— Спасибо тебе, папа, — проникновенно сказала Люда, когда они, отдышавшись, вышли на улицу, и прижала к себе руку, которой Федор Иванович поддерживал дочь под локоток.

— Тебе спасибо, малышка.

Он подивился нетребовательности дочери — оказывается, она довольна тем малым, что было… Ему казалось, что Люде пришлось скучать весь вечер, ведь они почти не разговаривали; заводить знакомства она не пожелала; программа, положа руку на сердце, была средняя, исключая девушек, но девушки едва ли могли произвести на Люду впечатление того же рода, что на него самого, да и взирала дочка на них без всякого воодушевления… Потом он подумал, не без гордости, что, вероятно, уже одно его общество в необычной, чуточку праздничной обстановке для нее что-то значит. И хорошо, что он не навязывался с «умными» разговорами и «проницательными» суждениями о виденном, — получился привольный для них обоих, дружеский и очень нестандартный вечер.

«Будет ли еще такой вечер в нашей с ней жизни? — спросил себя Федор Иванович. — Кто знает…»

Приехав на следующий день на фабрику, Рябов, первым делом, пригласил Веронику Анатольевну к себе. Нажимая клавишу селектора — в отличие от интимного чувства, вызываемого телефонной трубкой, селектор словно бы провоцирует на диктаторство, — Федор Иванович увидел вдруг Веронику Анатольевну в ее  в ч е р а ш н е м  обличье и постарался, как мог, смягчить голос. То ли она не обратила на это внимания, то ли селектор не пожелал передать нужного оттенка, но З. обычно, буднично, по-деловому ответила, что сейчас придет.

Рябов был уверен, что стоит им побеседовать наедине, и все сразу разъяснится. Он не обдумывал заранее, как построить беседу: тайна должна была раскрыться сама собой.

Только когда его верная помощница, в темно-синем костюме с полудлинной юбкой и любимых туфлях Федора Ивановича лодочках, своей мягкой походкой вошла в кабинет и Рябов, пригласив ее присесть, задал несколько вопросов по полугодовому отчету, а она с ходу на них ответила, он понял, что выяснить  г л а в н о е  будет совсем не просто.

Ну как спросить у исполненной достоинства женщины, всеми уважаемого и ценимого товарища по работе, не танцевала ли она вчера вечером в варьете? Каким идиотом будет он выглядеть в ее глазах после такого, с позволения сказать, вопроса?! Это же наверняка была не она — теперь-то Федор Иванович, конкретные ощущения которого были отделены от настоящей минуты целой долгой ночью, нисколько в этом не сомневался. Но если даже допустить невероятное — все равно: как спросить о невероятном у такой женщины?

Один давний случай пришел ему на ум. Он собирался ехать куда-то и обещал подвезти Веронику Анатольевну по ее финансовым делам. Сидя на обычном месте, рядом с шофером, Рябов терпеливо ждал, пока она ходила за документами, а когда З. подошла наконец к машине, он, развернувшись всем корпусом, любезно распахнул перед ней правую заднюю дверцу. Женщина села, и Федор Иванович, желая одним махом плотно, как полагается, захлопнуть дверцу и продемонстрировать при этом свою мужскую сноровку, энергично потянул рукоятку на себя. Он не заметил, что Вероника Анатольевна не успела убрать со стойки, находившейся у него за спиной, пальцы правой руки…

Любая другая криком закричала бы, попади ее пальцы в ловушку из штампованного металла, заголосила бы на весь двор, а З. сказала тихонько:

— Откройте, пожалуйста, у меня там пальцы остались.

И когда он, сконфуженный, торопливо вновь откинул дверцу, а затем, бормоча извинения, ее захлопывал, Вероника Анатольевна хладнокровно обматывала посиневшие пальцы носовым платком.

Самое удивительное, что он до сих пор не забыл, какой тонкий аромат распространился в машине после того, как она достала платок… Закалочка у этой представительницы слабого пола — будьте-нате, а он-то наивно предполагал, что она кинется с исповедью ему на шею.

— Ну, а как вообще жизнь? — услышал он свой голос, задающий банальный вопрос; нельзя же молчать бесконечно.

