Федор Иванович Рябов попал в варьете случайно.

Рябов вел регулярную жизнь; ни один из ее привычных циклов ничего похожего на посещение варьете не предусматривал.

Заглянуть в ресторан в другом городе, в дни командировки или летнего отдыха, было нормально; пообедать изредка в какой-нибудь местной харчевне со школьным приятелем или нагрянувшим из столицы начальством тоже было в порядке вещей.

Но тащиться в некое сомнительное заведение специально, вечером, после работы, с компанией знакомых, родственников или, тем более, с кем-то из домашних?.. Старинное русское: раз ресторан — значит, кабак — продолжает довлеть над нами.

Тем более дома супруга стряпала хоть куда, и занималась этим охотно: искала в кухонных премудростях отдыха от назойливых буквочек, цифр, слов и формул, долгие годы мертво мелькавших перед ее корректорским взором. Особенно удавались Ксении Петровне салаты, их было в ее арсенале до двадцати сортов; умело экспериментируя, она продолжала изобретать все новые. Трудно сказать, что побуждало ее к этому, во всяком случае не стремление угодить мужу.

Сам же Рябов был, можно сказать, гурманом по профессии. Как раз к тому времени, что его назначили директором небольшой кондитерской фабрики, он пришел к пониманию простейшей истины: наедаться до отвала означает всего-навсего лишать себя первозданной радости голодания. Он сформулировал даже для домашнего употребления скромную жизненную философию, основанную на принципе: вкусно есть и не жиреть — в буквальном и, если угодно, в переносном смысле.

Стоит ли удивляться тому, что варьете Федор Иванович посетил впервые, когда ему стукнуло верных сорок четыре?

Людочка, доченька, с толку сбила.

— Папуля, — вкрадчиво сказала она, вручая отцу новехонький диплом об окончании института. — Как думаешь, не обмыть ли нам эти корочки?

— Давай! — обрадовался Рябов. — Устроим сабантуй. Родню соберем и подружек твоих. Отметим.

Его огорчало, что друзья у Люды были исключительно женского пола. И выпить толком не с кем, и девочка все одна… Дымит вон, бедняжка, изо всех сил, а отчего? От нарушения исконных законов природы, от «физиологического перекоса», говаривал один старый доктор…

— Нет! — отрезала Люда. — Надоели! Не желаю ни родни, ни этих дурех — тем более многие уже разъехались. Мой день или не мой?!

Характер у дочки был решительный.

— Как же обмывать станем?

— Поведи меня в ресторан.

— В ресторан? Пообедать? — изумился Федор Иванович.

— Нет. Вечером. В варьете.

— Куда-куда?

— Господи! В больших ресторанах есть теперь варьете с программой. Артисты выступают.

— У нас в городе?

— Ну! Ты каждый раз словно с луны сваливаешься, папочка!

«Ишь, как с отцом заговорила, — подумал Рябов. — Что диплом-то с человеком делает…»

К науке, книгам, высокому образованию Федор Иванович тоже выработал свое, особенное отношение; сам он ограничился было техникумом, но потом, будучи выдвинут на руководящую работу, закончил вечернее отделение института. Книг Рябов, честно говоря, не читал — ни времени особого не было, ни охоты. По поводу книжного бума — недоумевал. В то же время он прекрасно понимал, что человек, дружащий с книгами, получает немалое преимущество перед тем, кто, как он сам, бредет по жизни в одиночку, и к дочери-студентке испытывал невнятное уважение, отдаленно напоминавшее давно умчавшееся в прошлое восхищение бедняков своими «выбившимися в люди» детьми.

В последнее время он говорил с дочкой особенно бережно и мягко, словно в чем-то оправдывался.

— Нет, почему же, я слышал… Рекламные щиты видел. Только думал — это для иностранцев.

— В первую очередь, конечно, для иностранцев, — со знанием дела разъяснила Люда. — Но вообще-то пускают всех.

— И ты хочешь, чтобы мы  в т р о е м  туда пошли? — спросил Федор Иванович, призывая неразумное дитя опомниться.

— Нет, не втроем. Вдвоем. Без мамы. Взрослая я или нет, в конце-то концов?!

