Дом Гоусковых обступили ребятишки и бабы, все толпились у окон горницы, откуда доносился веселый гомон. Антош с трудом протиснулся поближе, в поисках Сильвы обшарил взглядом все углы.

Горница была празднично убрана, на столе горели свечи в деревянных подсвечниках, разукрашенных цветами и лентами; за этим-то столом и сидели девушки.

В Долгую ночь существует такой обычай: сначала к столу садятся одни парни, а прислуживают им девушки, которые готовят для них этот ужин. Затем настает черед ужинать девчатам, а подают им парни. Главное же веселье наступает после ужина. Столы убирают из горницы в сени, пол засыпают толстым слоем гороховой соломы. И девушки с парнями, а парни с девушками вступают в жаркую схватку, которая продолжается хоть до утра, пока одна из сторон не признает своего полного поражения, не запросит пощады. Далеко не всегда победителями оказываются парни, а если и побеждают, это дается им не легко.

Девушки в два ряда сидели за столом, прямо напротив окошка, у которого стоял Антош, ему хорошо была видна каждая. Дважды, трижды, в десятый раз обводил он напряженным взглядом девичьи лица. Сильвы среди девушек не было. От сердца у него отлегло, но вдруг снова Антоша охватил страх: он забыл про тех, что стояли у печки. Им сегодня выпал жребий приготовить ужин и снова все прибрать, чтобы не оставлять хозяевам после праздника никакой работы. Девушки делали все бойко и ловко, так что временами Антош видел перед собой проворную Сильву, но всякий раз убеждался в ошибке, всякий раз это оказывалась другая.

Антош все еще не верил своим глазам, слишком он страдал, полагая, что обманут Сильвой, и теперь боялся отдаться преждевременной надежде, чтобы не получить нового удара. Он все ждал, не придет ли Сильва, и почти не сомневался, что она появится, лишь только дело дойдет до схватки с парнями. И вот он, момент, когда она могла бы затмить всех подруг и снискать общее восхищение. Столы унесли, пол устлали гороховой соломой, девушки и парни стали двумя рядами друг против друга и заперли двери, чтобы ни одной из сторон никто не мог прийти на выручку. Сосчитали до трех — и шеренги стали сходиться. Девушки и парни примеривались друг к другу. Еще раз сосчитали до трех — и противники схватились за кушаки. Борющиеся и зрители подняли невообразимый шум, но Антош уже не видел, что происходило дальше, зрелище потеряло для него всякую занимательность с той минуты, как заперли двери и он понял, что девушки не ждут самой сильной своей подруги, не надеются на ее помощь. Он с облегчением вздохнул, удостоверившись, что в этой дикой свалке нет Сильвы.

Однако это утешительное чувство тотчас было вытеснено тревожным вопросом: где же тогда Сильва, если ее нет ни здесь, ни у матери? Почему она не показывалась там целую неделю? Может, послушная настойчивым советам, она нашла себе парня и теперь обнимается где-то со своим избранником, который вскоре станет ее мужем. Ведь одинокому худо жить на свете!

Резко отвернувшись от окна, где он тщетно высматривал Сильву, Антош твердо решил выяснить, что ее задержало. Его вера в Сильву пошатнулась, черная тень пала на ее образ, и теперь он уже не мог представить себе Сильву иначе, нежели замешанной в самую пошлую любовную интрижку. Ему нужно было лишь убедиться в этом, чтобы перестать думать о ней, чтобы вдали от нее не мучили его сомнения — не был ли он к ней несправедлив? Теперь-то он знал, какое слабое у него сердце, и сам себя боялся…

Антош устремился к своей усадьбе столь же поспешно, как прежде к Гоусковым. Но еще издалека увидел, что во всех окнах темно. Он перепрыгнул через плетень и обошел вокруг дома. Ничто не шелохнулось. Все казалось погруженным в глубокий сон. Но ведь когда всюду тихо и спокойно, где-нибудь в укромном уголке и милуется девушка со своим дружком. Антош в таких делах не имел опыта, но кое-что слыхал от людей…

Он снова обошел дом, фруктовый сад и палисадник, внимательно осмотрел каждый сарай, каждый закуток. Повсюду было тихо. Ни шепота, ни подозрительного шороха. Сердце Антоша уже готово было радостно забиться, но что это? Из хлева пробивался слабый свет. Никого из работников там быть не могло, в этом Антош был уверен — всю прислугу он только что видел у Гоусковых. Старостиха теперь никогда не ходила в хлев. Значит, там была Сильва.