— Спасибо, недурно, — удивленно ответила Вероника Анатольевна. — А вы? — лукаво улыбнулась она, — Как вы живете?

Федор Иванович оторопел — не ждал почему-то, что их позиции в этом диалоге могут оказаться равными. Но ему была послана — впервые! — ее улыбка, и сковавшая, и согревшая его одновременно.

И его осенило.

— Да вот, башка трещит от шампанского, — словно в поисках сочувствия, доверительно признался Рябов. — Дочка вчера в ресторан вытащила…

Он говорил неспешно, а сам нацеливался в лицо собеседницы испытующим и проницательным, как он предполагал, взглядом.

Продолжая улыбаться, женщина укоризненно покачала головой; «ай-ай-ай!» — хотела, казалось, но несмела сказать она директору.

В этом покачивании была, пожалуй, доля кокетства — или Федору Ивановичу померещилось?

— …Институт, видите ли, кончила, так обыкновенный ресторан ее не устраивает: подавай ей варьете! — Рябов тщательно выделил последнее слово.

Лицо Вероники Анатольевны и тут не выразило ничего необычного, и тогда он нанес последний удар:

— Можете себе представить, мест нигде не было, пришлось тащиться к черту на рога — в ресторан при гостинице… Господи, как же ее… — Федор Иванович сделал паузу и лишь потом, словно вспомнив наконец название, внятно произнес его.

Ему показалось, что какой-то мускул на лице Вероники Анатольевны сработал бесконтрольно. Но тут же прозвучали слова, произнесенные самым спокойным на свете тоном:

— А вы, оказывается, модный мужчина… Я вот ни разу в варьете не была.

Рябов продолжал настойчиво пронизывать ее взглядом.

— Никто не приглашает… — добавила З. помолчав, а потом еще спросила: — Интересная программа?

Слово «программа», употребленное как-то очень уж привычно, почти профессионально привычно, заставило разочаровавшегося было Федора Ивановича вновь насторожиться, и он решил сделать еще одну, последнюю попытку.

— Программа средняя, — с видом знатока промямлил он, — но девочки… Девочки — м-м-м! На уровне!

На этот раз лицо Вероники Анатольевны совершенно точно оставалось непроницаемо спокойным. «Ай-ай-ай!» — снова покачала она головой. Это можно было расценить как угодно, например как удивление по поводу того, что ее начальник, славившийся своей скромностью и выдержкой, заговорил вдруг о неподобающих его возрасту и положению материях, да еще в таком легкомысленном тоне…

Когда за ней закрылась дверь, Федор Иванович почувствовал, что отпустил З. не без сожаления, и не только потому, кажется, что так и не разгадал загадки.

Вздохнув, он занялся текучкой.

День был забит, как всегда, и только вечером, сидя перед мирно лопотавшим что-то телевизором, Рябов вспомнил утреннюю беседу и глубоко задумался. Хорошо бы все-таки выяснить…

Но — как?

Эта женщина интересовала его все больше.

Бывают в жизни встречи случайные, но в то же время как бы давным-давно подготовленные, заранее запрограммированные, что ли. Назубок выучив правила игры, и мужчина, и женщина наперед знают, чего ждать дальше. Он предвидит, как поступит его партнерша в той или иной ситуации, как отзовется о последнем кинофильме, называя по именам, без фамилий, известных актеров, ей, конечно же, незнакомых, с каким выражением лица подаст на стол собственноручно приготовленный ужин. О н а, в свою очередь, не сомневается в том, что, сидя у телевизора, он примется разглагольствовать о спорте, что каждую выпитую рюмку станет сопровождать стереотипными словечками, что, раз за разом, будет засыпать в ту самую минуту, когда ей особенно захочется услышать ласковое слово…

Тут все было не так. Слишком много неизведанного сошлось для Федора Ивановича в этой внезапно ставшей загадочной женщине, слишком много обещало ее милое лицо, ее уверенная манера вести беседу, даже улыбка — властная и мягкая одновременно. И слишком много близкого, отлично ему понятного, родного угадывал он за маской, которую она привычно носила. Ее выступления в варьете были прекрасным предлогом, чтобы сорвать эту маску, — он должен был сделать это во что бы то ни стало.