Существует предание, будто человек обретает способность понимать речь природы, голоса всех птиц и трав в тот час рождественской ночи, когда народился светоч мира — Спаситель. Душу Сильвы озарил светоч — горячее сочувствие к тому, кого она недавно еще усердно помогала мучить, — и она сразу научилась понимать речь человеческого сердца, самую возвышенную речь природы.

Прислонив отяжелевшую голову к столбу, которого всего несколько мгновений назад касалась голова Антоша, Сильва разом очнулась от сна безумной, беззаботной юности, с трепетным изумлением погружая взгляд в темную пропасть человеческих страстей. Это было новое, дотоле совершенно неведомое ей царство. Она с отвращением думала о старостихе. Вспоминала поведение хозяйки, со стыдом сознавая, на какие сомнительные поступки та толкнула ее своей лицемерной ложью. Сколько ран, куда более кровавых, чем тот памятный удар ножом, нанесла она Антошу по наущению старостихи! Чем больше презирала Сильва хозяйку с ее злобностью, тем лучше могла оценить мужественное поведение Антоша; его сила и великодушие вызывали в ней такое уважение, какого она ни к кому еще не испытывала. Она вела бы себя на его месте точно так же, если бы только сумела… Антош вдруг стал казаться Сильве великаном, но по мере того как он вырастал в ее мнении, все острее становилось чувство стыда перед ним. Она причинила ему столько зла, а он говорил с ней без ненависти, поверил ей! Сильве хотелось теперь доказать Антошу, что она сожалеет о содеянном. Конечно, она сразу же уйдет от старостихи и как-то даст ему знать, чем вызван ее поступок. Но достаточно ли этого? Не может ли она выразить свое раскаяние не столь открыто, но зато с большей пользой для него? Разве нельзя иначе вознаградить его за несправедливые обиды, которые он терпел по ее вине? А может быть, все же…

Погруженная в раздумья, Сильва не заметила, что последний луч заходящего солнца бьет ей в глаза, все еще мечтательно обращенные в ту сторону, где скрылся Антош. И вдруг луч превратился в пламенную стрелу, стрела — в огненный шар, распавшийся на множество других — зеленых, красных, синих, черных… Они становились все больше, вращались все быстрее, быстрее… Сильва вскрикнула, закрыв лицо руками.

Вдвойне ослепленная, вернулась девушка к сгоравшей от нетерпения старостихе. Она передала свой разговор с хозяином совершенно равнодушно, без обычных добавлений от себя. Тем не менее особо подчеркнула, что он навсегда отказывается от богатства жены, от ее любви, но отнюдь не от своих обязательств по отношению к ней.

Старостиха в буквальном смысле слова неистовствовала, разодрала на клочки переданные Сильвой деньги, рвала на себе одежду, и, если бы могла, охотно разнесла бы в клочья весь мир. Сильва глядела на нее с немым изумлением, пытаясь понять, как она позволяла этой низкой женщине столько времени себя обманывать. Старостиха, сбросившая в гневе лицемерную маску и переставшая изображать сожаление о заблудшем муже, походила на злобную фурию. Под конец она упала на пол и забилась в страшных судорогах.

Сильва не отходила от хозяйки всю ночь, с трудом превозмогая отвращение, а ведь искусство владеть собой, как мы знаем, отнюдь не составляло сильной стороны ее натуры. Но в голове у нее начал складываться некий план, для осуществления которого необходимо было сохранить расположение старостихи. Сильва не только не отказалась от места, но ни единым словом укоризны, ни единым намеком не выдала, что обман разоблачен и она знает об Антоше всю правду. Девушка по-прежнему оставалась наперсницей хозяйки. Необузданная Сильва, у которой до сих пор всегда было что на уме, то и на языке, которая не умела утаить ни одной своей мысли, в несколько мгновений обрела всю изворотливость и хитрость, какими испокон веков славится Евино племя.

Антош решил без посторонней помощи добиться независимости, но от замысла до его осуществления всегда большой и трудный путь. Хотя первая попытка принесла ему успех, превзошедший все ожидания, дальше дело шло отнюдь не так легко и быстро, как он надеялся, посвящая Сильву в свои намерения. Многое, очень многое пришлось вытерпеть и преодолеть Антошу, прежде чем он достиг желаемого. А он теперь должен был добиться своей цели, чтобы не заслужить насмешек жены, не унизить себя навеки перед нею и перед самим собой. Но Антош обладал твердой волей, непоколебимым упорством и скорее расстался бы с жизнью, чем вернулся под старое иго.

