказал ей священник, — зачем лить слезы по-пустому. Граф же не сказал ничего, но Карла, вытирая глаза фартучком, видела, как он побледнел.

Он снова ушел со священником, но весь день был печален, за ужином ничего не ел и вскоре встал из-за стола, сказав, что у него болит голова. Но вместо того чтобы идти в свою комнату, как поступил бы всякий другой, он осторожно выскользнул из дома и побежал к липе.

Он как будто знал, что Карла еще сидит там, прикладывая к глазам свой фартучек. Он сел рядом с ней и дрожащими руками оторвал от залитою слезами лица ее руки. Очень жаль, что именно в этот момент старая липа зашумела, яростно размахивая ветвями, и нельзя было ничего увидеть и услышать. Можно только догадываться, что липа снова рассказывала легенды.

С этого дня каждый вечер граф тайком выбирался из дома и спешил к липе, где сидел вместе с Карлой до тех пор, пока над Паннами не занималась заря. Что-то торопливо шептала она ему, что-то спешил сказать он ей, верно повторяя те прекрасные сказки, которым она его научила.

К молодому графу мать приставила старою слугу, чтобы за ним наблюдать и прислуживать ему. Слуга быстро обнаружил, что его подопечный ходит по вечерам куда-то на прогулку, пошел следом за ним и увидел, что граф, вместо того чтобы спать, слушает под липой сказки лесной феи.

Слуга ничего не сказал, но послал старой графине письмо, в котором подробно описал ночные похождения графа; при этом он самым тщательным образом описал, как выглядит лесная фея, какие у нее золотистые волосы, ясные очи и румяные щеки и как увлекательно рассказывает она прекрасные сказки.

Он стал ожидать ответа, но письма от графини все не было; вместо того однажды утром по деревне прогромыхала огромная коляска и завернула прямо к дому священника. На козлах сидел кучер в красном кафтане, который так решительно затрубил в рожок, что во дворе всполошились куры, а жена священника бросила все дела и выбежала из кухни посмотреть, что такое случилось.

Из коляски вышла дама с большим пером на шляпе, с толстой золотой цепочкой вокруг шеи, одетая в шелковое шуршащее платье, которое на метр волочилось за ней по земле. За версту можно было определить, что это графиня. Жена священника низко ей поклонилась, а она в ответ только чуть кивнула головой.

Графиня пожелала говорить со священником и велела послать за сыном; тот, сидя под липой и держа в объятиях дрожащую девушку, ответил присланному за ним слуге:

— Не пойду отсюда без нее никуда!

Напрасно убеждала его Карла, чтобы он послушался мать, а ее оставил, что она простая, бедная девушка, которая не подходит такому знатному господину, что она годится лишь для того, чтобы рассказывать ему сказки, но граф еще крепче прижал ее к себе и не отпускал до тех пор, пока сама мать не предстала перед ним с грозным пером на шляпе и в гневно шуршащем платье.

Сначала она обратилась к нему ласково, говоря на языке, незнакомом лесной фее, потом заговорила все резче и резче и, видя, что он сидит неподвижно, начала грозить ему в полный голос, вся красная от злости.

Карле, испуганной и бледной, удалось наконец вырваться из объятий графа. Вскочив на ноги, она опрометью бросилась в свою комнату, За обедом священник уговаривал графиню, чтобы она успокоилась: ведь лесная фея сама отвергла ее сына, девушка слишком любит графа, и ради этого она не захочет сердить его мать.

Карла действительно так думала. Напрасно обманул граф бдительность старого слуги и ускользнул от зоркого материнского ока, чтобы прийти и постучать в окошечко лесной фее; она его не открыла, не сказала ему ни одного словечка перед разлукой, даже не подала своей руки для последнего прощания.

Молодой граф обнял вместо нее старую липу, которая раньше к нему ревновала, а теперь, увидев его искреннее горе, вместе с ним плакала горькими слезами. Несчастный молодой человек отошел от липы и обещал матери уехать вместе с ней.

Графиня обрадовалась, что сын образумился, приказала быстро выкатить из сарая коляску и запрячь коней, чтобы, чего доброго, он не передумал.

Кучер в красном кафтане вскочил на козлы и снова затрубил в рожок так громко, что куры разбежались кто куда, а собаки подняли лай на всю деревню; графиня опять гордо кивнула головой жене священника и, прошелестев шелковым платьем, уселась в коляску. Молодой граф вышел вслед за ней, но едва вступил он на порог и увидел вершину липы, зеленевшую над крышами низких хатенок, схватился за сердце, упал на землю и много часов лежал без движения, как мертвый.

Когда он пришел в себя, то не узнавал никого. Сам же он лежал под мягким одеялом в своей постели в доме священника, а ему казалось, что он сидит на скамеечке под липой возле лесной феи, заплетает и расплетает ее золотые волосы, месяц с улыбкой смотрит на них, а она рассказывает ему о могиле умершего влюбленного, из сердца которого выросли цветы розмарина.

— Ты меня не оставляй одного в могиле, — шептал он в беспамятстве, — ведь ты хорошо знаешь, что там без тебя во мраке и холоде я погибну. Только там позволит тебе моя мать быть вместе со мной, поэтому я охотнее стремлюсь в могилу, чем в Прагу, в свой золотой дворец…

Его пальцы судорожно хватают край одеяла, и священник, решив, что он уже отходит, приготовился его соборовать. «Он не проживет долго, раз желает себе смерти», — говорили старухи, ухаживавшие за больным, и эта весть разнеслась по всей округе.

Священник поделился своими опасениями с графиней, о чем тут же пожалел, ибо она кинулась к сыну и так страшно закричала, что у всех мороз прошел по коже. Шляпа свалилась с ее гордой головы, перо поникло, золотая цепочка разорвалась, а шелковое платье помялось. Она уже больше не была похожа на графиню.

Граф очнулся от обморока.

— Почему же ты не хочешь, чтобы и в могиле лесная фея была со мной? — с горечью обратился он к матери. — Ты так кричала, что она убежала от страха. Оставь мне ее хоть там; ведь там во мраке никто не увидит и не узнает, что я обнимаю невесту в белом!