Явное нежелание Люды пригласить и мать вызвало У Федора Ивановича грустную мысль о грядущей несовместимости взрослой дочери, захватывающей самостоятельность, с давно уже и навсегда повзрослевшей женой. Мысль эта поразила Рябова наповал. Он понял вдруг, что единственная дочь покинет их дом при первом удобном случае, и тогда… Тогда он останется с Ксенией Петровной один на один. Причем останется, в сущности, даже не с той, кого он много лет прилежно любил, а с малоприятной дамой, в которую Ксюша теперь превратилась…

«Как в фамильном склепе!» — в тоске подумал он и ощутил себя глубоким старцем. Дочь, и только она одна была соломинкой; за нее Федор Иванович мог еще надеяться ухватиться. «Родит же когда-нибудь, внуков нянчить стану…»

— Я-то с удовольствием, — произнес он, — а вот как мама…

— Маму я беру на себя, — заявила Люда. — Собственно говоря, я ей уже все объяснила.

— И что же?

— Ничего. Мама будет рада, если мы с тобой развлечемся немного.

— Так и сказала?

Люда не удостоила отца ответом.

— Брось трепаться! — хохотнул Федор Иванович.

Реакция была та же.

— Ну, не злись, не злись… И когда бы ты хотела пойти в это самое варьете?

— Послезавтра.

— Так сразу?! — Федор Иванович раскрыл записную книжку. — М-м… Послезавтра совещание. Возможно, я задержусь…

— Отмени. Или освободись пораньше. Там в девять начинается, я узнавала.

— Что начинается-то?

— Варьете! — Люда начала терять терпение. — Артисты в девять начинают выступать.

— А-а, ну конечно… Я решил, что в девять ноль-ноль все берут старт водку пить, — попробовал пошутить Федор Иванович, но, заметив, что шутка успеха не имела, поспешил добавить: — К девяти мы всяко поспеем.

— Столик надо заказать заранее, можно по телефону, — сказала предусмотрительная Люда.

«Деловая девка, хоть этим — в меня», — одобрил Федор Иванович.

Вечером он стал обзванивать рестораны, в глубине души все еще надеясь, что из этой странной затеи ничего не выйдет. В «Интуристе», действительно, недослушав, сухо проронили: «Мест нет». На поплавке как раз послезавтра «проводили мероприятие». Но в ресторане при гостинице «Двина» кто-то неожиданно любезно — на этот раз Федор Иванович догадался представиться — согласился оставить столик на имя Рябова, только просил не опаздывать.

— Будьте покойны, — заверил Рябов; неожиданный успех не обрадовал, а лишь слегка ошеломил его.

Скромный человек, он терпеть не мог козырять служебным положением; на сей раз пришлось нарушить привычную линию поведения — это было досадно. Рябов вспомнил, как совсем недавно, во время очередного совещания, он, выслушав выступление директора смежного производства, любившего погарцевать, не удержался и явственно произнес: «Слон…» Потом смутился, на недоуменные расспросы соседей отвечал туманно, что, дескать, слона в цирке знают тысячи остающихся безвестными людей и соревноваться со слоном в популярности бессмысленно.

Похоже, на этот раз в роли слона выступил он сам.

А что поделаешь?

Вечером, перед сном, он решил все же самолично выяснить, как относится к идее дочери Ксения Петровна.

К его удивлению, почва и впрямь оказалась подготовленной.

— Сходи, сходи с девочкой, — добродушно промурлыкала супруга, втирая в толщу лица добрую пригоршню крема «Женьшеневый». — Этот день запомнится ей до глубокой старости. Отец и взрослая дочь — в этом есть что-то… традиционное.

Ксения Петровна обожала выражаться красиво, но неточно.

— Что ты имеешь в виду? — на всякий случай переспросил Рябов.

— Ну… в духе классических романов… и вообще — традиций… — умиленно произнесла супруга. — Наташа Ростова и старый граф…

«Куда хватила!» — подумал Федор Иванович, но вслух, как всегда, ничего не сказал и отгородился от мира толстым журналом, над которым благополучно засыпал уже второй месяц.

Вопрос был исчерпан.

Все следующее утро Рябов исподволь приучал себя к мысли о посещении варьете; ему всегда нужно было время, чтобы свыкнуться с очередным новшеством, тогда оно переставало отпугивать.