Слух о том, что богатый крестьянин Ировец завел торговлю лошадьми, взбудоражил всю округу. Барышники порядком испугались внезапно объявившегося соперника. Было известно, что он отлично разбирался в лошадях, и ему предсказывали успех. На севере Болеславского края у торговцев лошадьми было в ту пору свое товарищество с главными конюшнями в городке Осечно, у подножия Ештеда. Оттуда они поставляли лошадей на чешские, саксонские и прусские торги. Дело было как раз по окончании французских войн, лошадей охотно продавали и покупали, торговля шла бойко, товарищество получало хорошие барыши, но тут Антош стал портить им всю игру. Лошадники решили, что, будучи владельцем большого капитала, он крепко им помешает, и договорились не давать ему ходу, даже если им самим это будет в убыток. Антош был не первый, кому эти купцы таким способом отбивали охоту соваться в чужой огород. Неожиданно снижая цены, они принуждали всякого неугодного им чужака тоже продавать в убыток и применяли эту тактику до тех пор, пока напуганный неудачами, а то и окончательно разоренный соперник не отказывался от дела.

Антоша они невзлюбили еще больше, чем прежних своих конкурентов. Ведь у него есть хозяйство, деньги — зачем же отбивать хлеб у других? Это просто грех — лишать заработка людей, гораздо менее состоятельных, чем ты сам. Кто бы мог предположить, что в нем вдруг проснется такая ненасытная страсть к наживе! Впрочем, ему самому никто и не приписывал намерения стать торговцем: все считали, что эта затея родилась в голове его жены, что именно старостиха заставила мужа торговать лошадьми. Дескать, любовь кончилась, так пусть хоть какой-то прок от него будет. И никому, даже тем, кто громче всех бранил Антоша, не приходило в голову, как все обстоит на самом деле, никто не догадывался, что его кошелек гораздо легче, чем у самого бедного торговца. Каждый кусок хлеба ему нужно было покупать на деньги, взятые взаймы. Он продолжал выплачивать большой процент трактирщику, и тот по-прежнему думал, что Антош одолжил деньги не для себя, а для кого-то другого.

Итак, лошадники вступили против Антоша в сговор и неоднократно подстраивали ему весьма жестокие ловушки, продавая на торгах столь дешево, что Антош и впрямь потерпел бы большой урон, если бы вовремя не догадался об их кознях. Увидев, что против товарищества он и вправду бессилен, Антош нашел иной способ, как сбыть дорогостоящий товар. Он незаметно покинул торги и, смирив свою гордость, сам начал обходить ближайшие замки и дворы, где, как он слыхал, хозяева не прочь были приобрести добрую упряжку. Поначалу Антоша не раз бросало то в жар, то в холод, когда люди недоверчиво и удивленно поглядывали на него: что, мол, это за человек, торгующий как цыган. Но ни дотошные расспросы, ни оскорбительные замечания не отпугнули его. Там, где его знали, ему помогала добрая репутация, а где еще не знали — красноречие, приятная внешность, но главное — торговля без обмана. Кто однажды купил у Антоша, обязательно покупал и в другой раз, вдобавок еще похвалив его соседу или приятелю. Недруги Антоша нередко возвращались с торгов без лошадей и без денег, радуясь, что все-таки отпугнули его, а потом встречались с ним где-нибудь на дороге. Он, правда, тоже был без лошадей, но зато с набитым кошельком. Да еще в кармане у него лежало несколько заказов на новые поставки. Вернувшись в город, только что покинутый соперниками, он скупал по дешевке лошадей, которых те в пику ему продавали за бесценок. Конечно, настоящие лошадники смеялись над ним, узнав, как он выходит из положения, и с презрительной миной говорили, что к порядочным торговцам его и близко подпускать нельзя: шутка ли, самому водить лошадей от дома к дому на манер торгашей египетского племени! Однако Антош пропускал насмешки мимо ушей — убытка они не приносили. Разумеется, и ему не всегда везло, но, прекрасно разбираясь в лошадях, он чаще выгадывал, чем оставался внакладе, и потому не падал духом. Антош довольствовался самым скромным заработком. Главное было — не оказаться перед женой вралем и хвастуном. Впрочем, случалось, что он на протяжении нескольких недель ни разу не позволял себе закурить или выпить кружку пива, лишь бы иметь возможность в назначенный срок послать старостихе сумму, положенную на содержание детей и на жалованье приказчику.