Антош тихо подкрался к хлеву, стараясь не выдать своего присутствия, чтобы те, кто там скрывался, не успели убежать или погасить свет, прежде чем он их увидит и опознает. Лоб его покрылся холодным потом. Вот когда он обретет полную уверенность! Одним рывком Антош распахнул дверь — тут в самом деле никто не успел бы скрыться. Но что было толку во всех этих предосторожностях? Антош застыл на пороге, все еще держась за скобу. Он был не в состоянии сделать хоть шаг вперед, взбудораженная кровь прилила к голове, в глазах рябило…

И вдруг он услышал радостный возглас. Он сразу понял, что снова грешил против Сильвы, и еще более чем когда-либо. Антош не видел ее, но узнал этот голос, в котором трепетало невыразимое счастье. Нет, не помышляла она о женихах да свадьбах. Он десять раз готов был в том поклясться. Зря смутила его мать, зря отравила радость встречи, которой он так долго ждал. Неужто никогда не познать ему ничем не омраченного счастья?!

Наконец, присмотревшись, Антош увидел Сильву, сидящую на перевернутом подойнике возле коровы, которая положила на ее колени свою красивую рогатую голову. От неожиданной радости Сильва тоже не могла двинуться с места. Только протянула к Антошу руки с пылкостью и доверчивостью ребенка, тянущегося к матери, но Антош не схватил их. Он не мог этого сделать. Оглушенный тем, что нахлынуло на него за эти несколько часов жесточайшей душевной борьбы, он опустился около Сильвы на ворох пахучего сена и смотрел на девушку неотрывно. Она тоже молчала, чувствуя, что переполненное сердце не позволяет сказать ни слова. Глаза ее наполнились влагой, слезинки одна за другой медленно катились по бледным от волнения щекам. Сильва их не утирала. Ни вздохом, ни движением не нарушила она тишину этого священного мига. В немом созерцании друг друга, не замечая времени, провели они час, а то и больше. Это был счастливейший час их жизни.

— Значит, ты не пошла праздновать Долгую ночь? — прошептал наконец Антош, все еще не веря своим глазам.

— Что мне там делать? — удивилась Сильва, словно бы пробуждаясь ото сна.

— Как ты можешь спрашивать? Ты, самая сильная и ловкая девушка во всей округе? Уж ты-то наверняка снискала бы там восхищение и похвалы.

— Какая теперь мне радость от этих похвал? — отвечала она, потупя взор, и лицо ее выразило такое милое смущение, что Антош впервые оценил женскую красоту, могущество которой до сей поры равнодушно отрицал, считая выдумкой праздных умов. Сейчас эта красота вызывала в нем трепет.

— И давно ты так думаешь? — прошептал он снова после долгой паузы, не в силах оторвать глаз от ее лица, тускло освещенного лучиной, горящей поодаль в глиняном горшке.

С каждым колебанием пламени Антош открывал в ее лице новую, доселе не подозреваемую им прелесть. Как много говорило ему это девичье лицо, какая это была неведомая ему, чарующая речь! Разве можно когда-нибудь насытиться ею?

— Вы ведь сами знаете, с каких пор! — вспыхнула она.

Это смущение еще больше красило ее. Да и что могло бы сейчас в глазах Антоша оказаться ей не к лицу?

— Не знаю, Сильва, поверь, не знаю! — срывающимся голосом произнес он и тоже смутился, потому что говорил заведомую ложь. Но он просто не мог устоять перед желанием услышать из ее уст то, о чем в глубине души уже догадывался.

— Не знаете? — со своим обычным простодушием удивилась она. — А я-то думала, вы давно поняли, что я уже не та Сильва, какую вы увидели два года назад, когда я поступила сюда на службу. В ту пору я была ветер… Дика, необузданна, неразумна, точно большой ребенок, и никто на всем белом свете не сказал мне тогда умного и душевного слова. Но с той минуты, как вы со мной заговорили там, на галерее, я словно прозрела. Взглянула на мир серьезнее, и ясно мне стало, что жить в нем вовсе не так легко и просто, как мне казалось прежде. С тех пор я начала разбираться во многом, а чего не пойму сама, то мне объясняет ваша матушка. И все, что я услышу от нее, пересказываю вашим деткам, ни словечка не упущу…